Они печально помолчали, потом он печально посмотрел, как она шла на кухню, качая своим шикарным, будто у кинозвезды, хвостом.

Интересная дамочка, решил Михалыч. Весьма интересная.

И не про него.

В кафе ввалились замшевый единорог и обезьяна. Парочка села в углу, под лентой мишуры, и зачирикала, будто два полоумных воробья. Михалыча замутило. Он достал фляжку и добавил в мёд немного коньяка. Подумал и добавил ещё, пододвинул к себе газету.

На первой странице красовалась надменная морда Зубова, стиснутая меж групп протестующих. Михалыч чокнулся с его прилизанными ушами, приятно подождал и отпил мёда, откусил от булки.

На душе потеплело, мысли вернулись в палату Зубовой. Что-то в больнице Михалычу очень не понравилось, и дело было не в деньгах ее супруга. В том, как Зубов говорил с женой?

Медведь снова покачал головой, повторил схему «мед-коньяк-булка» и развернул газету.

Морда Зубова оказалась и внутри – но на этот раз речь шла не о заводе и не о профсоюзах зверей.

О Софи.

«На фоне продолжающихся волнений в Центральном медоперерабатывающем комбинате им. Ферзева выплыла ещё одна неприятная история с главой предприятия, гражданином Зубовым. Как сообщил наш источник в Комитете безопасности Плюшедара, Зубова и его жену в настоящее время преследует бывшая невеста директора. Долгое время милиция не имела законных оснований для ее ареста, но после попытки похищения Анжелы Зубовой, находящейся на третьем месяце беременности, дело сдвинулось с мертвой точки. В настоящее время бывшая невеста Зубова, София Белова, объявлена в розыск. Учитывая их общее имущество с Зубовым, архив судебных дел скоро пополнит ещё очередной десяточек томов о «недостойном владельце».

Михалыч нахмурился и перечитал последнюю фразу. Ему показалось, что он раньше слышал это выражение. Но где? При каких обстоятельствах?

Ещё один глоток горячего мёда подогрел сомнения Михалыча до предела.

– «Недостойный владелец», – повторил он, бросил на стол Зубовскую банкноту и пошел к выходу.

– Эй, молодняк! – крикнул Михалыч единорогу и обезьяне, и те недоуменно воззрились на него. – Через пару лет вы разведётесь и будете друг друга ненавидеть. Не благодарите!

Он вышел и, щурясь от солнца, направился к телефонной будке у светофора. Там медведь отыскал в адресной книге редакцию «Плюшедарского телеграфа». Пару бесед и монет спустя его соединили с автором заметки о Софи.

– «Недостойный владелец»? – повторил журналист, громко жуя что-то. – Вы что, на необитаемом острове живете? Робинзон, хо-хо?

– В офисе.

– И как там?

– Стены. Крыша.

В трубке помолчали, пожевали. У Михалыча заурчало в животе.

– Это относительно новый термин, – сказал журналист. – Появился после судебного процесса братьев Коробко. Слышали?

– Слышал, кого-то посадили. Кажется?..

– Не совсем. Суть в том… суд принял решение… – журналист помычал, собираясь с мыслями, – если имеется имущественный спор, он решается не в пользу нарушившего закон.

– В самом деле?

– Честное слово. Будешь лапочкой – будешь на коне. Теперь весь город это знает. И я это знаю. И вы это знаете. Пользуйтесь с моим благословением.

– Может, вы знаете и что именно делят Зубов с Беловой?

– Угадайте с трёх раз.

– Сейчас-сейчас. Я так обожаю загадки.

– Да бросьте, хо-хо! Ну это же легче легкого.

Михалыч задумался и посмотрел из телефонной будки на соседнюю ночлежку.

– Квартира?.. Дом?..

– В яблочко.

– В «генеральских» дачах?

– Да вы схватываете на лету, хо-хо! Куплен в общую собственность с Беловой, когда они жили вместе. Ещё загадку хотите?

– Ну?

– Кто заплатил большую часть суммы?

Михалыч почесал лапой затылок и тяжело вздохнул.

– Ага, – согласился журналист и смачно отхлебнул чего-то. – На ее месте я бы тоже задал этой семейке.

***

Когда в четыре утра Михалыч приехал к Подкове, вход сторожила милицейская «Победа». Выла метель, кружились снежные вихри. В салоне «Победы» дремал двухцветный (зелено-фиолетовый) осьминог, обняв руль всеми восемью плюшевыми щупальцами.

– Долго вы ее так будете ловить, – сказал Михалыч осьминогу. Тот помычал в ответ, не просыпаясь, и пустил слюнку. Медведь не стал продолжать увлекательный разговор и похрустел по сугробам к двустворчатым дверям «Подковы».

Внутри здания оказалось темно и засасывающе тихо. Михалыч мягко, едва касаясь старого ковра, прошёл мимо храпящего консьержа к лестнице и направился наверх.

Это было ошибкой.

Поскольку лестницы строил Высокий народ, на каждую ступеньку приходилось карабкаться, как на гору. К третьему этажу сбилось дыхание, к пятому – плюшевое сердце едва не выпрыгивало из груди. К четырнадцатому у Михалыча сводило нижние лапы. Минут пять медведь приходил в себя после подъема и лишь потом двинулся к квартире Софи.

На стук никто не отозвался.

Михалыч встал на цыпочки, осмотрел замок и вытащил связку ключей-отмычек.

– Первый поросёнок пошёл в бар, второй поросёнок остался дома. Третий поросёнок в покер играл. Четвёртый сторожил второго…

Запор щёлкнул, и дверь с легким скрипом отворилась в темноту квартиры.

Михалыч убрал связку в карман и включил фонарик. Круг света лизнул стол, задёрнутую штору, пробежал по кровати. Нижние лапы потянули медведя вперёд, за порог. Ноздрей коснулся застоялый запах табака и чего-то милого, сладкого, кошачьего.

Движение слева – затылок взорвался болью. Свет фонарика потускнел, пол бросился навстречу. Перед глазами полетели синие птички, и в их облаке возникла Софи: элегантная, нарядная, с аккуратно причесанной шерсткой на ушах и мордочке.

– А ну лежать! – прошипели сзади.

Михалыч с трудом вынырнул из грез и с ещё большим трудом сообразил, что почти отправился в нокаут.

– С-Софи? Ну и ударчик.

– Молчать! – прошипели снова.

– Софи, я, кажется… я п-пытаюсь тебе помочь?..

Сзади помолчали, затем Михалыча дёрнули и перевернули на спину. В свете фонарика возвышался кот: вельветовый, трехцветный, с прической плохиша и повязкой «Профсоюзы – дадим отпор казнокрадам!». В правой его лапе угрожающе покачивался чемодан Софи. Самой кошечки – ни элегантной ее версии, ни обычной, прокуренной – нигде не виднелось.

– Кто ты и с чего тебе помогать моей сестре?

Михалыч сопоставил два и два, затем коротко все пересказал – со звонка Зубова до разговора с журналюгой. Птички продолжали остервенело летать перед глазами, голова раскалывалась.

– Так что моя интуиция стала говорить мне «Эй, да здесь что-то не так», и вот ты огреваешь меня… чемоданом?..

– Короче говоря, шпик.

– Ну, как сказать?.. – Михалыч недобро посмотрел на птичек, и те наконец полетели прочь. – Предпочитаю считать себя пограничником, который следит за балансом закона и преступности.

– Почем мне знать, что сейчас ты не работаешь на Зубова?

– Почем мне знать, что ты ее брат? Зачем вообще Зубову посылать меня сюда?

– Не знаю. – Уши кота повернулись к двери, будто он что-то услышал в коридоре. – Может, за доказательством, что «недостойный владелец» – он сам?

– Ты о чем? – удивился Михалыч.

– Дерьмовый ты шпик, если спрашиваешь.

– Твоя сестра живет в трущобах. Получает зарплату бумагой. Похитила и ранила беременную. Если думаешь, что, оскорбляя и колотя меня мебелью, ты ей помогаешь… – ну, вперёд. Я давно не ходил на косметический массаж.

Кот долго молчал, затем поставил чемодан на пол и открыл. На грудь Михалычу шлёпнулось что-то бумажное.

– Почитай на досуге. Шпик.

***

«Мне казалось, это нормально. Юная кошечка и опытный заяц – конечно, он лучше знает, как быть. То есть, сейчас я так не думаю, но тогда выглядело… он будто так сильно любил меня… ну какой зверь не мечтает, чтобы его ТАК любили? Ну только это не любовь, это что-то… что-то…»

Михалыч закрыл дневник Софи и потёр уставшие глаза. Правый немного болтался на петельке, и Михалыч пообещал себе при первой же возможности сходить к окулисту, а заодно к ортопеду и таксидермисту, и к тому специалисту по питанию…

И выспаться.

Была ночь. Или утро? Михалыч потерял счёт времени. Живот поскуливал от голода, но зубовские деньги закончились. На дне бутылки янтарем блестела тоненькая-тоненькая лужица коньяка – ни туда, ни сюда. Печка потухла, чайник больше не пел. Из углов надвигалась темнота. С косяков входной двери свисали культи оградительной пломбы с надписью «опечатано до возмещения уплаты».

Медведь скорчил пломбе рожу и вновь посмотрел на тетрадь, на отпечаток кошачьей лапки в углу обложки. Сердце сжалось от бессилия. Это был уже четвёртый дневник, который брат Софи передал Михалычу. Она писала красивым секретарским почерком, жестким карандашом, что оставлял в бумаге борозды навроде гравировки. Страницы пахли дешевой пудрой и чем-то еще, неуловимым, приятным, воскрешающим в памяти усталые зеленые глаза и белое пятнышко, похожее на елочную игрушку.

Из записей получалось, что Зубов познакомился с Софи года четыре назад – через раздел брачных объявлений. Она работала по семьдесят часов в неделю где-то в торговле, он значился замом какого-то зама на медоперерабатывающем комбинате. «Внимательный, заботливый, уверенный в себе» – уже на втором свидании Зубов предложил ей лапу и сердце. Софи согласилась, ей это казалось сказкой, но дальше… дальше пошла суровая реальность.

«Естественно, я отдала почти все свои сбережения, чтобы мы купили наш дом. Наш общий дом…

И теперь он почему-то говорит, что я его позорю своей работой. И как одеваться, чтобы я его не позорила. И куда ходить, и что говорить – когда мы встречаемся с его «директорами». Опять же – чтобы я его не опозорила».

С самого начала Зубов критиковал встречи Софи с ее друзьями и родными – под разными, часто надуманными предлогами. Забирал Софи с посиделок, провожал от дома до работы и обратно. Лишь в универмаге ей удавалось побыть одной, но потом стало ещё хуже.

«Вот он и уговорил меня уйти из «Меркурия». Он долго твердил, что работать там недостойно его жены, и я наконец согласилась, хотя искренне не понимаю, что тут плохого. Не руководство заводом, конечно, но зато деньги приносит.

Теперь целыми днями я сижу дома и, кажется, должна включить свои детородные функции на полную. Прямо он так, конечно, не говорит, но намекает достаточно.

Что-то в этом удушающее…»

Чувствуя свою власть, Зубов вскоре забрал у Софи все деньги и ввёл четкий расход средств, будто в заводской бухгалтерии. Если Софи не слушалась, он ее допрашивал, как провинившуюся секретаршу; если ошибка повторялась – отнимал машину и запирал дома. Еще через пару месяцев кошечка поняла, что Зубов наблюдает за каждым ее шагом. Его чёрный «ЗИЛ», похожий на металлического ворона, следовал за ней всюду, куда она бы не пошла; в телефоне звучали посторонние звуки, как если бы разговоры подслушивали.

«В какой-то момент – кажется, это было мартовское утро… он сказал мне приготовить ужин для вечерней встречи с директорами городских предприятий. У меня был приступ пуховой лихорадки, я долго лежала в постели, не в силах подняться и включить плиту… время шло, часы неумолимо приближались к приходу гостей, и я представляла, что будет, если я опять его «опозорю» – в лучшем случае очередной допрос, в худшем…

Часы пробили пять вечера, шесть… зажглись вечерние фонари… я все лежала и глядела в поток, и только минут за десять до его прихода я вдруг поднялась, накинула первую попавшуюся одежду и вышла из дома… я шла дворами, лесом, берегом реки – там, где он искал бы меня в последнюю очередь».