Лаций. Мир ноэмов - Ромен Люказо

* * *

Эврибиад проснулся на жестком полу из гладкого холодного металла. С одежды у него текло, а из-за пропитавшейся водой шерсти ему ужасно хотелось отряхнуться. Стоило слегка повернуть голову, как каждую мышцу в теле захлестнуло болью. Бледное искусственное освещение ослепило его, и он поднял руку, защищаясь от света.

Его трирема – хилая и архаичная деревянная барка в металлическом чреве летающего корабля – лежала недалеко. Чуть ближе к нему расположились его моряки, уважительно рассевшись кругом вокруг кибернета. В складках их ртов, в сощуренных глазах на бритых мордах или под жестким ежиком шерсти, в шедшем от них запахе, который не перебивал даже сильный морской дух, тревога мешалась с горечью. Феоместор застыл в ожидании, сидя на корточках рядом с ним, серьезный и тихий, с решительным напряженным взглядом. Рядом с ним стоял Аристид, нависая над ними своей массивной фигурой. Морда его не выражала никаких эмоций, кроме терпеливой решимости. Келеуст [23 - Keleust? s (др. – гр. ) – третий по важности офицер на триреме, под началом у которого были гребцы и члены экипажа. ] – командир гребцов – со спокойным лицом, перечеркнутым огромным шрамом, полученным в бою, держался чуть позади, поскольку говорил, только когда его спрашивали, а действовал, только подчиняясь приказам.

Эврибиад заставил себя распрямиться. Феоместор просунул жесткую ладонь ему под мышку, помогая сесть. С мрачным видом кибернет осмотрелся, заметил детали, которые ускользнули от него в тумане пробуждения. Каждый из эпибатов – бойцов в авангарде его войска – на всякий случай облачился в шлем и доспехи, закрывающие грудь сияющей бронзы, и вооружился – на лапе у каждого был надет круглый боевой щит, на плече покоилось копье, а по мощным голенищам сапог ударял притороченный к поясу меч. Матросы и гребцы держали в когтистых лапах ксифосы [24 - Ksiphos (др. – гр. ) – обоюдоострый тесак длиной в пятьдесят – шестьдесят сантиметров, дополнительное оружие гоплита. ]. Хоть они и не были так хорошо оснащены, как пехотинцы, они все равно оставались ценными бойцами, более того – лучшими из всех, что когда-либо порождала Кси Боотис. Могучее войско, дисциплинированное, храброе, закалившееся за эти два года постоянных приключений. Море и испытания сделали их тела жилистыми. Мощные мускулы играли под нечёсаным мехом, и клыки сверкали в резком освещении трюма. Если Эврибиад прикажет, они без раздумий бросятся на защиту его чести, умрут за него без рассуждений, и трюм наполнится мускусным запахом гнева и металлическим запахом крови. Он не мог разочаровать такую героическую команду, но не мог и позволить им умереть напрасно. Потому что там, где они оказались, их прекрасные доспехи ничего не стоят.

Его пасть, потрескавшаяся от соли, искривилась в усмешке. Он размашистым жестом вытер смесь соплей и морской воды, стекающую из носа, потом сплюнул, чтобы прочистить глотку и показать, что не страшится судьбы.

– Нашим врагам не повезло сегодня наткнуться на нас, – прорычал Эврибиад, стараясь говорить как можно более низко и хрипло.

Тут же поднялся энергичный лай, и настроение в трюме изменилось, когда солдаты поняли, что их командир не утратил своей спеси. Все вместе они поприветствовали его трехкратным лаем, как полагалось, и Аристид, обычно самый воинственный из стаи, поднял лапы и громко прокричал имя капитана, чтобы остальные повторили его хором. Эврибиад, опираясь на Феоместора, поднялся на ноги. Потом воздел вверх левую лапу, сжал кулак – эпибаты в это время стучали копьями по щитам, а матросы били себя по ляжкам, приветствуя его, – и сипло рявкнул:

– Прекратите вести себя, как щенки! А ты, келеуст, – обратился он к Аристиду, – принеси мои доспехи.

Его солдаты улыбались. Он показал им, что капитан по-прежнему с ними. Ну хоть это улажено.

Он был еще слаб, но силы к нему вернутся. Пилот – или пилоты – летучего корабля пока не показывались. Тем лучше: Эврибиад хотел предстать перед ними в лучшем свете, как капитан боевого корабля, а не мокрая мышь. С помощью своих помощников он облачился в блестящую кирасу со множеством царапин от ударов мечом и тогда успокоился. Хотя тяжелый металл брони тянул к земле его израненное тело и сдавливал грудь, Эврибиад пошел решительным шагом, рассекая толпу моряков, к противоположному концу трюма. По пути он тронул за плечо Феоместора и прошептал ему в ухо:

– Скажите офицерам, чтобы держали корисы [25 - Koris (др. – гр. ) – нож для мяса, нож для жертвоприношений. ] под рукой.

Прорей кивнул, а Эврибиад украдкой ощупал один из карманов, убеждаясь, что его корис по-прежнему там. У каждого из его лейтенантов был такой – маленький ножик, выточеный из кости, длиной в фалангу пальца, благодаря чему его не замечали детекторы металлов. А главное – полое лезвие было заполнено ядом филлобата, маленького, разноцветного и с виду безобидного земноводного. Если до этого дойдет, Эврибиад предпочтет умереть, только чтобы его не волочили в цепях по пыльным улицам Олимпии и Спарты. Феоместор положил своему капитану руку на плечо и улыбнулся, продемонстрировав ему ряд мощных клыков в мрачной пасти, покрытой жесткой шерстью. Он смотрел на Эврибиада с любовью, но в то же время и с еле заметной грустью. Он первый присоединился к кибернету в его сумасшедшем предприятии, и у них не было секретов друг от друга.

– О мой дорогой друг, мой капитан, – прошептал он. – Не теряйте надежды.

– Мы всегда знали, – ответил Эврибиад с усталой улыбкой, – что этот момент придет. Судьба нас настигла, вот и все.

– Судьба нас настигла, – согласился Феоместор. – Мегалокунея [26 - Megalokuneja: благородство пса. У людопсов эквивалентно термину Аристотеля «megalopsycheia», благородство души. ] всегда идет рука об руку с Немезидой. Судьба влечет таких, как вы, к тому, что им назначено исполнить, и если нужно – тянет за уши. Поэтому не стоит равнять вашу славу и жизни ваших людопсов.

От этих слов Эврибиада охватил гнев, и он ответил грубее, чем желал:

– Не открывайте пасть, если не способны сказать что-то разумное, прорей. Я не пожертвую моими воинами просто так.

– Щенки вырастут и последуют нашему примеру, – не смутившись, ответил Феоместор.

Эврибиад не знал, что ответить. Он вдруг рассердился на себя за то, что так вспыльчиво ответил другу. Он не стал обнимать Феоместора, пусть и хотел, оттого что на них смотрели моряки. Но он сжал его лапу у себя на плече – один раз, с силой, – и отошел с тяжелым сердцем.