К кухне примыкала кладовка – тесная, заставленная ненужными вещами, которые и выбросить жалко, и использовать не с руки. Свет включался внутри; голая лампочка на тонком проводе отбрасывала тени на коробки, сложенные штабелями и подписанные черным фломастером.

Отто остался стоять в дверях, а Уна вошла в кладовку, отодвинула старую китайскую ширму, поднырнула под коробки и завозилась там, что-то передвигая и вытаскивая. Отто была видна ее прогнувшаяся как у кошки спина, и голые ступни – нежные, розовые. Его охватило желание – болезненно- острое, усугубленное годами воздержания и невозможностью немедленного удовлетворения.

Уна, пыхтя, пыталась вытащить из-под стеллажа громоздкий сверток, не догадываясь о том, что бывший муж пялится на нее с вожделением подростка.

– Тебе помочь? – спохватился Отто.

– Сама справилась.

Уна сдула со щеки прилипшую прядь волос и поднялась на ноги, прижимая к себе сверток.

– Зачем такая конспирация? Ты говорила, что датируешь картины прошлыми годами.

– На всякий случай. Их ведь становится все больше, понимаешь?

– Давай отнесу в гостиную.

– Нет! – испуганно возразила она. – Туда нельзя.

– Не глупи, Уна. Мы будем смотреть твои старые работы.

Отто отобрал у нее тяжелый сверток, отнес в комнату, положил на диван и размотал плотный полиэтилен. Уна стояла рядом и заглядывала через его плечо. Он ощущал слабый запах ее пота, аромат шампуня и чего-то еще – неуловимого, но сладостно притягательного.

Приказав себе не отвлекаться, Отто поднял холст без рамы, лежавший первым в стопке и, держа его на вытянутых руках, внимательно рассмотрел.

Да, его жена была талантлива. Сейчас, после того, как он три года не видел ее работ, это не вызывало никаких сомнений. Отто и раньше считал, что как художница Уна вполне состоялась, но был скуп на комплименты, отчего у нее, вероятно, сложилось мнение, будто он не в восторге от ее картин.

Отто не понимал причину тогдашней своей сдержанности, ведь во всем, что касалось быта, он не уставал хвалить Уну, даже если ей не вполне удавался обед или она плохо отглаживала его рубашки. Возможно, дело было в обычной зависти. Оба были людьми творческими, а творческие люди эгоистичны. Хотя Отто считался довольно известным писателем, он не мог мириться с конкуренцией, которую невольно составляла ему жена, и тот факт, что она писала маслом, а не чернилами, дела не менял.

Будучи штатным художником в крупном издательстве, Уна придумывала иллюстрации к книгам, а свободное время (которого у нее, как у любой работающей жены и матери, было немного) посвящала живописи маслом. Раньше в гостиной всегда стояли мольберт и запах красок. Теперь красками пахло в ванной, хотя Уна и пыталась замаскировать этот запах концентрированным освежителем воздуха, от которого у Отто, когда он зашел помыть руки, защипало глаза и заложило нос.

Отто одну за другой просмотрел картины. Девять за год. Неплохо, учитывая, что Уна рисовала только по ночам, свободным от больничных дежурств. Стиль стал более выдержанным, а сюжеты более продуманными. В новых работах чувствовалась зрелость, которой Уне недоставало раньше.

Возможно, роль играла запретность, придававшая каждой картине дополнительную изюминку, заставлявшая Уну смаковать каждый мазок кистью, который в любой момент мог стать последним, если ее преступление раскроется. Только теряя, по-настоящему осознаешь ценность утерянного. Так случилось с увлечением Уны, то же самое – Отто знал – ожидает и его. Он не сможет не писать и будет делать это по ночам, тоже запершись в ванной, одновременно выискивая в голове нужную фразу и прислушиваясь – не послышатся ли за входной дверью шаги нежданных визитеров?

– Ну как? – нетерпеливо спросила Уна.

– Твои картины великолепны.

– Ты из вежливости так говоришь, – она покраснела от удовольствия.

– Я думаю, теперь твой талант раскрылся полностью. И это плохо.

– Почему?

– Вот это, – Отто перевернул картину и кивнул на дату, – вряд ли обманет профессионала. Подлинная картина трехлетней давности и та, которую я держу в руках, отличаются так же сильно, как я до комы и сразу после нее.

– Да, тут ты прав. Так обидно, что я не могу предъявить миру свои работы, испытать тщеславное удовлетворение, в котором нет ничего дурного! Лучше бы мой талант совсем пропал. Такое ведь случается и у художников, и у писателей. Кажется, у вас это называется исписаться?

– Не знаю, – сухо ответил Отто. – Не сталкивался.

Слова Уны неприятно поразили его. Неужели ты забыла, хотелось ему крикнуть, что я тоже привык творить? Неужели не понимаешь, что я не хочу однажды проснуться с осознанием, что больше не могу выжать из себя ни строчки, что я исписался? Неужели ты готова пожертвовать талантом, только бы перестать мучиться? Ведь они – явление временное, а талант, однажды пропав, уже не вернется.

– Мне пора, – сухо сказал он. – Я как-нибудь еще загляну, если ты не возражаешь.

– Только позвони заранее, чтобы я была дома. Помолчав, Уна смущенно спросила:

– Всё ведь в порядке?

– Конечно.

– Мне показалось, ты обиделся…

– Тебе показалось. Да, чуть не забыл. Пожалуйста, не превращай мой кабинет в музей. Разбери всё, выброси лишнее, книги отнеси букинисту. Устрой гостевую спальню. Зачем комнате пропадать?

Уна сделала протестующий жест, как бы отметая саму мысль о подобном кощунстве. И в этот момент в дверь позвонили.

9. Семейный вечер

– Сюрприз! – воскликнула Агнес, входя в прихожую.

За ее спиной молчаливой высокой тенью маячил Роберт.

– Разве я не сдержала обещание? Помнишь, папочка, когда я навещала тебя в больнице, то сказала, что мы с Робертом непременно заглянем, когда ты выпишешься?

– Помню. – Отто расцеловал дочь в обе щеки. – Но как ты узнала?

– Позвонила маме, и она сказала про ваш совместный ужин. Мы только с работы… Ты уже уходишь?

– Хотел пораньше лечь спать. Порядком устал за этот долгий день.

– Понимаю… – Агнес растерянно оглянулась на мужа. – Может, нам лучше прийти в другой раз? Роберт ответил взглядом исподлобья и промолчал.

– Нет уж, раздевайтесь, раз пришли! – решительно вмешалась Уна. – Не так часто вы здесь появляетесь, чтобы я вас так сразу отпустила. Отто, побудь еще немного. Роберт потом отвезет тебя на машине. Правда, Роберт?

– Конечно, госпожа Льярве.

Отто обрадовался неожиданному появлению Агнес, да и по зятю успел соскучиться, хотя тот почему-то не проявлял положенной случаю радости. Когда Агнес, наложив на тарелку еды, позвала мужа за стол, Роберт принялся молча орудовать вилкой с таким аппетитом, словно не ел несколько дней. Сама Агнес ограничилась бутербродом. Доев, она подсела к Отто на диван и принялась расспрашивать его о самочувствии, временной квартире и встрече с Наставником. В противоположность мужу, она была многословна и шутила не переставая.

Отто не сразу понял, что веселость Агнес – искусственная, напускная. Присмотревшись к дочери, он увидел то, что должен был заметить с самого начала: Агнес пребывала в крайней степени отчаяния.

Отчаяние плескалось в ее глазах, сквозило в каждом движении, угадывалось в повороте головы и переплетении нервных пальцев.

Она была на грани. Но вряд ли это сознавала.

Спокойно, сказал себе Отто. Делай вид, что ничего не замечаешь. Подыграй ей, ведь не просто так она выбрала эту линию поведения. Возможно, с ней стряслась беда, о которой не знают ни Уна, ни Роберт. Улучи момент и спроси ее прямо – только, разумеется, без свидетелей.

– Ты уже решил, чем станешь заниматься, папочка?

– Нет еще, моя радость.

– Но список профессий ты видел?

– Имел такое удовольствие.

– Помню, как мы с Робертом веселились, читая наши списки. Мы нашли все это ужасно забавным. Агнес снова рассмеялась – звенящим от напряжения смехом.

«Перебор! Сбавь обороты», – мысленно воззвал Отто.

Он заметил, что Уна с противоположного конца комнаты пристально наблюдает за Агнес.

– Не уверен, что смогу быстро принять решение о новой профессии. Я привык быть писателем, а от вредных привычек не так-то просто избавиться.

– Когда ты пригласишь нас в гости?

– Как только придам квартире обжитой вид. Там сейчас не очень-то уютно. Все такое казенное…

– Ты можешь жить у нас, – перебила Агнес. – Роберт, что ты об этом думаешь?

– О чем? – буркнул Роберт.

– Я говорю, папа мог бы…

– Не думаю, что это хорошая идея, детка. – Отто коснулся руки Агнес предупреждающим жестом. – Вы должны жить своей семьей. Я буду вам только мешать. Не беспокойся обо мне. Лучше сядь за стол и поешь нормально.

– Я не голодна.

– Ну тогда хоть чаю выпей. Уна, налей Агнес чаю. И принеси ореховый торт.

Едва Уна вышла, в Агнес внезапно кончился запал. Ее плечи поникли, с лица сползла вымученная улыбка. Она робко посмотрела на Отто, и тот ободряюще кивнул. Агнес сжала его руку. Ее пальцы были холодны как лед.

«Надо что-то делать, – решил Отто. – Немедленно. Сейчас». Он поднялся.

– Роберт, если ты уже закончил с ужином, я хочу показать тебе кое-что в кабинете.

Тот молча поднялся из-за стола и прошел за Отто в кабинет. Захлопнув дверь, Отто кивнул зятю на кресло и внезапно растерялся, не зная, с чего начать.

Молчание затягивалось. Роберт, кашлянув, напомнил:

– Вы хотели мне что-то показать…

– Нет. Я хотел спросить. Что, черт возьми, происходит с Агнес?

– Простите? – уточнил Роберт, приподняв бровь.

На его красивом продолговатом лице отразилось вежливое удивление.

– Ты слышал вопрос.

– Я не понимаю…

– Мы теряем время. Наше долгое отсутствие может быть неверно истолковано женщинами.

– С Агнес все в порядке. У нас все в порядке.

«И лучше тебе не соваться не в свое дело!» – прочел Отто между строк.

– Так не пойдет.

Отто взял стул, поставил напротив кресла и уселся, поморщившись от головной боли, которая за последние полчаса сделалась почти невыносимой.

– Или ты мне все выкладываешь, или я набью тебе морду.

Они схлестнулись взглядами. Роберт, разумеется, не воспринял угрозу тестя всерьез. Он был крепким, спортивным и к тому же молодым. Протирая штаны на Главпочтамте, Роберт, тем не менее, не утратил физической формы, которую приобрел за годы археологических раскопок. Он умел быть агрессивным, мог ввязаться в драку, если требовали обстоятельства, но старался не злоупотреблять своим физическим превосходством, особенно в отношении людей заведомо более слабых, к коим он, без сомнения, причислял и отца своей жены.

Пока Роберт обдумывал ответ, Отто изучал его лицо. Он пришел к выводу, что Роберт изменился, и не в лучшую сторону. На фоне явной нервозности в нем угадывалась неприятная самоуверенность, которой раньше Отто в нем не замечал. Роберт чего-то боялся, но при этом чувствовал себя вполне комфортно; парадоксальное сочетание, возможное только при парадоксальном режиме.

– Агнес – дура! – неожиданно с чувством произнес Роберт.

– Что? – Отто опешил от неожиданности.

– Дура! – повторил Роберт без малейшего пиетета. – Она доиграется. Он вскочил и прошелся по кабинету.

– Вы наверняка в курсе, что Агнес потеряла ребенка…

– Вы потеряли.

– Ну да, да, мы! – раздраженно согласился молодой человек. – Ее вынудили сделать аборт. Обидно, что именно Весам запрещено иметь детей. Но против Правил не пойдешь. Правила для того и пишут, чтобы их соблюдали, так ведь?

– Это спорный вопрос.

– Нет! – Роберт подскочил к Отто и навис над ним, буравя разъяренным взглядом. – Нет, господин Рейва, это вопрос не спорный, и странно, что вы с вашим жизненным опытом и здравым смыслом, в котором я никогда не сомневался, считаете иначе. Мы ничего не можем изменить. А значит, должны смириться.

– Да неужели?