Бесстрашная - Марина Ефиминюк

– Вы! – определенно указал он рукой, затянутой в перчатку. – Шустро идите сюда!

Народ опешил. Впрочем, я тоже и на всякий случай ткнула пальцем себе в грудь, уточняя, не ошибся ли суним Стомма адресом.

– Разве вы приехали не за интервью?

– А? !

Даже на расстоянии мне удалось разглядеть, как брови мужчины недоуменно изогнулись. В моей голове галопом заскакали лихорадочные мысли. Соблазн получить уникальные оттиски был огромным… как и опасения оказаться разоблаченной. Очень живо вспоминалось, с каким непритворным изумлением меня, кубарем вывалившуюся из шкафа, разглядывала полуобнаженная актерка.

– Суним Стомма! Я представляю «Вести Гнездича»! – воспользовавшись моментом, завопил, как бешеный, Пиотр.

– Так вы идете? – с нетерпением в голосе подогнал меня Кастан.

– Надеюсь, суним Кравчик, вы достаточно согрели для меня свое место? – пробормотала я и, толкнув нахально встрявшего конкурента, ринулась к воротам.

Ощущая волну всеобщей ненависти, я прошмыгнула сквозь приоткрытые стражами кованые створки и нагнала судебного заступника.

– Никогда не видел столь застенчивой газетчицы, – буркнул он недовольно.

– Почему вы выбрали меня? – полюбопытствовала я.

– У вас честные глаза.

Ошалелая от происходящего горничная проводила нас в роскошный будуар, где в компании импресарио Савушки страдала театральная звезда. В комнате тяжело пахло розовым благовонием и старой пудрой. Осторожно отодвигая пальцем закрытые портьеры, усач в желтом камзоле, делавшем его похожим на пузатую канарейку, украдкой подглядывал за толпой на улице.

При нашем появлении Жулита вскрикнула:

– Кастан, спасите мою жизнь!

Она явно переигрывала и выглядела до нелепости больной, но сунима Стомму, похоже, совершенно не волновало поведение клиентов, пока они платили золотые. Он был абсолютно непроницаем к наигранным слезам.

– Слышал, что они прислали письмо с просьбой не приезжать на вечерний спектакль? – Он плеснул из графина в стакан воды и заменил бокал с алкоголем в руках актерки.

– Они посмели дать мне от ворот поворот! – Жулита сделала пару больших глотков, даже не осознав, что пьет простую воду. – Представляете? Им не понравилось, что я невинно беседовала с поклонником своего таланта в гримерной комнате. Сказали, что это непристойно!

Конечно, невинно… Я едва слышно хмыкнула, чем невольно привлекла к себе всеобщее внимание.

– Помощница иллюзиониста? – нахмурилась Жулита.

В комнате наступила настороженная тишина. Я оцепенела.

Актерка поднялась и приблизилась ко мне. От нее сильно пахло алкоголем.

– Это ведь ты вчера выпала из волшебного шкафа?

Я покосилась на Кастана Стомму. На лице того мелькнуло такое выражение, будто он раз и навсегда решил, что у его знаменитой клиентки от распутства съехала крыша.

– Газетчица Войнич, – не растерялась я и ловким жестом сунула под нос девице личную карточку. – «Уличные хроники». Суним Сто…

– Ты притащил сюда одну из них? ! – взвизгнула театральная звезда и указала пальцем в зашторенное окно.

– Вы же хотите вернуться на подмостки? – спокойно уточнил судебный заступник.

Прима переглянулась с импресарио и неуверенно кивнула.

– Нима Войнич – ваш пропуск обратно в театр. Расскажите городу о том, какое ужасное недоразумение произошло вчера вечером, а милая Катарина поможет людям узнать о нем, – предложил Кастан.

Последовала очередная пауза.

– Дорогуша, слова твоего судебного заступника кажутся логичными… – попытался вставить осторожное слово Савушка и нервическим жестом обтер рот.

– Заткнись ты! – Жулита махнула рукой. – Я думаю!

Она действительно напряженно думала и грызла ноготь.

– Но ведь «Уличные хроники» даже у центральных ворот не вывешивают, – после долгого молчания изрекла актерка.

– Зато на рыночных площадях нас просто обожают, – вставила я, вытаскивая из сумки видавший виды гравират. – Откройте шторы и поверните кресло к свету.

Импресарио немедленно рванул портьеры, позволяя солнечным лучам ворваться в душное полутемное царство.

– Почему мне эта штука кажется такой знакомой? – пробормотала актерка и, плюхнувшись в кресло, приняла образ оболганной невинности…

Когда интервью закончилось, я проверила пластинки с гравировкой на свет. Оттиски получились отличные, четкие, крупные, хоть сейчас вывешивай портреты раскаявшейся Жулиты на новостные щиты. Во время интервью она плакала с такой искренностью, что вызвала бы сочувствие даже у столетнего сухаря.

– «Молнию» и колонку выпустят завтра утром, – объявила я, убирая пластины в деревянный ящичек.

Актерка слабо махнула рукой.

– Если вы закончили, то я отвезу вас в контору, – предложил Кастан Стомма.

– Я лучше своим ходом.

Становилось не по себе от мысли, что проницательный судебный заступник сложил воедино комбинацию из газетчицы с честными глазами, волшебного шкафа и утреннего скандала.

– Я отвезу вас. – Мы на мгновение встретились глазами, и стало ясно, что он действительно хотел бы задать пару неприятных вопросов.

– Ну, раз нам по пути… – вынужденно согласилась я.

У Кастана Стоммы оказалась самая удобная карета, в какой мне приходилось ездить за всю сознательную жизнь, с мягкими кожаными сиденьями и потолком, затянутым натуральной замшей. Она не билась по брусчатке в предсмертных конвульсиях, подобно наемным кебам, а мягко покачивалась на рессорах. Выезжая со двора, я немного отодвинула кожаную занавеску и глянула на газетчиков, провожавших экипаж недобрыми взглядами.

– Катарина Войнич, газетный лист «Уличные хроники», – произнес Кастан, привлекая мое внимание.

– Простите?

Он продемонстрировал мою личную карточку с гербом «Уличных хроник» в уголке, врученную мною Жулите.

– Давно вы в ремесле?

– Около трех лет, – копируя светский тон собеседника, ответила я.

– Чем занимались прежде?

– Училась игре на клавесинах и заграничным языкам в Институте благородных девиц.

– Почему не доучились? – От ледяных глаз судебного заступника, наверное, замерзла бы вода в стакане.

– Видимо, оказалась не столь благородной, как требовали правила, – отозвалась я. – О чем вы хотели поговорить?

Губы Кастана тронула усмешка, едва заметная, как будто только дрогнул уголок губ, но аристократическое лицо немыслимым образом приобрело столько мужской привлекательности, что, наверное, у монашки екнуло бы сердце. Не зря за Стоммой-младшим ходила слава сердцееда.

– Могу я называть вас Катарина?

Я кивнула.