Райский сад первой любви - Линь Ихань

Был летний полдень. Фан Сыци уже три дня не появлялась на занятиях и не ночевала дома. Снаружи надрывались птицы и насекомые. Под огромным баньяновым деревом цикады вибрировали так, что у людей кожа старела, вот только не рассмотреть было, кто это так поет, словно бы пело само дерево. Ж-ж-ж-ж… ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж… ж-ж-ж-ж… ж-ж-ж-ж-ж-ж… Не сразу Лю Итин поняла, что это жужжит ее телефон. Учитель повернул голову: у кого телефон бьется в экстазе? Она под партой приподняла крышку телефона-раскладушки, увидела незнакомый номер и сбросила. Ж-ж-ж… ж-ж-ж-ж… Чтоб тебя. Опять сбросила. Телефон зазвонил снова. Учитель напустил на себя благопристойный вид. Мол, если что-то срочное, то ответь. Учитель, нет, ничего срочного. И тут телефон завибрировал снова. Ох, простите, учитель, можно я выйду?

Звонили из полицейского участка близ какого-то озера у гор Янмин. Когда такси ехало в гору, то сердце петляло по серпантину, а гора словно бы принимала форму новогодней елки. В детстве Итин с Сыци вставали на цыпочки, чтобы снять звезду, это был символичный момент после празднования. Фан Сыци в горах? В полиции? Итин ощутила, как ее душа приподнимается на цыпочки. Когда вышла из такси, то к ней подошел полицейский и принялся расспрашивать. Вы Лю Итин? Да. Мы обнаружили вашу подругу в горах. Про себя Итин подумала, что слово «обнаружили» очень зловещее. Полицейский снова спросил: она всегда была такой? А что с ней? Полицейский участок занимал огромную комнату. Итин обвела ее взглядом, но Сыци не было, если только… если только… если только вон то не она. Длинные волосы Сыци спутались в паклю и закрывали половину лица, лицо шелушилось от солнечных ожогов, везде виднелись следы от комариных укусов, щеки втянуты, как у ребенка, сосущего материнскую грудь, на опухших губах запеклась кровь. Итин учуяла запах немытого тела, так пахли бездомные, когда они в детстве раздавали им суп с клецками. Боже. Зачем вы заковали ее в наручники? Полицейский с удивлением посмотрел на нее. «А разве непонятно, девушка? » Итин присела на корточки, приподняла спутанные волосы. Шея Сыци была искривлена так, словно сломана, глаза навыкате, из носа текли сопли и смешивались со слюнями. Фан Сыци загоготала, как безумная.

Диагноз, который поставил врач, Лю Итин не расслышала, но смысл был понятен: Фан Сыци сошла с ума. Ее мама сказала, что, разумеется, нельзя ее в таком состоянии оставлять в тайбэйской квартире, но нельзя и ждать выздоровления в Гаосюне, в их многоэтажке живет сразу несколько врачей. В Тайбэе ее не оставишь, поскольку в классе для одаренных детей у многих одноклассников родители медики. В итоге приняли компромиссное решение и отвезли ее в лечебницу в Тайчжуне. Итин рассматривала карту Тайваня. Их маленький островок сложился пополам. Гаосюн и Тайбэй были вершинами, а Тайчжун низиной, и туда рухнула Фан Сыци. Ее духовный близнец.

Лю Итин частенько посреди ночи вскакивала и, заливаясь слезами, ждала в темноте крика, приглушенного стеной. Мама Фан Сыци не стала забирать ее вещи. После окончания семестра Итин наконец открыла дверь в соседнюю комнату, погладила игрушечную розовую овечку, с которой спала Фан Сыци, потрогала письменные принадлежности, точно такие же, как у нее самой. Затем прикоснулась к школьной форме с вышитым ученическим номером. Ощущение было такое, как если ведешь рукой по исторической стене посреди бела дня и внезапно натыкаешься на засохшую жвачку или когда в ходе складного, жизненно важного выступления внезапно забываешь самое простецкое слово. Она понимала, что где-то ошиблась. С какого момента они теряли по сантиметру, а в итоге теперь их разделяет тысяча ли? [14 - Китайская мера длины, равная 0, 5 км. ] Они с Сыци шли вровень, плечом к плечу, но где-то Сыци отклонилась.

Лю Итин обессиленно стояла посреди комнаты, которая выглядела точь-в-точь как ее собственная. Она поймала себя на мысли, что отныне, продолжая жить в этом мире, она навеки уподобится родителю, который потерял ребенка и теперь бродит по парку аттракционов. Она долго плакала, а потом вдруг заметила блокнот в розовой обложке, который лежал на письменном столе, и ручка рядом вежливо сняла колпачок. Это наверняка дневник. Вот уж не видела, чтоб Сыци писала таким неряшливым почерком, точно только для себя. От частого перелистывания дневник истрепался, и страницы тяжело было переворачивать. Фан Сыци делала комментарии к прошлым записям. Мелкий шрифт напоминал улыбающееся лицо толстого ребенка, а крупный – физиономию популярного телеведущего. Сам текст был написан синей ручкой, пометки – красной. Так, как она писала домашку. На одной из страниц за несколько дней до того, как Фан Сыци пропала и потом ее нашла полиция, была написана всего одна строка: «Сегодня снова дождь. Прогноз погоды врет». Но Итин искала не это, а тот момент, когда Сыци отклонилась, и попросту начала читать с самого начала. В результате то, что нужно, нашлось на первой же странице.

Синие иероглифы: «Надо писать и дальше. Тушь разбавляет мои чувства, а не то я сойду с ума. Я спустилась, чтобы отдать сочинение на проверку учителю Ли. Он вытащил… и прижал меня к шпаклевке на стене. Он сказал шесть слов: “Если нет, то можно в рот”. Я ответила пятью словами: “Не надо, я не умею”. Но он всунул. У меня возникло чувство, будто я тону. Когда я снова смогла говорить, то сказала учителю Ли: “Простите”. Было такое чувство, будто не смогла справиться с домашкой. Хотя это и не моя домашка. Учитель спросил, буду ли я приносить сочинения раз в неделю. Я вскинула голову. Мне почудилось, будто я могу видеть потолок насквозь, могу видеть маму, которая висит на телефоне и мелет всякую ерунду, но в перемолотом полно моих почетных грамот. А еще я знала: когда не понимаешь, как ответить на вопрос взрослого, лучше всего сказать “хорошо”. Я тогда через плечо учителя смотрела, как потолок опускается и поднимается, будто плачущее море, и в тот миг словно бы истрепала свое детское платье. Он сказал: “Это способ выразить мою любовь к тебе, понимаешь? ” Я подумала про себя, что он ошибся. Я же не из тех девочек, которые по ошибке принимают член за леденец. Мы все боготворим учителя. Мы говорим, что когда вырастем, то будем искать мужа, похожего на него. Мы развиваем эту шутку, мол, надеемся, что учитель и станет нашим мужем. Я думала несколько дней и придумала единственное решение. Нельзя, чтобы учитель мне просто нравился. Нужно влюбиться в него. Любимый человек может сделать все, что ему заблагорассудится, разве не так? Мышление – великая сила. Я – подделка старой себя. Мне нужно полюбить учителя, иначе будет слишком больно».

Красные иероглифы: «Почему не получилось? Уж не потому ли, что я не хотела? Или ты не позволил? Только сейчас я поняла, что весь тот инцидент можно свести к первому акту: он загнал свою твердость внутрь, а я еще и извинялась за это».

Итин читала дневник так, как дети едят печенье: набиваешь рот, кусочек за кусочком, но как ни старайся, а все равно на полу печенья всегда остается больше, чем во рту. Наконец она поняла прочитанное. Все поры на ее теле задыхались, сквозь пелену слез она озиралась по сторонам, казалось, что вокруг очень шумно, и только потом она поняла, что громко плачет и этот звук напоминает карканье ворон. Ее рыдания, словно крики подстреленной охотниками птицы, обволакивая тело, падали камнем. Хотя никто ведь не охотится на ворон. Почему ты мне не сказала? Она уставилась на дату. Осенний день пять лет назад. В том году дочь тетушки Чжан наконец вышла замуж, сестрица Ивэнь не так давно переехала в их дом, братец Ивэй только-только начал бить ее. В этом году они оканчивали старшую школу. А тогда им было почти по тринадцать лет.