Не отрекаются любя - Вероника Тушнова

        ухала унылая сова,

        где у маленькой девчурки нашей

        складывались первые слова.

        Как душе ни трудно и ни тяжко,

        все равно забыть я не могу

        шелковую мокрую ромашку,

        девочку на солнечном лугу.

        Как теперь там странно, незнакомо,

        каждый куст на прежний не похож,

        как, наверное, страшна у дома

        пулемета бешеная дрожь.

        Как, наверное, угрюм и мрачен,

        слыша дальний, все растущий вой,

        у калитки старой нашей дачи,

        стиснув зубы, ходит часовой.

Ночная тревога

        Знакомый, ненавистный визг…

        Как он в ночи тягуч и режущ!

        И, значит, – снова надо вниз,

        в неведенье бомбоубежищ.

        И снова поиски ключа,

        и дверь с задвижкою тугою,

        и снова тельце у плеча,

        обмякшее и дорогое.

        Как на? зло, лестница крута, –

        скользят по сбитым плитам ноги;

        и вот навстречу, на пороге –

        бормочущая темнота.

        Здесь времени потерян счет,

        пространство здесь неощутимо,

        как будто жизнь, не глядя, мимо

        своей дорогою течет.

        Горячий мрак, и бормотанье

        вполголоса. И только раз

        до корня вздрагивает зданье,

        и кто-то шепотом: «Не в нас».

        И вдруг неясно голубой

        квадрат в углу, на месте двери:

        «Тревога кончилась. Отбой! »

        Мы голосу не сразу верим.

        Но лестница выводит в сад,

        а сад омыт зеленым светом,

        и пахнет резедой и летом,

        как до войны, как год назад.

        Идут на дно аэростаты,

        покачиваясь в синеве.

        И шумно ссорятся ребята,

        ища осколки по примятой,

        белесой утренней траве.

Птица

        Бои ушли. Завесой плотной

        плывут туманы вслед врагам,

        и снега чистые полотна

        расстелены по берегам.

        И слышно: птица птицу кличет,

        тревожа утреннюю стынь.

        И бесприютен голос птичий

        среди обугленных пустынь.

        Он бьется, жалобный и тонкий,

        о синеву речного льда,

        как будто мать зовет ребенка,

        потерянного навсегда.

        Кружит он в скованном просторе,

        звеня немыслимой тоской,

        как будто человечье горе

        осталось плакать над рекой.

Городок

        Не прозвучит ни слово, ни гудок

        в развалинах, задохшихся от дыма.

        Лежит убитый русский городок,

        и кажется – ничто непоправимо.

        Еще в тревожном зареве закат

        и различимы голоса орудий,

        а в городок уже приходят люди.

        Из горсти пьют, на дне воронки спят.

        И снова дым. Но дым уже другой –

        теперь он пахнет теплотой и пищей.

        И первый сруб, как первый лист тугой,

        из черного выходит корневища.

        И медленная светлая смола,

        как слезы встречи, катится по стенам.

        И верят люди: жизнь благословенна,

        как бы она сурова ни была!

Беженец

        Он из теплушки на траву горячую

        по-стариковски спрыгнул тяжело.

        В косых лучах столбы вдали маячили,

        и все в степи жужжало и цвело.

        Внезапная прохлада наплывала,

        вода журчала в чаще ивняка,

        и эту воду пили у привала

        и брали в чайник вместо кипятка.

        Старик лежал, глазами безучастными

        следя за колыханьем колоска.

        Десятками травинок опоясанный,

        зеленый мир качался у виска.

        Июльский воздух, раскаленный, зримый,

        над степью тек. Старик лежал на дне.

        Все, не касаясь, проходило мимо.

        Он жил все там – в своем последнем дне.

        Такое же вот солнце заходящее,

        бормочущего сада забытье,

        мычанье стада и в кустах блестящее

        днестровское тяжелое литье.

        От памяти нам никуда не деться,

        не выжечь в мыслях прошлого огнем,

        но если лучше в прошлое вглядеться,

        увидеть можно будущее в нем.

Возвращение

        Ветер тучи, свирепея, рвет,

        горизонт отяжелел дождем.

        Поворот, и снова поворот,

        а за сотым поворотом – дом.

        Глухо рухнул громовой раскат,

        хлынул ливень, белый и прямой.

        Но с дороги не свернул солдат –

        возвращается солдат домой!

        По оврагам кружится плетень.

        Хорошо дойти бы до зари! ..

        В шуме ливня угасает день,

        прыгают по лужам пузыри.

        Поворот… И снова поворот…

        Крыша будто издали видна,