– Это ноги мои не работают, а мозги еще, слава богу, варят. Вот и в социальных сетях меня зарегистрировал. Теперь я всех разыщу! И Верку, и Пашку! И детей их найду, и внуков! Может, и тебе кого найти?

– Нет, Максимовна, некого мне искать.

Я поспешила на кухню, чтобы избежать расспросов.

Моя подопечная целый день была занята своим планшетом. Покушать пришлось уговаривать. То и дело из комнаты слышалось:

– Маш, ты только глянь! Во дают!

Знакомство с Интернетом удалось.

Вечером поздравить бабушку пришли и дети, и внуки, и правнуки, а меня пораньше отпустили домой.

В метро попала в час пик. Все спешат домой. На платформе не протолкнуться. Молодежь уткнулась в телефоны. Толпа людей впихнула меня в вагон, двери закрылись, и поезд тронулся.

Мои мысли настолько поглотили меня, что я совсем перестала замечать окружающую меня толпу людей, а слышала только укачивающий стук колес. Перед моими глазами стояла картина семейного счастья: Максимовна с планшетом в руках, ее дети, и внуки, и правнуки. Эта старушка прожила насыщенную жизнь и даже в 95 лет продолжала радоваться жизни. Я на ее фоне в свои 48 лет просто бледная тень. Ни детей, ни родственников, мама умерла десять лет назад, даже кошки у меня нет. Никто нигде не ждет меня.

Я открыла дверь своей квартиры и вошла в пустой и темный коридор. Закрыв дверь, я прислонилась к стене, и слезы потекли по моим щекам помимо моей воли.

Всю ночь я металась в четырех стенах, как раненый зверь. Я привыкла к своему одиночеству, но были ночи, когда оно приносило физическую боль, рвало душу на части, открывая закрывшиеся когда-то раны. Мой мозг, как в калейдоскопе, перескакивал с одного события в моей жизни на другое.

Дед Мороз, которому я оторвала бороду, оказавшийся папой.

Папа, стоящий у двери с чемоданом, и плачущая мама.

Мама, вечерами сидящая у окна, не отрывая от него глаз.

Моя собака на асфальте, которую переехала машина.

Я сижу под кроватью и плачу.

Мама на больничной койке с синими губами.

Я на больничной койке и диагноз: бесплодна.

Мой уходящий муж с чемоданом в руке.

Мои бесконечные одинокие вечера.

Так и не уснула до утра. К утру я кое-как восстановила душевное равновесие.

Это моя жизнь. Как есть, так есть.

Улица встретила меня промозглой погодой и туманом. Сырость и холод пробирали до костей. Метро манило ярким светом и теплом. Здесь не существует погоды.

Звук прибывающего поезда вызвал улыбку. Друг, который всегда приходит вовремя.

Почему-то сегодня, ожидая поезд, я испытывала нетерпение, которого раньше никогда не было. Казалось, я что-то забыла в этом вагоне. Вот он, мой вагон, второй от головы поезда. Я вошла и села на привычное место. В порванном сидении торчит уголок бумажки.

Интересно!

Аккуратно достаю листочек. Даже без очков вижу, что после моей записи, добавлена еще запись: «Я бы предпочла любящего и богатого мужа, чем поиски чувства, которое может меня убить. Ну или сделать несчастной».

По крайней мере понятно, что это пишет женщина, хотя, наверное, все-таки девушка. Подростковый максимализм так и выпирает!

Мы с ней чем-то похожи. Желание спрятаться и не рисковать. Что хорошего принесло мне это в жизни. Одинокие вечера? Слезы в подушку? Мне уже поздно что-то менять, вряд ли можно что-нибудь исправить, но начинать жизнь с этого?

Я достала ручку и дописала: «Когда-нибудь ты возненавидишь своего обеспеченного мужа и себя возненавидишь за душевную трусость. За то, что никогда так и не испытала…»

Моя остановка. Я быстро затолкала бумажку в сидение и рванула на выход.

Последние события вывели меня из состояния равновесия, вернее эмоционального анабиоза, в котором я пребывала последние несколько лет.

Душа почему-то потянулась к этой незнакомой мне девушке. Хотелось объяснить, что экономия на эмоциях, запихивание себя в комфортный режим, отсутствие стремлений и желаний в конце концов сыграет с ней злую шутку.

Одиночество…

Бескрайнее и непреодолимое одиночество. И сожаление. Сожаление об испытанном страхе и отказе от борьбы. И будет поздно, слишком поздно.

С этим настроем я и пришла на работу.

Максимовне сегодня было плохо. Я измерила давление, и оно оказалось высоким. Полчаса уговаривала ее выпить таблетки. Бабушка не хотела смотреть телевизор, не нужен был и новый планшет. Она тихонько лежала, не открывая глаз. Уговорить ее покушать мне так и не удалось. Я сидела возле нее и смотрела, как слабо, почти незаметно, поднималась и опускалась ее грудная клетка. Я вышла на кухню и позвонила дочери. Дочь вздохнула и сказала, что все как будет, так и будет, и попросила остаться с бабушкой на ночь.

Как медленно и неотвратимо угасает человек. Ничем нельзя помочь, когда жизнь просто закончилась. Чья-то жизнь заканчивается раньше, чья-то позже, а кто-то не живет уже при жизни!

Я с ужасом осознала, что я мертва уже очень давно. Я не живу, я существую, хотя сама не понимаю зачем! Зачем я тяну эту лямку так много лет?

Максимовна уходила из жизни тихонько, без боли и страданий, казалось, она просто засыпает. Она исчерпала свою жизнь до дна, испила до последней капли!

Она использовала каждую минуту своей жизни. В ее жизни было все: и счастье, и горе, и предательство, но она не сдалась!

А я сдалась! Опустила руки и позволила жизни просто волочь меня. Я просто жила и ожидала свою смерть, а Максимовна жила и радовалась каждому дню.

Я вспомнила ее вчерашние сияющие глаза и слегка дрожащие руки, держащие планшет.

К вечеру бабушке стало лучше, она открыла глаза и попросила молока. Я нагрела стакан молока, добавила ложечку меда, как она любила.

Я потихоньку с ложечки поила бабушку молоком. Максимовна зажмурилась от удовольствия.

– Маша, ты не представляешь, какое вкусное это последнее молоко! Дай мне стакан.

Я дала ей в руки наполовину полный стакан. Ее руки слегка дрожали, создавая рябь на поверхности молока, сухие пальцы нежно поглаживали ребристые грани стакана. Я не стала говорить ей, что ей еще жить и жить. Она знала все. Она знала, как и я, что это улучшение последнее в ее жизни, как и последний стакан молока.

– Хорошо, что сейчас со мной нет ни детей, ни родственников. Они бы суетились и плакали, я с ними вчера попрощалась. Хотела дожить до 95 лет. Мне почему-то казалось это важным. Я сделала в этой жизни все, что хотела. Устала я, Маша.

Она отдала мне стакан с недопитым молоком и взяла мою руку. Ее сухонькие теплые руки тихонечко сжимали мою ладонь.

– Маш, ты какая-то грустная сегодня. У тебя что-то случилось?

– Нет, Максимовна, у меня все хорошо.

– Тогда я посплю.

Старушка закрыла глаза и заснула. Ее руки так и не отпустили мою.

Максимовна умерла поздно вечером. Она просто перестала дышать, ее руки отпустили мою ладонь.

Я плакала, мои слезы капали на сухие руки старушки.

Приехала дочь Максимовны и взяла на себя все хлопоты. Она провожала меня в коридоре.

– Маша, спасибо вам большое, – ее голос дрожал, – мама очень вас любила, вы скрасили ее последние дни, мы вам очень благодарны. Вот, возьмите.

Я кивнула и взяла конверт из дрожащих пальцев.

Только дома я его открыла. Этих денег мне хватит на полгода. Я могу не работать полгода и могу все-таки съездить в Санкт-Петербург.

Утром я проснулась, как обычно, сработала привычка вставать в одно и то же время. Я не спеша пила кофе, но ощущала какое-то беспокойство. Когда я задумалась об этом, то поняла, что меня тянет в метро. Девушка, оставляющая записки в рваной сидушке, была единственной моей собеседницей за многие годы.

Я вдруг поняла, что я должна с ней встретиться. Даже если мы просто обсудим «Мастера и Маргариту» за чашкой кофе. Если я это не сделаю, то это очень долго будет беспокоить меня, отравляя и без того печальное мое существование.

А я хотела уехать в Питер, и мне нужны спокойные душа и сердце. Я хотела смаковать эту поездку, как любимое мороженое.

Я быстро оделась и побежала, нельзя пропустить мой поезд. Метро встретило меня шумом и суетой. На платформе бегали и кричали дети. А вот и поезд, второй вагон, место в углу. Бумажку почти не видно, почти полностью спрятана. Пришлось достать ручку, чтобы выковырять листочек, но сегодня я никуда не торопилась.

Последняя запись заняла почти весь листок: «Кто ж полюбит уродину???»

Я перевернула листик и на чистой стороне крупными буквами написала: «Давай встретимся и обсудим «Мастера и Маргариту». Я угощу тебя кофе. В воскресенье в 12:00 в кафе «Ромашка» на площади Ильича».

Я засунула записку на место и задумалась. Сегодня среда, я дала девушке достаточно времени, надеюсь, она придет.

Только вечером меня осенило! Как же она меня узнает? Она даже не понимает, с кем она переписывается – с мужчиной или с женщиной.

На следующее утро я опять помчала в метро, но записки в сидушке уже не было. Я выдрала из блокнота листик и написала: «Я женщина 48 лет. Буду в розовой куртке».

Утром в субботу я проверила наш тайник. Моя записка осталась на месте. Она не захотела с мной знакомиться? Не смогла забрать записку? А если она придет, то как узнает меня?

И я решила. Все равно пойду в кафе. Надежда была совсем призрачная, но делать мне все равно нечего.

Вечером я заказала билет в Петербург на вечер понедельника и забронировала гостиницу на месяц. Еще час потребовался на сборы чемодана.

Как бы ни сложилась завтра ситуация, послезавтра я уеду в Петербург. Буду пить, есть, гулять и потрачу кучу денег в магазинах. Путешествие уже заняло все мои мысли.

В цветочном магазине рядом с метро я купила букет мимоз, в сумке у меня была книга Булгакова, розовая куртка совсем не гармонировала с хмурым и серым утром.

Надеюсь, если девушка придет, то узнает меня.

В кафе я приехала на час раньше, выбрала столик у окна и заказала завтрак. Пока девушка придет, я успею позавтракать и согреться. На улице дул пронзительный ветер и моросил надоедливый холодный дождь, а в кафе было тепло и уютно. Я не спеша ела свой завтрак и наблюдала бьющий в окно дождь и серые фигурки людей, спешащие куда-то. Какое же это удовольствие! Почему я не делала этого раньше? Теперь буду!

На столике передо мной уже дымилась чашка с кофе, рядом лежала книга и отвратительно желтые цветы.

Я сидела лицом ко входу и эту девушку заметила сразу. Невысокого роста, невзрачная одежда, мокрые волосы. Ее взгляд кого-то искал. Когда ее взгляд наткнулся на мимозы, она медленно подошла ко мне. Прочитав название книги, она подняла глаза на меня.

– Это с вами я переписывалась в метро? – пальцы девушки нервно мяли поясок пальто.

– Да, это я. Меня Маша зовут. Садитесь, вы какой кофе любите? Я закажу.

– Катя. Капучино.

Коротко и информативно.

Пока несли кофе, мы молчали. Я не знала, с чего начать. С Булгакова? А потом неожиданно для себя спросила:

– А почему вы решили, что вы уродина?

Катя поежилась.

– А что, не видно?

– Катя, давай на ты перейдем? Ничего не видно. Ты симпатичная девушка! Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

Катя подняла на меня глаза и нерешительно улыбнулась.

Мы пили кофе и разговаривали. Разговор завязался легко, как будто мы знали друг друга много лет.

Я медленно брела домой и думала, что не усну сегодня совсем. Мы выпили очень много кофе. А завтра мне в дорогу, но ехать уже не хотелось. Хотелось обдумать все, что мне рассказала новая знакомая.

Мы с ней – два одиночества, которые случайно встретились.

Я смирилась, что одинока в 48 лет, но одиночество в семнадцать – это страшно.