Агата - Анне Катрине Боман

Но женщина, которую, как выяснилось, звали Агатой Циммерманн, была уже записана на 15 часов следующего дня, и я не видел возможности что-то с этим поделать.

___

Когда приемную покинул последний пациент, я вышел к мадам Сюррюг, которая как раз собирала свои вещи. Она взглянула на меня словно в поисках чего-то и спросила, трудный ли у меня выдался день. Я пожал плечами и сказал, что он был таким же, как и многие другие до него. Вообще-то я был все еще сердит на нее, но все-таки подождал, пока она соберет вещи и наденет жакет, чтобы придержать перед ней дверь.

– Спасибо, – сказала она и вышла под едва моросящий дождь.

Я кивнул, запирая за нами дверь.

– Спасибо вам. До свидания.

– До свидания, месье. До завтра.

Когда я поплелся к себе, ноги не хотели меня слушаться. Одна, представлялось мне, хотела поскорее доставить меня домой, где я съел бы пару бутербродов, уселся в любимое кресло, пристроив ступни на скамеечку, и в ожидании ночи слушал бы Баха. Вторая вела себя беспокойно, напоминая мне о детстве, когда я быстро рос и меня мучили боли в суставах. Коленки так сильно болели, что я расплакался, но отец сказал, едва оторвав глаза от картины, над которой в то время работал: – Ты просто растешь. Это пройдет.

Возможно, ногу тянуло в далекие края. Она никогда не бывала дальше Парижа, никогда не пересекала границ страны. А теперь я стал таким старым, что этому уже не бывать, а боль мучает меня постоянно.

Как бы то ни было, направление пути выбирал я, и я ковылял по вечерней прохладе, пока не добрался до калитки, ведущей в сад дома девять по Рю-де-Розетт. Всю дорогу я непрерывно вдыхал запах свежевскопанной земли: многие из моих соседей разбили клумбы и часами высаживали семена и выпалывали сорняки. Сам же я культивировал непокорные островки мха, образовавшие круги в море травы.

___

Когда я поел и пространство вокруг меня заполнили словно ватой нежные движения скрипок, в голову мне пришли мысли, которые посещали меня все чаще и чаще. И хотя я знал уже и то, что одна такая мысль влечет за собой другую, и то, какое дурное настроение эти мысли на меня навевают, я не пресек эту мысль. Очевидно, я сам желал сидеть в полном одиночестве и жалеть себя. Почему – так это всегда начиналось – никто не рассказывает о том, что происходит с телом, когда человек стареет? Не рассказывает о ноющих суставах, растянутой коже; о том, что тебя никто не замечает? О том, что когда стареешь, думал я, ощущая накатившую горечь, дело состоит главным образом в том, что собственное я и собственное тело все сильнее отдаляются друг от друга, пока не наступает день, когда человек оказывается совершенно чуждым самому себе. Что в этом прекрасного или естественного?

И как раз когда пластинка закончилась и тишина погрузила меня в полное одиночество, меня осенила сокрушительная догадка: выхода нет. Я буду жить в этой предательской серой тюрьме, пока это не прикончит меня.

Сен-Стефан, Монпелье, 21 июня 1935 г.

Касательно Агаты Циммерманн

Контакт с пациенткой с момента ее поступления сегодняшним утром удавалось установить лишь спорадически, по этой причине часть нижеприведенных сведений перенесена из прежних медицинских карт пациентки.

Анамнез:

Женщина, немка, возраст 25 лет, замужем, приехала во Францию в 1929 г. с целью учебы. В связи со склонностью к самоповреждению, а также с попыткой самоубийства в пятнадцатилетнем возрасте с детства состояла под наблюдением д-ра Вайнриха, терапевта по месту жительства.

Пациентка происходит из зажиточной семьи, состоящей из матери, отца и двух младших сестер. Психических заболеваний среди родственников не зарегистрировано, за исключением тетки со стороны отца, большую часть взрослой жизни проведшей в заведении для душевнобольных в Вене. Отец слеп, однако имеет собственное дело, мать домохозяйка.

На момент поступления:

Пациентка поступает на лечение в клинику с настоящего момента после обращения к постоянному врачу с жалобами на резко подавленное настроение и мысли о самоубийстве. Тем не менее стационарному лечению противится. Поведение истерическое и аффективное, в связи с чем пришлось прибегнуть к насильственной фиксации. Кожные покровы бледные, пациентка истощена, на лице глубокие борозды, местами отсутствует волосяной покров на голове. Пациентка охотно вступает в контакт, но кричит и плачет, оставаясь одна.

Аллергические реакции: не отмечены.

План лечения: в течение суток обсервация, т. к. нельзя исключать психоз (раннее слабоумие). Медикация: на ночь 20 мг хлоргидрата, при необходимости эфир.

Зав. отделением М. Дюран.

Агата I

– Вот мы и снова встретились. Входите, мадам Циммерманн, – приветствовал я немку, пожимая ее слишком холодную руку. На ней были надеты коричневая юбка и бесформенная черная блузка с воротником “поло”, по крайней мере на два размера великоватая для ее исхудалого тела. Ни намека на давешний пронзительный взгляд; сейчас трудно было понять, как она сумела переубедить доктора Дюрана с мадам Сюррюг.

Может, мне удастся от нее отделаться?

– Устраивайтесь, пожалуйста, на кушетке, как вам будет удобно.

Я показал рукой на зеленую софу, а сам сел в глубокое кожаное кресло, коричневое сиденье которого истерлось местами до лоснящейся черноты.

– Спасибо, но прежде всего обещайте, что прекратите называть меня мадам Циммерманн. Зовите меня Агатой, пожалуйста.

Не принято звать замужних пациенток по имени, но вряд ли ей повредит, если я пойду ей навстречу.

– Как пожелаете.

Она коротко улыбнулась и окинула взглядом помещение, в котором, кроме кресла и кушетки, стояли письменный стол с конторским стулом и два высоких стеллажа, полные книг, которые я когда-то коллекционировал и жадно читал. Затем она осторожно села на кушетку, повернулась и, наконец, улеглась на спину.

– Хорошо. Давайте я снова начну с того, что предложу вам обратиться за помощью к другому специалисту, – заговорил я. – Как вам известно, не пройдет и полугода, как я оставлю практику, и, честно говоря, вряд ли я смогу излечить вас за столь короткий срок. Для вашего блага было бы целесообразнее найти врача, который мог бы наблюдать вас необходимое время, может быть, специалиста из Парижа.

Агата резко вернулась в сидячее положение и воскликнула: – Об этом не может быть и речи! Я не лягу в клинику и лекарств принимать не стану; мне нужен человек, с которым я могла бы разговаривать, и я решила, что этим человеком должны быть вы.