– А они доживут? Дождутся?

– Да они ж у тебя не старые совсем, – влез в разговор, слегка заикаясь, Федька. – Е-если дед один на лося х-ходит, значит, силы ещё е-есть? Да и б-бабка Лукерья го-оразда ругаться. Если бы немощная была, могла б так орать?

– Да ты откуда знаешь? – Удивился Сохнин, знавший, что Федька стесняется своего заикания и предпочитает при разговорах присутствовать молча.

– Батька мой сказывал. – Справляясь с заиканием, продолжал Густомесов. Видимо, общее волнение из-за предстоявшей поездки и его вывело из молчаливого состояния. – Он в господский дом дрова привёз, разгрузил, куда приказчик сказал. А бабка твоя ка-ак налетела на энтого приказчика, что мол, эти дрова ей нужны б-были, для кухни, печь топить, расстегаи печь, а теперь из-за того, что дрова не там сгрузили, у неё расстегаи перекиснут. Жуть, г-говорит, как ругалась.

Тихо переговариваясь, мальчишки вошли в большую комнату, которая служила ученикам заводской школы и спальней, и местом для приготовления уроков. Там их уже ждали однокашники, узнавшие о новости от надзирателя.

– Мы не увидимся больше? – спросил кто-то из учеников.

– Почему не увидимся? – отвечал Илья. – Мы к утру четверга тут должны быть. Мосцепанов сказал, что ради такого дела нас сам в Усть-Утку доставит.

Не дожидаясь ужина, который не сулил ничего хорошего, кроме перловой каши на воде, трое подростков отправились по домам, где их в понедельник, в начале рабочей недели, никто не ждал.

Проводы

Илья был старшим сыном литейщика^[5] Черноисточинского завода^[6] Николая Швецова. Отец Фёдора Густомесова работал приказчиком на Выйском медеплавильном заводе^[7], а Иван Сохнин был сиротой, отец которого погиб во время весеннего сплава «железного» каравана по горной реке Чусовой.

Подростки, выйдя из здания школы, отправились каждый в свой поселок. Иван побежал к бабке Лукерье, которая была стряпухой в господском доме в Нижнем Тагиле, Илья пошёл в Черноисточинск, а Фёдору нужно было всего лишь дойти до берега Выйского заводского пруда, где стоял родительский дом.

Ванька

Ванька рассчитал правильно: бежать к дедушке на заимку нельзя. Во-первых, далеко и долго, а во-вторых, он может быть на охоте. Что толку сидеть его и ждать в пустой избе – охотник иногда по несколько дней ночует в тайге. Ванька решил бежать в господский дом, где кухарила бабка Лукерья. Ей он всё расскажет, а уж она передаст всё деду.

Мальчишка стремглав пересек двор, чтобы не попасться никому на глаза из служащих – рудничных или заводских. В обед и ужин они приходили сюда не только поесть, но и переброситься последними новостями и поиграть в шахматы.

Стряпуха Лукерья, в просторной рубахе, заправленной в длинную юбку, стояла у печи, вытирая фартуком капли пота, катившиеся по раскрасневшемуся полному лицу. Увидев внука, чуть не уронила на ноги сковороду, на которой пекла блины. Ведь ученикам Выйской школы категорически запрещено было уходить домой.

– Случилось что?

– Баушка, я предупредить пришел.

Лукерья гусиным перышком смазала сковороду маслом, налила половником жидкую массу и поставила на печь. Только теперь она могла оглянуться на внука.

– О чем? – Ей хотелось обнять своего ненаглядного Ванечку, расспросить подробнее, что случилось, но наверху, на втором этаже, господа ждали блинов к чаю, и она не могла ни на минуту отвлекаться от плиты. Скоро придёт горничная, чтобы тарелку с горкой блинов унести наверх. Двухведерный самовар уже унес истопник.

Всё-таки Лукерья уличила момент и на сковороду поменьше плеснула блинной массы, испекла угощение внуку, быстро переложила на тарелку:

– Угостись пока. Погодь, Ванюшка, маненько. Вот с блинами управлюсь и поговорим. А ты пока говори, я слушаю.

Ванька, набив рот едой, замолчал. А свободными руками налил себе кипятку из старого кухонного чайника, плеснул морковной заварки. Он часто раньше бывал у бабушки на кухне, и хоть прошло несколько лет, как его забрали на учёбу, в бабушкином хозяйстве ничего не изменилось – всё стояло, как прежде, на своих местах.

– Нас, баушка, в Петербурх отправляют: меня, Илюху и Федьку. На караванах сплавлять будут.

Услышав новость, Лукерья от испуга чуть не выронила сковороду, запричитала:

– Ой, лишенько, беда-то какая! А за что ж вам наказанье такое? Чего вы натворили?

– Баушка, мы не натворили. Господин Демидов велел лучших послать. А мы – лучшие! Нас отпустили домой попрощаться. Вот я к тебе и прибежал. А завтра к вечеру нужно вернуться.

Бабка, причитая, снова занялась блинами, а Ванька в тепле кухни, да после еды сомлел. По телу разлилось тепло, и он заснул прямо за столом.

Пришёл ужинать заводской кучер Силантий. Как и положено заводскому кучеру, он все новости узнавал одним из первых. Так что, увидев спящего лукерьиного внучка, не удивился, только сочувствующе спросил:

– Малец попрощаться пришел?

Лукерья, не поворачивая потного лица от русской печи, только вытерла слёзы фартуком, положила на тарелку кусок жареного мяса, картошечки, посыпала горкой зеленого лука, молча поставила перед Силантием. Тот, отрезая от ржаного каравая ломоть хлеба, как мог, начал утешать:

– Ты погоди, Лукерья, слёзы лить. Его же не на вовсе отправляют. Вон как Беловы-то приказчики поднялись, власть какую над заводскими забрали, а ведь все в заграницах проучились…

– Так у них папка с мамкой-то были, было кому защитить да посодействовать… А мы-то с дедом что можем? А-а, – Лукерья с отчаянием махнула рукой… – Ладно, чего уж, надо собрать Ванюшку, чем бог послал. Возьмёшь его к себе ночевать?

Кучер увел Ваньку спать на сеновал. В тепле, в дурманящем запахе сена Ванька проспал до полудня. Проснулся от того, что его желудок недовольно бурчал от голода. Побежал на кухне к бабке Лукерье – умываться и питаться. Она его уже заждалась:

– Я тут тебе еды кой-какой собрала – сухарики, да сахару кусочков, да хлебушка с картошечкой, да пирожков с луком. Бабка сунула ему маленький узелок из ситцевой тряпицы, завязанный крест-накрест. – Знаю я, как вас там голодом морят.

…Шаньги с картошкой, ещё теплые, утренней выпечки, были так вкусны, что Ванька, поглощенный едой, мог только мычать, показывая бабке, что её слышит. А Лукерья всё говорила и говорила:

– Хоть поедите нормально. А тут вот я тебе всякие травы лечебные положила – от кашля, если простудишься, от лихорадки – видишь? Всё подписано…

Проглотив очередной кусок, Ванька ответил:

– Баушка, да знаю я и так. Дед учил…

Ванька у деда прошёл хорошую выучку: знал повадки разных зверей, умел метко стрелять, разбирался в травах и владел секретами приготовления из них разных отваров и мазей.

– С дедом-то я не попрощался! – сокрушался мальчик. Лукерья пообещала:

– Деду я передам весточку – с оказией. Думаю, он тебя на пристани найдет, в Усть-Утке.

…Дед Ваньки – Аверьян был охотником-промысловиком: бил куницу, соболя, белку. Сдавал шкурки в контору, получал деньги, и на это кормил семью. Когда-то семья была большая: жена, сын, невестка, внучок Ванятка. Сын по стопам отца не пошел. Тем более, что за зверем приходилось уходить в тайгу всё дальше и дальше: демидовские заводы расширялись, древесного угля для них нужно было всё больше, и лес для них вырубался, всё дальше тайга отодвигалась от посёлков, и зверь уходил вместе с ней. Отец Ванятки Григорий зимой он работал на судоверфи в Усть-Утке, а весной сплавлял барки по Чусовой. Во время одного из сплавов Григорий и его жена, нанявшаяся стряпухой на караван, погибли, оказавшись после крушения барки в водовороте у бойца на Чусовой. С тех пор Ванька боялся воды, а Лукерья с Аверьяном стали воспитывать внука одни. Когда мальчику исполнилось 11 лет, заводские приказчики выбрали его для учебы в выйской школе. Видеться Ванька с родными мог только по выходным.

Илья

Три года назад, когда Илье исполнилось двенадцать лет, его отец был отстранен от должности. По его недосмотру в домне «забили козла». Это означало, что в печи, на её стенках застыл не вылившийся чугун, домну пришлось остановить на ремонт. А этот останов оборачивался для хозяина ощутимыми финансовыми потерями. С того времени Агафон Швецов перебивался случайными заработками, иногда надолго уходя из заводского поселка. Надо было хоть какие-то деньги заработать, чтобы заплатить подушные подати. А не заплатишь – посадят в острог, либо выпорют на конюшне…

За время отсутствия отца Илья стал главным помощником матери. Приглядывал за младшими братьями и сестрами, помогал копать грядки на огороде, ставить тепличку для огурцов, заготавливал ягоды, грибы и кедровые шишки, научился ловить рыбу сетью, вместе с отцом косил траву для коровы и лошадей.

Семье Агафона помогала многочисленная родня – кузнецы Швецовы. Илья, если выдавалась свободная минутка, бегал к дядьям в кузницу, смотрел, как завороженный, на их работу у наковальни. В это время он забывал о своём недостатке – глазах разного цвета и переставал прищуривать один из них. Ему всё равно было, какой глаз прикрывать, – у него было прекрасное зрение. Но в раннем детстве, когда незнакомые люди, увидев высокого мальчика с разноцветными глазами, начинали его тормошить, рассматривать и расспрашивать, как это так может быть, он приобрёл привычку при встрече с чужими прищуривать какой-нибудь глаз, чтобы разница в цвете была не так заметна. Когда же общался с друзьями и близкими, то про эту уловку забывал.

Илья любил ухаживать за лошадьми: мыл, расчесывал, лечил не только свою, но и соседских. Скотина доброту помнит и чует – лошади слушались его беспрекословно. Когда летом мальчишки часто уходили в ночное с лошадьми, для Ильи наступала счастливая пора. Подростки спали в шалашиках, собранных на скорую руку, пекли картошку и грибы на костре, пугали друг друга рассказами о разбойниках, а рядом паслись на свежей траве пойменных лугов лошади.

Теперь был апрель, но ни в ближайшие месяцы, ни в ближайшие годы ему в ночном не быть…

Когда Илья подошёл к родному дому, построенному на кержацкий^[8] манер: пятистенным, с крытым крышей двором за высоким забором, ставни окон уже были закрыты. Он постучал в одно из них, громко позвал:

– Мам, не пугайся, это я.

Через несколько минут мать в накинутом на плечи теплом платке распахнула дворовую калитку, охнула, увидев старшего сына в неурочный час, сразу заподозрила неладное:

– Случилось что?

Вместе вошли в комнату. Притихшие ребятишки Николка, Гришка и Акулина сидели вокруг стола с лучиной. С горевшего берёзового прутика, стоявшего в специальной плошке с водой, падали горящие угольки, и падая, издавали шипение и чад. Николка менял прогоревший прутик на новый, а ребятишки сонными глазами смотрели на огонь.

Пока мать собирала нехитрый ужин сыну, Илья рассказал о предстоящей поездке. Анна молчала, задумавшись, по привычке поправляла пряди русых волос, выбившиеся из тяжёлого узла, уложенного на затылке. Илья давно приметил за матерью такое свойство: столкнувшись с трудностями, она не причитала, не кричала, как другие деревенские бабы, а замыкалась в себе, молчала, потом только говорила о принятом решении. Вот и сейчас после длительного молчания сказала:

– Отменить мы ничего не можем. Отец вернётся только через неделю. Давай собираться.

Открыла железный кованый сундук, какие на Урале повсеместно держали в каждой избе – для хранения одежды или кухонной утвари и даже книг. Достала из него чистые рубашки и шаровары, тёплую кацавейку, войлочную шляпу…

– На реке в апреле холодно…

Застыла с ними в руках… потом закрыл крышку сундука, положила вещи на неё и, обратившись к сыну, сказала: