Лаций. Мир ноэмов - Ромен Люказо

Так что он все смеялся, пока одна стена соленой воды за другой обрушивалась на трирему, пока ветер хлестал его по лицу, пока ошалевшие океанские течения раз за разом увлекали их в смертельный танец. И вдобавок поднял лапу к небу жестом, который много раз повторял в разгаре боя или грабежа. Так он, возможно, в последний раз – но это было неважно – бросал вызов вселенной, призывая либо уничтожить их сейчас, либо позволить им выжить и отправиться к новым подвигам. Он смеялся, и постепенно, от соседа к соседу, его настроение передалось всем двумстам морякам его экипажа. К каждому из них вернулись сила и дерзость, каждый спрятал свой страх от остальных, воздел вверх собственную лапу, приветствуя героя. И все вместе принялись лаять, как сумасшедшие, так, что их дикий вой мог потягаться с жутким ревом открытого моря. К их голосам добавился стон терзаемого дерева – он становился все более угрожающим оттого, что порывами ветра выбивало пазы. Но людопсы фыркали, не переставая, так им хотелось посмеяться над мрачной иронией судьбы. Конец был близок, однако две славные сотни Эврибиада это не заботило, они были слишком поглощены другим занятием: выли в один голос и самим своим существованием бросали вызов Богу прямо в лицо. В конце концов от этого на сердце у кибернета стало только тяжелее. Он был уверен, что этот день станет последним в их эпопее. Залитый водой корабль все с большим трудом сопротивлялся порывам ветра и опасно раскачивался на волнах. Океанос вливался на корабль через множество щелей в разошедшихся досках. Даже если они переживут эту бурю, им не дотянуть до бухты, где они смогут бросить якорь. Стоя по-прежнему прямо, посреди своих, и держась за канат, Эврибиад приготовился к последнему путешествию.

Вдруг впереди поднялся пронзительный лай, в котором слышалось удивление. Диодорон, один из двоих его тоихархов [21 - Toikharkhos (др. – гр. ) – младший офицер на триреме. Обычно на судне было двое тоихархов. ], привязанный на носу триремы, показывал пальцем на небо. Все обернулись. Эврибиад поднял руку, защищаясь от дождя. Он не сразу заметил посреди колышущихся складок тумана длинную гондолу из черного металла, которая направлялась к ним, не давая стихии сбить ее с дороги. Его сердце сжалось, ненависть в нем смешалась с облегчением оттого, что их спасли.

Два долгих года он вел жизнь изгнанника в окружении верных людей – от острова к острову, от рейда к рейду. Они заработали себе репутацию жестоких разбойников, бороздя спокойные волны архипелага, вылетая ниоткуда и нападая на тяжелые триаконторы [22 - Triakontoros (др. – гр. ) – торговая галера с тридцатью гребцами, называемая «круглой», в отличие от «длинных» военных судов. ], груженые амфорами и зерном, унося все, что попадалось им под руку, поколачивая божьих слуг. Часто они плавали по ночам под лунным светом, срубив мачту, чтобы их не увидели.

Преследователи ни разу их не поймали. И вот теперь, по иронии судьбы, его спасение придет от тех, кого он так упорно бежал. Будь он один, возможно, он потопил бы корабль, не желая проигрывать сейчас, после всех ужасных лишений, которые он претерпел, покинув домашний очаг и супружеское ложе. И на долю секунды он задумался о своих парнях: разве его дело стоит дороже, чем их жизни?

Ему не дали ответить на этот вопрос. Пока железное судно замедляло бег, в конце концов встав прямо над ними, еще одна волна, сильнее прежних, вырвала у него веревку так быстро, что он не успел ни за что ухватиться. Его бросило на живот, он скользнул по палубе, почувствовал, как мир вокруг переворачивается, а трирерма выгибает спину, словно разгневанное животное. Когти его безуспешно проскребли по вздыбленному дереву, и он взвыл, захлебываясь от воды, когда его понесло прочь темной волной. Его стащило за борт и бросило об воду; буря швыряла его в разные стороны, оглушила, и он забарахтался, пытаясь в последний раз набрать воздуха в грудь. Но вокруг была одна соленая вода. Где верх? Где солнце? Он засуетился, от каждого движения теряя воздух, которого и без того осталось мало. Случайно получилось вынырнуть на поверхность, но новая волна уволокла его на такую глубину, что ему показалось, будто ему сейчас оторвет руки и ноги, а в измученные легкие страшным укусом вгрызлась пенная вода. Так и погибают в море, когда вес собственного тонущего тела непреодолимо тащит на дно.

Но нет. Его тянуло не ко дну. Внезапно его тело прорвало водную поверхность и взмыло в небо. Словно в дурмане, он понял, что его словно тащит вверх гигантская рука, притом ничто его не держало, и он тупо смотрел, как болтаются его руки и ноги, словно у промокшей марионетки. Он закашлялся. Из горла вылетел сгусток едкой соленой желчи. Каждый судорожный вдох отзывался невыносимой болью – казалось, что у него так и не выйдет набрать достаточно воздуха, чтобы выжить.

А потом он снова смог дышать. Пришел в себя. Его тянул манипулятор силы тяжести, установленный на воздушном корабле. Эврибиад стал крутить головой во все стороны, заметил остальных, несмотря на разъяренный горько-соленый ветер, обжигающий глаза. Всего в полусотне метров его судно поднималось по горизонтали вслед за ним.

На миг он залюбовался его четким профилем, созданным, чтобы быстро скользить по волнам, оком, нарисованным спереди и носовой фигурой из массивной бронзы, которые придавали триреме вид дикого животного, опасного хищника. Вода лилась из каждого люка, из каждой щели, проделанной бурей. Матросы тянули руки к Эврибиаду, метались по палубе, но с этого расстояния и в этой путанице он не мог никого разглядеть. Однако сами они увидели, что Эврибиад жив, замахали руками, поскольку он был слишком далеко, чтобы услышать возгласы облегчения. Их кибернет жив. Для них приключения продолжаются.

Их металлический спаситель – огромный черный матовый силуэт, удерживающийся будто по волшебству в неспокойном небе, – рос, становился все шире и шире, так что трирема рядом с ним напоминала детскую игрушку. Закрывая глаза, Эврибиад почувствовал, что его пасть расплывается в горькой разочарованной улыбке. К чему суета? Поздновато теперь бороться за свое дело. Теперь им не удастся ускользнуть. На него навалилась усталость, и Эврибиад вверил себя ее объятиям.

* * *

Плоос интриговала – как обычно. Ойке видела издалека, как та устремилась вслед за Текхе – нашептывать ей на ухо разные нелепости. Хоть Ойке и была ноэмом, она ощутила, как губы ее поджались от раздражения. Для нее это было самым эмоциональным выражением, означающим, что она очень раздосадована. Плоос любила заговоры. Ей хотелось власти. К этому ее толкали блестящие тактические способности. Но эти же способности мешали ей мыслить в долгосрочной перспективе, а ее неистовый инстинкт самосохранения, как ни парадоксально, лишал ее надежного руководства в действиях. Плоос бесконечно суетилась, часто меняла курс. Пока все четыре аспекта действовали в согласии, эти черты Плоос не доставляли особых проблем. Но вот когда они расходились во мнениях…