Сперва Софи обосновалась у брата, затем устроилась в «Телеграф» и сняла небольшую квартирку в Подкове. Все это время Зубов твердил друзьям и коллегам, что сам выгнал Софи, а теперь она мольбами, угрозами и любовными письмами пытается вернуться обратно. Потом угрозы посыпались градом, потом Софи подожгла подвал своего бывшего дома, а теперь едва не похитила Анжелу.

Или нет?

Казалось, правда и ложь в какой-то момент слились в этой истории в одну мутную бурлящую реку, выбраться из которой уже было невозможно.

– Один поросёнок сел в тюрьму, другой поросёнок повесился…

Михалыч с тяжелым сердцем вышел из офиса, из здания и направился к мусорке во дворах. Оказалось, что наступил день. С крыш капало, в лужах талой воды блестели стеклышки льда. Иногда выглядывало тусклое солнце, и Михалычу вспоминалась далекая весна: синее небо, теплый ветерок в окне, и бывшая жена – еще не сварливая дрянь.

Медведь покопался в мусорном баке и обнаружил пакет с плесневелым хлебом.

– Ты – то, что ты ешь, – напомнил он себе, зажал нос и принялась грызть твёрдую, как бетон, корочку.

В животе урчало. Живот возмущался, живот протестовал, живот требовал коньяка и калорийных булочек с изюмом, но мысли витали вокруг записей Софи.

Можно ли верить дневникам обиженной кошки? Пускай, и хорошенькой.

Можно ли верить обиженному зайцу?

Если кто и знал ответ, то один-единственный… овощ.

***

Из Четвертой градской Анжелу забрали – о чем Михалычу сообщил замшевый врач-бегемот. Он стоял у поста медсестры и подписывал бумаги с таким видом, будто это были фотокарточки для фанаток. Светилась гирляндой маленькая елочка, на стойке рядом блестел медицинский степлер.

– Муж увез ее домой сегодня утром, – добавил бегемот. – Там и ищите.

Михалыч снял шляпу и помахал на себя, как веером. За окнами тучи быстро мчались по небу от сильного ветра, но в больнице царила жара – топили от души, до вспотевших лап и ручейков пота под шерсткой. Резко пахло медицинским наполнителем, повсюду висели бумажные звёзды и снежинки. Медсестричка-коровка в палате напротив ставила клеевую капельницу нейлоновому жирафу. В процедурной хирург-кабан зашивал пьяного лиса, и тот напевал: «Ещё стежок, родная! Ещё стежок!».

– Вы ее все-таки осмотрели? – спросил Михалыч, собравшись с мыслями.

– Смеётесь?

– Как-никак, вы ее лечащий врач.

Бегемот убрал бумаги под мышку и склонил голову набок.

– Да ну? Что ещё расскажете?

– Я хочу понять: заметили вы что-то или нет?

– Тогда спросите того пердуна, которого она называет своим врачом. Потому что меня она к себе не подпустила.

Михалыч без особых усилий изобразил непонимание. Бегемот закатил глаза, и они пару раз повторили эту пантомиму, пока врач не прошептал под нос что-то похожее на ругательство.

– Сморогдин. Кажется, такая фамилия. Голубь с каким-то сыпучим наполнителем. Семейный врач. Шуршит децибел на двадцать при каждом движении.

Фамилия была Михалычу незнакомой. Он записал ее в блокнот, старательно выводя печатные буквы, и просяще посмотрел на врача.

– Ну хоть что-нибудь осмотрели? Заметили? Да-да? Нет-нет?

Бегемот засопел, махнул бумагами и пошёл прочь, забыв на стойке медицинский степлер.

– Да я же пытаюсь ей помочь! – без особой надежды крикнул Михалыч и, пока никто не видел, уронил степлер к себе в карман.

– Ушибы наполнителя, – бросил врач, не оборачиваясь. – Получены неделю или две назад. Похоже на домашнее насилие.

***

Омерзительно-розовое здание, где вел прием Сморогдин, находилось по соседству с Госбанком и Первым художественным электротеатром. Типичная местечко, в котором двери открывает фотоэлемент, а обычный зверь чувствует себя лишним на празднике жизни.

На первом этаже располагался ресторан, и играло что-то новогоднее; со второго по четвертый тянулись офисы известных юристов, психологов, предпринимателей и других общественных паразитов.

Михалыч поднялся на третий этаж и прошел по тихим коридорам. Его ждала серая дверь с электронным замком и металлическими буквами.

СМОРОГДИН В.В.

ДМН.

ПН-ВТ

Был вторник, но на стук никто не ответил. Соседи по этажу заявили, что видели Сморогдина за последние полгода пару раз да и то лишь с зайцем и авокадо.

Михалыч побродил туда-сюда, постучал снова. Подождал еще, а потом яростно потер лапы друг об друга.

– Один поросёнок разжег костёр, второй запустил атомную станцию. Третий плотину купил на реке, а четвёртый…

Медведь коснулся замка и содрогнулся от статического разряда. Голубая молния забегала между лапой и дверью, пошел дымок, где-то щелкнуло.

– Тоже мне, прогресс.

Приемная врача оказалась крохотной, как тюремный карцер, но занятно обставленной: ярко-красная мебель, полированный столик с пачкой прошлогодних журналов, бюст уродливой обезьяны в медицинской шапке. Пахло натуральной кожей, пылью. Полы застилал двухцветный линолеум, серебристо-зеленый, на котором можно было играть в шахматы. Казалось, владельцы очень хотели произвести впечатление, но плохо понимали, как это сделать и где найти деньги.

В барочном зеркале обнаружился медведь с вставшей дыбом шерстью, как и следовало после удара током. Михалыч причесался, потом вытряхнул мусорную корзину: в ней нашёлся только порванный договор на оплату медицинских услуг, подписанный Зубовым. Несколько строк в договоре подчеркнули. Приглядевшись, Михалыч обнаружил в подчёркнутых предложениях пару орфографических и пару грамматических ошибок и живо представил высокомерную заячью морду, владелец которой отказывается заверять документы, пока все запятые не будут расставлены по местам.

Больше ничего интересного в кабинете не виднелось, в том числе и обычных примет врачебного приема: стетоскопа, запаха хлорки, медицинского наполнителя, застиранного белого халата.

Если тут и осматривали пациентов, то как-то поверхностно, на отвали.

Михалыч посидел в истерически-красном кресле, полистал журнал, поднял тяжелённый бюст и обнаружил под ним отверстие с микрофоном.

– Здрасьте.

Вернув обезьяну на место, Михалыч еще раз обошел кабинет. Посмотрел в окно. За стеклом беззвучно ехала молочная цистерна, а на подоконнике лежал угол книжной страницы: с окончаниями нескольких строк и куском библиотечного штампа. На месте номера страницы чернел знак, вроде подсвечника на три свечи.

***

Уже час Михалыч изучал в библиотеке «Большой академический словарь», но, кроме головной боли, тот ничего не приносил. Не помогла и «Энциклопедия всего на свете», и поиск в картотеке, и разговор с седым, как плесень, библиотекарем-орангутангом.

Почувствовав, что его мутит от голода и чтения, Михалыч встал из-за стола и прошёлся промеж книжных полок. За окном мел снег, и деревья гнулись от невидимого и неслышного ветра едва не до земли. По улице спешили редкие прохожие, высоко подняв воротники и прикрывшись зонтами; за библиотечными столами тихонько шуршали посетители: два пожилых енота, велюровый барсук и худенький студент-слон.

Гуляя так, Михалыч забрел в отдел, посвященный Высокому народу. В углу стояла карликовая сосна, украшенная к Новому году вместо елки. Со всех сторон смотрели книжные призраки ушедшей цивилизации.

М… Н… О… П… Р… С…

Михалыч, к своему удивлению, увидел знак-подсвечник – на соседней полке снизу, у левой стенки шкафа. Он вытащил увесистый том и осмотрел.

БЕЛОЯНОВА В.М., МАРТЫНОВ А.К., СЫРОВ С.А.

ОБРЯДЫ И ТРАДИЦИИ ВЫСОКОГО НАРОДА, ПЕРЕШЕДШИЕ В СОВРЕМЕННОСТЬ В 2-Х ТОМАХ. ТОМ 1.

Медведь полистал страницы, желтые, со сладким запахом небытия, и вскоре нашел место, откуда выдрали кусок из Сморогдиновского кабинета.

… обереги Высокого народа. Некоторые из них дошли до наших дней в тех или иных элементах рождественской службы, но куда больше сохранилось в обычном быту. Дабы увидеть их, достаточно взглянуть на любую новогоднюю елку: большинство игрушек либо до сих пор производятся по лекалам Высокого народа, либо и вовсе перешли в прямое наследство, как наши с вами имена и фамилии. Наиболее значительные коллекции сохранились у потомков торговых династий: Геллер, Карисаловы, Зубовы, Нехорошевы, Тропинины. Большинство владельцев и не подозревает об их истинной ценности».

Михалыч бегло зашелестел страницами. Раздел книги назывался «Наследие ценой в миллионы»; на странице оглавления шел перечень зверей, которые брали книгу.

Он несколько раз проглядел фамилии и почувствовал, что уши его поднимаются от удивления. Уже через час он штудировал в Комитете безопасности картотеку фотографий и фотороботов самых разыскиваемых преступников. Через два часа медведь добрался до «генеральских» дач, заправился в «БЕНЗИИИИН!» и доехал сначала до ближайшего продуктового, а потом – по А24 – до места, где нашел с милиционером Анжелу Зубову. Как Михалыч и думал, бензобак опустел лишь на пятую часть.

***

Зубова сидела в своей гостиной, в кресле у газового камина. На полке рядом лежала сумочка, горела свеча. За ними висело огромное, как транспарант, зеркало; над зеркалом – серебристая мишура. В углу комнаты щеголяла золочеными игрушками и живыми мандаринами сказочная елка. Все это блестело, сверкало и манило так, что Михалыча подташнивало.

– Это не вредно для ребенка? – поинтересовался Михалыч и постучал шляпой по колену. Диван под ним жалобно скрипнул.

Зубова подняла левую лапу и задумчиво подвигала стакан по журнальному столику. В стакане колыхнулось что-то золотистое, вкусное на вид. Зубова встретила гостя в черном боа и красном платье. В правой лапе дымилась сигарета в белом мундштуке, таком длинном, что его можно было метать вместо копья. В черных глазах томилась скука. Трещали поленья, пахло женской косметикой и едва заметно – недавним пожаром.

– Пусть это будет наш секрет, – сказал Зубова своим медовым голосом.

Михалыч посмотрел ей в глаза. Несмотря на овощное происхождение, проступало в Зубовой что-то хищное, из-за чего выдерживать ее скучающий, томный взгляд стоило немалых усилий.

– Понимаете, почему я здесь?

– Не очень. Муж вам заплатил. Разве нет?

Она оставила в покое стакан и теперь, как ребеночек, водила пальцем по столику. Михалыч помахал на себя шляпой, прочистил горло.

– Иногда дело в другом, Анжела Сергеевна, – заметил медведь. – Скажем, мне важнее прийти в согласие со своей совестью… Скажем, увидеть некий баланс хороших и плохих событий.

Зубова затянулась сигаретой и кивнула.

– Так вот, мне не нравится баланс в истории с Софи.

– Милиция ее ищет.

– Разве?

– Разве нет? За мое похищение.

Михалыч повертел в лапах шляпу. Посмотрел на Зубову.

– Ну, в том и проблема.

– Что-то я вас не понимаю.

– Милиция верно определила преступление, но неверно поставила стрелочку между преступником и пострадавшим.

Скука в бусинах Зубовой сменилась веселым удивлением.

– По-вашему, я сама себе аварию устроила?

– На заправке видели, как вы заправлялись перед «похищением». Когда мы вас нашли, бензобак вашей машины был почти пуст. Что-то я плохо представляю, чтобы Софи искатала с вами весь бак по А24, а потом вернулась по трассе, перестроилась на соседнюю полосу и врезалась в дерево. Думаю, я выбил Софи из колеи своим визитом, и она поехала к вам, чтобы разобраться с этими лживыми обвинениями. Ну, а вы… вы воспользовались ситуацией.

Зубова улыбнулась и постучала пальчиком по мундштуку, чтобы стряхнуть пепел в стакан.

– Экий вы выдумщик.

Они помолчали. Михалыч накинул шляпу на лапу и покрутил.

– А следы? А шерсть? – весело спросила Зубова.

– Ну, вы явно ее чем-то огрели. Потом порезали. В самом конце порезали себя. Это несложно, если ваш противник считает птичек. Со следами… мне сразу показалось, что они слишком глубокие. Вес? Нести ей было нечего. А вот, если следы оставляли вы, вам нужно было бы пройти по своим же следам обратно.

– Вам не кажется, что устранять так сложно бывшую любовницу мужа – чересчур?