– Утро вечера мудренее, давай-ка спать ложиться, а завтра собираться будем. Я тебе подорожники испеку.^[9]

Федька

Никита, отец Фёдора Густомесова работал на Выйском медеплавильном заводе, что находился в полутора километрах от Нижнего Тагила, а потому к приходу сына из школы уже знал, что тот надолго уезжает не то что из поселка, а в другую страну. Когда Федька вошел в комнату их небольшого бревенчатого домика на берегу Выйского пруда, мать уже плакала. Отец ставил медный самовар и приговаривал, обращаясь к жене:

– Не плачь, Катерина, не он первый, не он последний. Вернётся… они все возвращаются…

Последнюю фразу, правда, он произнес с непонятным Федьке выражением, как будто сожалел о ком-то. И неожиданно погладил вошедшего сына по голове, чего не делал никогда в своей жизни. От такой неожиданной ласки Федька, весь день и всю дорогу к дому крепившийся от переполнявшего его чувства горя, расплакался навзрыд, кинулся к матери, уткнулся ей в подол домотканой юбки.

– Тебе скоро пятнадцать будет, чего ревёшь, как баба, – с укором говорил отец. Взял жилистыми руками с сильными пальцами половину каравая черного хлеба и стал нарезать на куски. – Лучше сядь к столу, повечеряем да подумаем, как собраться, как письма нам писать будешь. В Париже в нашей торговой конторе мой знакомец работает, мы с ним вместе в школу заводскую ходили. Будешь ему весточки передавать о себе, а он – нам… Знакомый приказчик сказывал, что вас сначала в Питербурх доставят, там паспорта заграничные выправят, а потом уж во Францию. Мать сняла с печной загнеточки^[10] и поставила на стол котелок с похлёбкой. От супа шёл знакомый вкусный запах картошки и лука. Федька почувствовал, как проголодался.

Отец долго молчал, а потом вдруг неожиданно резким голосом сказал:

– Если окажешься в воде, плыви к берегу, держись подальше от барки, чтобы она не затянула тебя под себя. Гони страх…

Чуть успокоившаяся Катерина при этих словах зарыдала ещё громче.

– Тьфу, сырость развела! – рассердился Густомесов-старший. – Вон Швецов Фотий Ильич, тоже на караване сплавлялся. А теперь он кто? Теперь управляющий по технической части всех заводов! К нему вон из-за границы сколько ученых да геологов за опытом приезжают!

– Как мы узнаем, что с мальчиками всё хорошо? – всхлипнула Катерина. Это ж пока письмо от твоего знакомого придет, я с ума сойду.

– Сегодня Фотий Ильич на завод приходил. Сказывал мне, что осенью в столицу поедет, чтоб там караван встретить. В этом году важный груз повезут, по императорскому заказу – малахит на строительство собора, Исаакия. Вот Швецов нам про Федьку нашего все и расскажет, когда вернётся. Ну, что, полегчало тебе?

…Ещё никогда Федька не слышал таких интонаций в голосе отца, даже когда с ним случилось несчастье в их домашней мастерской. Никита Густомесов в свободное от службы время выделывал всякие вещицы из малахита. Этим на Среднем Урале никого не удивишь – малахит ведь, по сути, руда, а потому его около шахт много можно найти – мелких и средних размеров. Если есть желание, глазомер, талант – выправи инструмент да и вытачивай из камня бусы, кольца да серьги, да шкатулки всякие… Но вещи, которые выходили из-под рук Никиты Густомесова, были замысловаты, изящны и хорошо покупались. Федька, ещё мальцом помогал отцу. И вот однажды, когда Никита резал пилой кусок малахита на тонкие плитки, пила сорвалась, и край её пришелся на руку Федьки… Хлестанула кровь, мальчишка заорал от боли. Отец хладнокровно оторвал от подола рубахи кусок ткани, перевязал руку выше раны, чтобы остановить кровь, и только потом прижал к своей груди голову сына и тихо успокаивал: «Потерпи, сейчас пройдет, потерпи…»

Потом прибежала в мастерскую мать, стала ругать Никиту и обрабатывать резаную рану специальной мазью. Обошлось без нагноения, но шрам остался.

…Ни в одну семью весть о том, что их сын будет учиться во Франции, радости не принесла. На Урале все прекрасно знали, чем может закончиться «путешествие» на чусовском караване. С одной стороны, начало навигации на Чусовой для всех заводских поселков было праздником, так как именно этим – водным путём, открытым еще в стародавние времена, отправлялась продукция всех – казенных и частных – уральских заводов в Нижний Новгород, Астрахань, Москву и Петербург. А с другой – это был маршрут смерти, из которого люди домой могли и не вернуться, скончавшись либо из-за полученных травм, либо утонув в коварной реке.

Парадокс заключался в том, что в то время, о котором идёт речь, жители северных районов России, и Урала, в частности, НЕ УМЕЛИ ПЛАВАТЬ. Лето на Урале короткое, и вода в реках, текущих с гор, не успевала прогреться. Поэтому мальчишки, если и плескались в реке, то делали это на мелководье, в теплой воде. Да, они умели раскинуть сеть для ловли рыбы, сделать запруду, убить зверя, но плавать – нет. Этим искусством овладевали те, кто жил в более теплом климате – к примеру, волжане или донские казаки.

Известно, что в прежние времена – в многочисленных войнах, которые вела Россия, солдаты гибли во время переправ не от пуль противника, а от неумения плавать. Петр Первый, зная об этом факте, хотел внедрить в армии науку плавания, но не успел из-за решения других немаловажных проблем молодого государства.

Официально известен факт, что в 1829 году в русской армии впервые устроены были соревнования по плаванию. Сегодня их условия нас бы удивили: солдаты стояли вертикально в воде и двигались по дну, помогая себе руками.

Взрослые переживали за своих детей, не только потому, что расставались надолго, а элементарно опасались за их жизнь. Поэтому и школьное, и заводское начальство заранее оговорило детали «доставки» детей в столицу: мальчиков должны были посадить на разные суда на тот случай, что если какая-либо барка потерпит крушение, то подростки погибнут не все. Взрослые это понимали, а дети – нет… до того времени, пока уже во время плавания не стали очевидцами гибели бурлаков на маршруте.

Пристань Усть-Утка

Усть-Утка, речная пристань, на которую должны были приехать подростки, была построена ещё в начале 18 века, когда Акинфию Демидову пришла в голову идея сплавлять железо, произведенное на уральских заводах, по горной реке Чусовой. Он сам привел караван в Петербург. С той поры на берегах Усть-Утки и появилась каменная пристань. Здесь же, на верфи, строились коломенки, казёнки и барки. Рядом работала лесопильня, поставлявшая доски для их строительства. В складских помещениях скапливался в течение зимы товар: медные штЫки – отливки, похожие на длинный кирпич весом в полпуда^[11], листовое железо и чугунные болванки.

В 1812–1814 годах эта пристань видела погрузку другого товара: пушек и ядер. Николай Никитич Демидов в те годы не только снабжал российскую армию оружием, но и в составе ополчения, сформированного на его деньги, принял участие в военных действиях, взяв с собой старшего сына – 14-летнего Павла.

К строительству барок приступали месяца за два до начала навигации. В основе конструкции судна – вертикальные борта и плоское дно, суживающееся у носа и кормы. Нос шире кормы примерно на 15–20 сантиметров, и при укладке груза больше старались нагружать носовую часть, чтобы центр тяжести барки смещался к носу. За этим при погрузке следил сплавщик – человек, который и поведёт барку по Чусовой. В носовой и кормовой части укрепляли пыжи – большие бревна. Поперек барки на днище укладывали средней величины бревна. К ним деревянными гвоздями пришивали днище и борта.

Рядом с пыжами вертикально ставили березовые столбы – огнива, до 30 см диаметром, на которые впоследствии наматывался толстый канат для торможения и остановки (на бурлацком языке – «хватке») барки. Вся внутренность барки – это сплошной трюм для укладки груза. А вот сверху в носу и корме устраивались палубы для бурлаков. Середина закрывалась крышей на два ската, в центре которой сооружалась высокая скамейка для сплавщиков. Руля у барки не было. Его заменяли 4 огромные весла – потеси, примерно 19 метров длины. На конце потеси, называемом губой, ставился самый сильный и опытный подгубщик, остальные бурлаки, а их было от 12 до 15 человек на весло, держались за специальные колышки-кочетки.

В деревне Усть-Утка, что расположилась на противоположном от верфи берегу, жили профессиональные сплавщики и мастеровые, обслуживавшие пристань, верфь, кузницу, плотину на ней, шлюз и склады. Это было не более 200 человек, занимавших с семьями около пяти десятков изб.

А вот в апреле, перед сплавом каравана, в Усть-Утку приходили тысячи людей. Для обслуживания только одной барки требовалось порядка 50–60 судовых рабочих. Барок отправлялось иногда до 90 штук. Умножаем на 50 – получаем 4500. Если привлекать только своих, заводских мастеровых, тогда пришлось бы заводы останавливать и всё их население отправлять на сплав. Демидовские приказчики придумали другое. Они знали, что в деревнях соседних губерний – Уфимской, Вятской, Пермской, Казанской – крестьяне из-за неурожая или других каких-то бед не имеют денег, чтобы заплатить подушную подать (налог). Как и сейчас, так и в прошлые времена, это нарушение закона каралось довольно жестоко. Поэтому уральские приказчики приезжали в деревни, договаривались с местной властью, которая и направляла в Усть-Утку мужицкие артели.

Местом сбора всех бурлаков, нанятых на «железные караваны», была Вятка. Артели должны были придти туда к 1 марта. Приказчики проверяли наличие каждого бурлака, делали отметку в документах, а уже 9 марта артели отправлялись к месту назначения – на пристани. Если у них были средства добираться конным транспортом (на подводах), то путь занимал около полутора недель, если все расстояние от Вятки до Перми, а затем до Усть-Утки они шли пешком, на это уходило 25 дней, если же смешанным «видом», то 15.

В караванной конторе приказчики отбирали у крестьян паспорта, выдавали денежный аванс размером в рубль, который бурлаками пропивался в кабаке.

В назначенный день подростки явились в школу. За плечами у каждого – одинаковые берестяные короба с крышкой, а в них – обычный набор подорожников: пирожки с картошкой, луком и морковкой, черёмухой. В таких заплечниках пирожки не портились и не черствели в течение недели.

…Как и обещал, Мосцепанов сам поехал с подростками в Усть-Утку. Выехали рано утром в заводском экипаже. Дорога на Усть-Утку к концу апреля была порядочно разбита. Да и не мудрено: по ней всю зиму телегами и подводами свозилась в усть-уткинские склады продукция всех демидовских заводов. Так что теперь каждый апрельский ухаб отзывался болью в теле. Да и лес, обступавший дорогу с обеих сторон, не радовал: снег к середине весны ещё не растаял, но утратил белизну, посерел-почернел, стал ноздреватым, давно слетел с ветвей. Лиственные деревья показывали неприкрытые серые ветки, а ели – посеревшие хвойные лапы.

…Через несколько часов добрались до Усть-Утки, которая была полным контрастом серому унынию лесной дороги. Речная пристань походила на человеческий муравейник. Ни один из подростков за все свои 15 лет не видел такого скопления людей. Они были везде: у реки, на берегу, на улицах – вся территория пристани и близлежащей деревни была занята тысячами людей. Экипаж с трудом продвигался по улице, запруженной бурлаками.

– Прямо Вавилон нашей эры, – восторженно воскликнул Илья и поймал на себе удивленно-длинный взгляд Мосцепанова.