Love International - Сергей Солоух

Да. День предстоял особый. Необыкновенный. И потому вел себя Александр Людвигович как вор. Едва дышал. И даже фен на цыпочках унес из ванной в свой кабинет, за три двери, чтобы не разбудить, не вызвать из недр, из чрева спальни свое позднее счастье и награду – Асю, сомнамбулических предстартовых пространств благословенье не нарушить. Он и кофеварку, шумно, по-свински жующую жирные зерна, не стал на кухне заводить. Чай тихо-тихо, по-монашески, соорудил из гринфилдовского пакетика. НЗ вскрыл, как лазутчик в деле, на задании. Ну а телефончик, стоявший с ночи в режиме «вода в рот», так и держал беззвучным, сначала в кармане махрового халата, ну а затем узеньких зеленых брючек. Так и наряжался. С мертвою плиточкой на бедре. Преображался в своей любимый образ нечеловечески обольстительного, но столь же безжалостного топтуна. Петруччо, Шантеклер. Гроза всей птицефабрики. Способный яичницей идей и мыслей снабдить народонаселение всех городов и весей, какие только подвернутся. Сорочка голубая, малиновый жилет, изумрудный галстук-бабочка и песочный, слегка приталенный пиджак с петличкой на правом лацкане для бутоньерки. Но это не сегодня, не сегодня, с легкой иронией поглядывая на азалию, как раз набиравшую цвет на подоконнике кабинета, сам себе подмигнув, нежно решил Александр Людвигович. Сегодня будет сочетание огня и строгости. Самое убийственное. Иначе говоря, волосы, свежепромытые, благоухающие сразу и одновременно гарнье, пантином и еще бог знает чем благоухающим и освежающим, были собраны на затылке в строгий, лишь с самой легчайшей волной, хвост. Готово.

Александр Непокоев достал телефон, чтобы ткнуть уже в иконку «Убера», но код разблокировки автоматически не ввел. Да и не требовался он, чтобы выполнить простое и по логике вещей единственное необходимое действие. Экран устройства молча светился и показывал входящий вызов. И номер вновь был незнакомый, неопознанный. Всего секунду Александр Людвигович, в своем привычном отвращении к непрошеным вторжениям, не мог принять решение, но, вспомнив моментально, что в жизни новая страница и с ней таких вот неизвестных и что-то необыкновенное и замечательное обещающих номеров в ближайшие дни много, много будет, должно быть просто, – с легкой душой ответил:

– Ал-ло.

– Папа, – отозвался на той стороне не просто знакомый, а мучительно знакомый голос. – Папа, ты не на бабе? Говорить можешь?

Глава 2

И это было ужасно. Ужасно! Поскольку на детях, именно на детях Александр Людвигович тренировался. Оттачивал и развивал свое искусство крысолова, шармера и завораживателя душ. Буквально вырос и сформировался на мелюзге. Но на чужой. Да. На той, что не могла старые письма находить, мандаты и удостоверения в шкафах деда и бабушки или же слушать ночную пикировку самого Александра, тогда еще Санька, с женой. Слова «ты дура, нет? », «совсем больная? » сквозь плеск и шум специально пущенной в кухне воды.

О! Эти пять лет в школе, уже свободной, уже частной. Что назвалась «авторской», что называлась «вольной», рожденной переломами и перекосами невероятных, все дозволявших и разрешавших девяностых. Где сам для себя открыл Александр Людвигович неотразимое обаяние шейного платка с жирафами «Эрме», привораживающего старшеклассниц, а равно гипнотическое действие белковых перетоков массы бицепса в массу трицепса, показанное невзначай, продемонстрированное из-под обреза коротких рукавов майской футболки, подкупающее уже старшеклассников прямо с потрохами и на месте. О, эти так тешившие самомнение вечные двойки по чистописанию. За слишком растянутое «о» губ, за слишком округленное «о» глаза. Как их приятно было переправлять на чистые и совершенные «отлично». Пять!

Что было, несомненно, отклонением от общей семейной традиции Непокоевых. Учиться в университете или вот, как Александр, в пединституте, даже на филфаке, это да, пожалуйста, а вот учителем работать после – нет. Идеологический фронт. Партийная и комсомольская работа были и оставались неизменным уделом двух предшествующих поколений этой династии. Что родословную свою не слишком длинную, но славную, не знающую компромиссов, вела от тысяча девятьсот девятнадцатого. От дня рождения псевдонима фельетониста боевого листка Пятой армии, а заодно, и даже в первую очередь, сотрудника ее Политуправления Савелия Непокоева. А впрочем, отчего же двух? Трех. Трех поколений. Старший брат Александра, Алексей Людвигович, благодаря заделу в двенадцать лет, успел побыть и завотделом в райкоме ВЛКСМ, и даже инструктором в горкоме КПСС. А вот Саша выбрал школу. И не советскую уже, а ту, в которой зарплату выдавали без аванса, раз в месяц, но в конверте и зелеными. Он выбрал деньги. Сугубый и циничный индивидуализм. Свободу от принципов, догматов и, главное, обязательств. Каких-либо и перед кем-либо.

В семье, конечно же, не без урода, но такого нарциссизма от младшенького, от последыша, никто не ожидал.

– И что же, у вас там даже классного руководства нет? – сам себе не веря, краснея и от волненья пальцем трогая большой упругий жировик за ухом, спрашивал Людвиг Савельевич у сына Александра Людвиговича, Сашки. – Никакой общественной работы не ведется?

– Никакой, – родным, очень знакомым образом, глаза слегка выкатывая из орбит, как бы даря жетоны, раздавая на газводу или метро, отвечала эта плоть от плоти и кровь от крови. Нежданная и неприятная при развороте на 180, чужая, как этот самый жировик за правым ухом. – Сорок пять минут мои, об остальном не знаю и не ведаю. И не хочу, вот что приятно.

И все это одномоментно. Без предисловий и послесловий. Выходил человек из дома, где коленкоры ПСС за стеклами шкафов, в простеночках портреты в рамках и скатерть вязаная на столе. И шел к ближайшей станции метро. А может быть, и к дальней. И на него глазели бананы и сникерсы прямо из ящиков на улице за русский нал или же частные кафе в подвалах, подворотнях, где прейскурант в у. е. на пельмени и борщи. Лукаво щурились порножурналы свободно и открыто в переходе на Пушкинской. Бесцеремонно, беспардонно, нагло подмигивала витрина магазина Levi’s на Петровке… Что-то сквозило от киосков с верблюдом на желтых одинаковых картонках, дышало прямо в спину нерусским русским языком кинорекламы – Тупой и еще тупее… Мутило, фонило, напрягало… И перещелкнулось в какой-то миг, закоротило нечто в организме, и жизненные соки стали циркулировать путем еще невиданным, негаданным, нежданным в роду Непокоевых…

– Игра, вся жизнь игра, – лишь с братом поделился счастливым откровением Александр как-то на даче короткой летней ночью. – И все лишь цацки на этом свете – матрешки, неваляшки, ваньки-встаньки. И тот дурак, кто вздумал жизнь и душу отдать за детскую лошадку и качели, как принцип, как идею. Качаться надо, покуда есть, и больше ничего…