– Через одиннадцать лет? – усмехнулась Оля. – Такое только в книжках случается, в сказках каких-нибудь… где подкидыш обязательно оказывается маленьким принцем или принцессой, и находят его родители-короли. Глупости это. – Она отвернулась и стала листать книгу. – Вырасту, у меня будет своя семья, будут и дети – мальчик и девочка. И собака. А мать мне не нужна. Я не пропаду, не надо меня жалеть.

Стало тихо, только шелестели переворачиваемые страницы, и слышались редкие всхлипывания со стороны Олиной койки.

4

Любка, кажется задремала, убаюканная воркованием голубей на крыше корпуса.

Откуда он взялся, этот мальчик? Она не слышала, как стукнула дверь, как скрипнули половицы, прошли по полу лёгкие ноги в сандалиях. Открыла глаза и увидела симпатичного загорелого мальчугана в пионерской форме, с красным галстуком, с настоящей пилоткой со звёздочкой, чуть косо сидящей на тёмных волосах.

– Что? Ко мне приехали? – Радость накрыла горячей волной, вспорхнула в груди разноцветными бабочками.

– Нет.

– А что ты тогда здесь делаешь? – разочарованно спросила Любка.

– Так просто… скучно одному, поговорить с кем-нибудь хочется, – присел он на соседнюю койку. Голос у мальчика был очень приятным и глаза красивые, тёмные и выразительные.

– Ты, кажется, не из нашего отряда, – сказала она, усаживаясь в постели и радуясь, что не сняла футболку.

– Я из третьего.

– А-а-а…

Любка с интересом и без смущения разглядывала мальчика.

– А это что? – указала она на серебристую пряжку, скреплявшую концы его пионерского галстука.

– Это фибула. Посмотри, если хочешь, – мальчик стянул застёжку и показал Любе.

Маленькая латунная фибула с тремя язычками костра, серпом и молотом, и девизом – «Всегда готов!»

– Я таких никогда не видела…

– Сейчас их почти никто не носит, – объяснил мальчик. – Посмотри, пять поленьев символизируют пять континентов, где вспыхнет революция. Три язычка пламени – символ Третьего интернационала, костёр – это мировая революция, серп и молот означают преданность пионеров делу рабочих и крестьян.

– Интересно…

– Когда меня принимали в пионеры, у нас все носили такие зажимы, а потом кто-то пустил слух, что они вредительские.

– Почему? – изумилась Любка.

– Да дураки. Говорили, что серп и молот повернуты вверх ногами и как будто брошены в огонь. Поленья тоже похожи на фашистский знак… Видишь?

– Не очень похоже.

– Если вот так повернуть, – он чуть повернул пряжку, – то можно увидеть в пламени букву «З».

Мальчик сказал это, понизив голос, и внимательно глядя Любке в глаза.

– И что? – тоже шёпотом спросила она.

– Как – «что»? Это же Зиновьев, враг народа! А если перевернуть, то просматривается буква «Т» – Троцкий. Если прищуриться и долго смотреть, то можно увидеть его профиль.

Любка щурилась и таращила глаза, но ничей профиль не увидела, о чём честно сказала.

– И правильно, нет там никакого Троцкого, – засмеялся мальчик, – это всё вредители придумали – потом выяснили. А я всегда знал, что ничего плохого в галстуке и фибуле нет, не снимал их и не сниму.

– Молодец, – искренне сказала Любка и, спохватившись, что так и не познакомилась с мальчиком, спросила:

– Тебя как зовут?

– Алик.

– А я Люба.

Какой хороший мальчик этот Алик! В Любкином песеннике, в самом его начале, были зарифмованные строчки: «На М – моя фамилия, на Л – меня зовут, на З – моя подруга, на … – мой лучший друг».

Место для лучшего друга пока оставалось вакантным. Не складывались у неё отношения с мальчиками, некого записать в лучшие друзья. Неужели дурака Муравьёва, подкладывающего ей в парту всякую дрянь? В последний раз это был спичечный коробок с живыми тараканами. Фу, гадость! Или Синицына, пишущего свою фамилию с двумя ошибками? И Любка в своём воображении уже занесла букву «А» на пустующее место.

Оля спала, «Человек-невидимка» мерно поднимался и опускался на её животе. Расскажешь ей потом, что весь тихий час болтала с мальчиком – так ещё и не поверит.

– А ко мне сегодня не приехали, – вдруг вспомнила Люба, и горечь снова разлилась в груди, она её ощущала физически. – Мама и отчим на море отдыхают.

– На море? Я очень люблю море, мы в Севастополе сначала жили, пока сюда не переехали, – ответил Алик, протягивая концы галстука через фибулу. – К тебе приедут сегодня, не переживай так.

– Как? Откуда ты знаешь?

Он задумался:

– Просто знаю, и всё, сама увидишь…

Захрипел громкоговоритель, потом из него полились звонкие звуки горна на побудку: «Тара-ра-ра! Тара-ра-рара-ра!»

Алик поднялся с койки:

– Побегу в свой отряд. Ещё увидимся, Люба.

Он тихо выскользнул за порог, даже половица не скрипнула, и дверь не стукнула. Шевельнулась на своей постели Оля, приподнялась, открыла сонные глаза:

– Что, подъём уже?

Любка открыла рот, чтобы ответить, как вдруг в палату, со стуком распахнув дверь, влетела девочка-дежурная:

– Мартынова! К тебе приехали!

Расправленной пружинкой Люба вскочила с койки, одной рукой потянулась за юбкой, второй схватила расчёску, несколькими взмахами прошлась по волосам. Впрыгнула в сандалии и пулей вылетела из палаты.

Не чуя ног бежала она мимо корпусов, возле третьего отряда увидела одинокого Алика на скамейке, тот улыбнулся и махнул рукой. Вот и аллея с белыми скульптурами, центральные ворота, возле которых стояли дежурные.

Любка металась взглядом по автобусам, по чужим лицам, а родного маминого лица не видела.

– Любушка! Не узнала? – услышала она знакомый голос.

– Бабуля!

Бабушка с мотоциклетным шлемом в руках. И дед рядом! Объятия, поцелуи и даже слёзы…

– Как же ты выросла, загорела, красавица наша…

– Это мама просила меня навестить? – улыбалась во весь рот Любка.

– Да что мама… мы и сами хотели… – поправила бабушка крашеные волосы, примятые шлемом. – Разве мы не понимаем? Сели на мотоцикл и поехали. Что, возле речки посидим?

Они с Любкой уселись в коляску, дед – за руль, мотоцикл затарахтел, выпустив вонючее облако газа, и сорвался с места.

– У меня здесь любимое местечко есть, – громко сказал он, – там людей не бывает!

Мотор заглушал слова, но Любка догадалась и кивнула шарообразной головой в шлеме. Мотоцикл петлял по накатанной автомобилями дороге, протарахтел мимо «Лесных сказок» и «Ласточки», углубился в лес и выехал на пустой песчаный берег, заросший камышом.

– Вот здесь и отдохнём, – сказал дед и заглушил мотор.

Он деловито достал удочки, нацепил на крючки хлеб в качестве наживки и поставил их на рогатины.

– Готовьте котелок, сейчас уха будет!

– Да ты не поймал ещё ничего, – всплеснула руками бабушка.

– Клавочка, давно пора запомнить: мне на рыбу с детства везёт. Хоть пустой крючок закину – хоть какую ни на есть рыбёшку вытащу. А всё потому, что мальчонкой я русалке любимого сома вернул, когда он попался в жерлицы.

– Это как в сказке «По щучьему веленью», – засмеялась Любка. – Но русалок не бывает.

– Сейчас, может, и не бывает, – согласился дед, – а раньше – были. Клюёт, вот видишь!

Серебром сверкнула в воздухе рыбка, и он снял с крючка окуня, а потом ещё и ещё…

***

Какая вкусная получилась уха! А свежий воздух и купание только добавили всем аппетита. Бабушка расспрашивала дружит ли внучка с кем-нибудь, хорошо ли кормят, не холодно ли в палатах.

– Кормят хорошо, не холодно… – ответила Любка, и поразмыслив, добавила:

– Я с одним мальчиком сегодня познакомилась…

– С мальчиком? Как его зовут?

– Алик.

– Алик – это Александр? – Бабушка очистила яйцо и разрезала пополам ножом. – Возьми яичко…

– Н-не знаю…

– Не обязательно Александр, – заметил дед. – У нас на работе был татарин Аликбер, а коротко Аликом звали.

– У него галстук не завязан узелком, а скреплён специальным зажимом, – с набитым ртом сказала Люба, закусив половину бабушкиного курника.

– Таким серебристым, с костром в центре? Были такие раньше, но давно… Помнится, в тридцать седьмом, когда народ везде врагов искал, был скандал с этими замочками. Клав, ты помнишь? Ты ведь моложе.

– Помню… да, были такие пряжки на галстуках, я в то время вожатой у пионеров была. – Бабушка отложила ложку и прищурила глаза, вспоминая те события. – И ни с того ни с сего стали ребятки в галстуках фашистские свастики выискивать, в зажимах буквы какие-то виделись, профили врагов народа. Все понимали, что это глупости, но пионеры массово отказывались носить галстуки. НКВД подключилось, провели расследование. Нашли тех, кто распространил эти дурацкие слухи.

– Алик тоже об этом рассказывал… А зачем они распространяли?

– Да кто знает… А потом война началась, и пряжки для галстуков делать перестали: металл нужен для снарядов. Удивительно, откуда мальчик это знает? Ведь он твоего возраста?

–Немного старше, он сказал, что из третьего отряда, – вспомнила Любка.

– Молодец, так хорошо знает историю, – похвалила бабушка, – из библиотек не вылезает, наверно.

Они засиделись на берегу до самой темноты. Когда Любка ушла искупнуться напоследок, бабушка проговорила, на всякий случай понижая голос:

– Вон как обрадовалась… Лизавета будто с ума сошла со своим Мишкой, что хорошего в нём – ума не приложу… Хахаля на море повезла, а девчонку в лагерь на два месяца.

Дед молчал, раскуривая вонючую папиросу.

– Был бы ещё человек как человек… а это что? Одно недоразумение, – снова начала бабушка, – ни денег от него, ни помощи, ни отцовской заботы – ничего.

– Ну ладно, чего из пустого в порожнее переливать. Взрослая, сама разберётся…

5

В корпус Любка вернулась почти к отбою.

В тот вечер в лагере показывали «Армия «Трясогузки» снова в бою». Перед фильмом вожатые принесли целый поднос румяных сухарей из столовки, казавшихся пионерам вкуснее кексов и коржиков, предупредили о тёплой одежде, максимально закрывающей тело, чтобы защититься от комаров. Кино показывали на открытой эстраде, и комары слетались, казалось, со всей области. Как будто им кто-то донёс, что сегодня в девять вечера будет чем поживиться.

Палата была закрыта на большой висячий замок. Любка приплясывала перед запертой дверью, прижимая к груди одной рукой пакет с курниками и любимым овсяным печеньем, а другой шлёпала по ногам, лицу, шее – стали одолевать комары. Совсем некстати ей вспомнился мокрый мальчик, и от страха стали чуть дрожать коленки.

– Ты чего тут стоишь?

Любка обернулась и с облегчением увидела на ступенях веранды Алика. Он был всё в той же пионерской форме с галстуком, на голове чуть набекрень, по моде, сидела пилотка.

– Палата закрыта, все кино смотрят, – ответила она, чувствуя облегчение, вдвоём всё-таки не так страшно.

– А ты почему не идёшь?

– Не хочу, я этот фильм уже видела. Да и комары сожрут.

– А меня комары почему-то не кусают, – улыбнулся Алик. – Давай я попробую открыть замок, у меня где-то ключик был, вдруг подойдёт…

Он двумя пружинистыми скачками очутился возле двери, ловкий и по-беличьи проворный. Любка с интересом следила, как Алик нашарил в кармане рубашки ключик, вставил в замочную скважину и дважды повернул. Дужка замка отвалилась.

– Ну вот, заходи.

Любка вошла в тёмную палату, щёлкнула выключателем.

– Знаешь, Алик, ты лучше закрой меня с той стороны, а то Людка увидит, станет допытываться откуда ключ, да как вошла… А девочки не скажут.

Он подумал секунду и кивнул:

– Хорошо, закрою. А что, ваша Людка злая?

– Как мегера. Ну, пока! Закрывай!