Не знавшая материнской любви, ее мама умерла, когда ей было два года, она совсем не помнила ее. Папа ее вырастил и воспитал, но любви дать не сумел. Катя – маленькая, недолюбленная, одинокая птичка. С отцом так и не смогла найти общего языка, но мы вдвоем разговаривали и не могли остановиться. Говорили обо всем: о Булгакове, родителях, школе, моей работе, рецепте борща.

В телефоне записан Катин номер телефона. Я думаю, мы будем общаться.

Вот уже неделю я в Петербурге.

Мерзкая погода в Москве невыносима, но погода в Петербурге в десять раз более мерзкая. В сильный туман и люди, и машины, и здания теряют четкие очертания, и все время моросит дождь, бесконечный, холодный, липкий дождь.

Но я не грустила. Я открыла для себя петербургские кафе. Такие разные, но такие теплые и уютные. Днем в них совсем мало людей. Я садилась за столик у окна, пила кофе и пробовала все время разные пирожные. Я никуда не спешила, я думала. Мысль зрела во мне постепенно, и в конце концов я поняла, что не хочу больше работать с больными стариками. Достаточно с меня боли и смертей.

Пришлось вытянуть наружу все мои знания и умения. А может, мне научиться чему-то новому? Почему нет?

Я открыла на планшете перечень вакансий и часами примеряла на себя новые профессии. Да, я приеду домой и сделаю это. Найду себе новую работу, работу, которая будет приносить мне радость и удовлетворение.

А пока я открыла для себя спорт. В гостинице, где я жила, работал небольшой спортзал. Там и тренер был. Я несколько дней не решалась войти. За все свои 48 лет я ни разу не ходила в спортзал. Потом выдохнула и вошла. Тренером оказалась приветливая молодая девушка. Оценив масштаб проблемы, она начала со мной заниматься. Целую неделю я не могла двигаться без боли. Казалось, болела каждая мышца в моем теле, но потихоньку я вошла в ритм и вдруг поняла, что мне нравится!

А еще я сделала новую стрижку и закрасила свою седину. Когда я привела волосы в порядок, оказалось, что мне нужна косметика. Я уже и забыла, как ею пользоваться. Я очень долго ходила по огромному магазину с косметикой, не решаясь ничего выбрать, пока меня в дальнем углу не выловила продавец.

Быстро выяснив, что я хочу, она водила меня за руку и рассказывала, рассказывала. В итоге я купила все, что хотела, и то, о существовании чего я даже не знала. Я и Кате купила подарки.

Она звонила каждый день и рассказывала, как прошел ее день. Я очень скоро знала о ней все. Когда я сказала, что купила ей в подарок косметику, она разрыдалась. Никто не дарил ей таких подарков.

Я стояла перед зеркалом с новой прической и макияжем и понимала, что моя розовая куртка ни к черту не годится. И в конце концов нужно купить себе новое белье.

Остатки денег я потратила на одежду и обувь. Все деньги, которых мне должно было хватить на шесть месяцев, я растрынькала за месяц. Хорошо, что я дома оставила немного денег. На месяц, пока я буду искать работу, должно хватить.

Приехав домой, я вдруг ощутила себя новым человеком. Мне улыбались мужчины, и это было странно. Последние десять лет они меня вообще не замечали, я была просто теткой.

С Катей мы встретились на следующий день после моего приезда. Я подарила ей набор косметики, который она взяла в руки, как бомбу.

– Маша, ты знаешь, я совсем не умею этим пользоваться. Вообще, совсем! Ну вот что мне с этим со всем делать?

На ее лице была написана растерянность, переходящая в отчаяние.

– Маш, пошли ко мне домой. Папа на работе до позднего вечера, а ты меня научишь делать макияж! Пошли, пожалуйста!

– Ну хорошо, почему бы нет!

Катя с папой жили в старой пятиэтажке. В квартире было чисто, но как-то пусто.

Мы несколько часов наносили и смывали макияж, пока результат нас не удовлетворил. Мы болтали и смеялись. Время текло незаметно. Наконец, совсем устав, мы уселись на кухне и пили ароматный чай.

– Маш, а хочешь я тебе свои детские фотографии покажу. Ты будешь смеяться. Там есть фото, где папа мне подстриг челку. И я была первая в мире снежинка с косой челкой!

Она притащила фотоальбом, и мы долго рассматривали Катю, начиная со снежинок и заканчивая стеснительной студенткой. В конце альбома лежала черно-белая фотография. Взглянув на нее, я задохнулась. На ней был мой отец с маленьким мальчиком на руках.

– А это мой дедушка и маленький папа, – с грустью сказала Катя, – дедушка умер уже давно.

– Катя, а у тебя есть еще фотографии твоего дедушки? – мой голос дрожал.

Катя принесла толстый фотоальбом. Я достала фотографию и всматривалась в молодое лицо моего отца. Я боялась ошибиться, но последняя фотография расставила все по своим местам. В моем альбоме была точно такая же фотография. Папа держит меня за руку у фонтана, и мы улыбаемся.

– А это дедушка со своей дочкой. Ну из первой семьи. Это единственная фотография, дедушка часто ее рассматривал.

Мысли галопом неслись в моей голове. Поверить моему счастью было совсем невозможно. Получается Катин отец – мой брат, а Катя – племянница.

Ключ тихо повернулся в двери. Я встала и приготовилась сказать:

– Ну, здравствуй, брат…

Анkа Б Троицкая. «Может Случай Нам…»

– Привет! – радостный мужской голос встречает кого-то.

Играют музыканты в метро.

Я все еще в задумчивости от утреннего потрясения. И музыка, и голос для меня по-прежнему находятся на заднем плане главной мысли. За ее пределами много чего происходит… Кто-то кого-то встречает, кто-то музицирует, кто-то спешит по своим делам. А у меня их нет. Нет больше у меня срочных дел. Все!

– Привет, говорю!

Я поднимаю глаза на мужчину, стоящего передо мной.

– Это вы мне?

– Тебе. Не узнала?

Я поднимаю руку к челке и опускаю очки на нос. Теперь мне видны улыбка в бороде и две искры в веселых глазах. Это в них отражаются лампы метрополитена. Ничего знакомого я в этом лице не вижу.

– Нет.

– Неужели я так изменился? Время бывает безжалостно, хотя ты, Кирка, даже похорошела.

Меня действительно зовут Кирой. Я опять пристально вглядываюсь в приятное, но совершенно чужое лицо. Подъезжает мой поезд, ну ничего… один пропущу. Мне спешить некуда.

– Может быть. Как вас зовут?

– А мы всегда были на ты. Сашка я… Как ты могла забыть? Универ? Нашу столовку? Общагу на Южной? Город Томск?

Господи… да как я могу забыть? Особенно, общагу. Только Сашек там было столько… По десятку на этаже. А также Серег, Витьков и Юрок…

– А фамилия? – спрашиваю я и тут же жалею об этом. С фамилиями дело-то еще хуже. Мы же не по фамилиям друг друга знали. Разве что сокурсников… или даже согруппников.

– Серых.

Так и есть. Ни о чем мне эта фамилия не говорит. Хотя…

– Не с моего курса?

– И даже не с факультета. Мы физики, на первых двух этажах жили. Кир, ты разыгрываешь меня?

Я напрягаюсь, но безрезультатно. Голова все еще плохо работает.

– Простите.

– Ну ты даешь, Кирза… Неужели я так хреново целовался, что не отпечатался в памяти навеки?

Он уже не улыбается, а наоборот, хмурится. Однако глаза остаются веселыми. Тут вдруг что-то знакомое мелькает перед заляпанными очками, и я говорю.

– А ну-ка, поверните голову… Да-да. Вот так. И вниз посмотрите.

Так и есть. Таким я его увидела в первый раз, когда он сидел в «Научке» и серьезно изучал какие-то цифры в книжке. Моя подруга Галка в тот момент нашептывала мне про красавца, сидевшего рядом с ним. Помню, она была влюблена, но добром их роман не кончился. Они с Игорем развелись сразу после распределения. А в тот вечер мы ходили в кино вчетвером. Этот Саша мне показался мрачным и совсем неинтересным, зато у него был магнитофон, и он у себя в комнате играл Высоцкого, «Воскресенье» и «Машину»… А мы с Галкой ходили слушать. Мы действительно целовались… Много раз. Молча, жадно, и каждый раз разбегались в самый интересный момент. Иногда мне хотелось продолжения. А иногда появлялась безмерная радость и гордость от того, что мы что-то контролируем, что мы остаемся хозяевами положения и не увязаем, как это делают прочие… С другими у меня потом так не получалось.

Музыканты заканчивают какой-то веселый маршик и берут минуту отдыха. У меня даже тоска куда-то ушла.

– Я помню, – говорю я, – наши встречи. И тебя теперь помню. Я не помню, как и почему все закончилось.

У Саши лицо снова светлеет.

– У тебя есть время?

Тоска тут же разворачивается на ходу и бегом возвращается ко мне. Нет у меня времени. Но вслух я говорю.

– Как раз сегодня я свободна.

– Тогда по кофейку? Повспоминаем?

– Пожалуй.

Оркестр где-то наверху играет «После дождичка», конкурируя с грохотом подземных поездов и голосом, их объявляющим. Такова уж природа метро. Люди в них долго не застаиваются и не засиживаются на станциях. Сквозь них толпа, как неостановимый поток, течет, вытекает, бурлит и шумит. А мы с Сашкой Серых дуем в картонные стаканчики у желтой колонны с темными разводами. Стоим, как островок посреди реки. Мы выпили почти половину, когда он наконец опять заговорил.

– Я был два раза женат. А ты?

– Один с половиной.

– Это как?

– Первый брак закончился разводом, а второй – расторжением помолвки… Если так это назвать. Алеша разбился за два месяца до свадьбы.

– Понятно. Соболезную. Вот ведь…

– Дети есть? – перебиваю я его.

– И внуки тоже. Двое. Скоро в школу пойдут. А у тебя?

– Пока внуков нет. Сын не торопится… Хотя гуляют они с Людочкой уже третий год.

– Жаль. Как бы у него не вышло… как у нас.

– А что вышло-то? Ты просто в один прекрасный день взял и исчез. Мне Игорек твой сказал, что ты заочно заканчивал.

Саша помолчал и глубоко вздохнул, шумно выдыхая, как перед погружением.

– Я не мог больше встречаться с тобой. Хотел и не мог. Сам себе не позволил. Генку Патлатого помнишь, что в нашей комнате жил?

– Чернявенький такой… На гитаре играл.

– Вот-вот. А помнишь, что я выпивать не любил… и не умел. А тогда… я даже день запомнил – 28 апреля. Я после Генкиной днюхи с какой-то голой проснулся… Думаю: что за фигня? Имени ее я так и не спросил, – заканчивает Серых, опускает глаза и допивает кофе.

Странно. Прошло больше тридцати лет, а где-то очень глубоко… на самом дне бабьего нутра я чувствую горький укол. Однако он быстро затягивается и забывается при мысли о том, какие мы все были дураки, взрослыми себя возомнили и крутыми… Глупости делали одну за другой.

– А если бы я простила? Почему не рассказал?

Саша поднимает на меня взгляд, в котором стыд и грусть заливает насмешка.

– Вот сама и скажи… простила бы?

Я вынуждена согласиться с очевидным.

– Нет. По крайней мере, тогда.

– Вот так-то. А ведь я тебя очень сильно любил. Очень боялся, что роман закрутим и все испортим. Мозгов не хватит… А все равно испортил. Любовь – штука для взрослых.

Саша бросает стаканчик в урну, засовывает руки в карманы куртки и открыто смотрит мне в лицо. Я ловлю себя на том, что вот так же разглядываю и его. Он мог тогда все скрыть, я бы ничего не узнала… Или все могло бы закончиться грязно. Генка или та безымянная «фигня» могли рассказать кому-то. Все бы вылезло, и тогда что? Тогда я бы точно вспомнила его при сегодняшней встрече, но кофе мы бы не пили.

– Я теперь все помню, – говорю я, – что скучала сильно, даже пыталась найти. Думаю, что и забыла я тебя, скорее всего, нарочно. Сильно старалась и даже преуспела. Особенно фамилию. А когда появились фейсбуки и одноклассники, то уже и не нужно было.

– А я после выпуска знал о твоих делах еще года два, пока ты не перестала с подругами переписываться. Общие знакомые иногда могли обронить что-то типа: а вы слышали, что Мишка в аспирантуре теперь, или там… Верушка в Хакасию уехала, а Кирка замуж вышла, в Москве теперь живет.

– А мне только один раз Гулька сказала, что видела тебя в Новосибирске на защите.

– Ну, тебе тогда было не до меня… – Саша смеется и забирает у меня пустой стаканчик, который я машинально скомкала до неузнаваемости. – Хотел дочку Кирой назвать, но подумал, что это тоже на измену похоже.