– Выжидать мне уж надоело. Благодарю покорно. Прямо категорический вопрос: так, мол, и так… И ежели неудовлетворительный ответ – сейчас выгон. «В таком, мол, случае, милостивый государь, потрудитесь оставить наш дом».

– Как оставить дом? Он взял мою браслетку с бирюзой и с бриллиантиками починить.

– Браслетку? Зачем же ты ему отдала?

– Да ведь у ней замок сломался. В город мы ездим редко – вот я и попросила его свезти починить.

– Вот дура-то! Да браслетка твоя сорок рублей стоит.

– Позвольте… Да что ж из этого? Ведь вы же его в зятья себе прочите.

– Прочу, но пока не выяснилось дело…

– Он сегодня хотел ее привезти из починки.

– Боже мой, что ты наделала! А вдруг он не привезет, как я тогда его гнать буду?

– Но зачем же гнать-то?

– Ах, подлец, подлец! Вот хитрый-то! Это он у тебя нарочно в залог браслетку выманил, чтобы еще бесчисленное множество раз безнаказанно обедать у нас.

– Он, мамаша, вовсе не мошенник.

– Знаю я их. Все они не мошенники, однако вот уже около полудюжины таких сорвалось. Пили, ели и удирали. Один даже тринадцать рублей в стукалку мне проиграл и, не заплативши, свернулся. Ах, Серафима, какая ты дура!

– А вот увидите, что он сегодня или завтра принесет браслетку.

– Ну, марш, марш, одеваться! Все-таки я сегодня поставлю вопрос ребром. Одевайся и выходи ко мне за калитку. А я буду караулить его.

Дочь пожала плечами и направилась в дачу.

– Селедку! Селедку не забудь! Когда твоей сестре Кате теперешний ее муж сделал предложение, тоже была селедка к закуске. Селедка – счастливая закуска! – кричала ей вслед мать и вышла за калитку палисадника.

II

Серафима, одетая в мордовский костюм, с двумя косами, распущенными по спине, вышла за калитку палисадника дачи. Мать ее сидела около калитки на скамейке и, щурясь, смотрела вдоль придорожной аллейки, идущей мимо дачных палисадников.

– Не проходил еще… – сказала мать и перевела глаза на дочь. – Щеки-то, кажется, мало притерла, – прибавила она.

– Нехорошо много при дневном свете. Очень уж заметно будет, – отвечала дочь.

– Ну, садись на скамейку со мной рядом и давай его ждать. Сколько он жалованья-то получает?

– Да ведь врут они все. Говорит, что сто рублей в месяц и два раза в год награды.

– Напрасно я не съездила в их канцелярию и не справилась. Ну, да все равно: ежели и семьдесят пять рублей, то и это довольно. Может вечерних занятий искать… дом где-нибудь управлять из-за квартиры. К семидесяти пяти рублям ежели приложить мой пансион, то при известной экономии и очень недурно можно жить.

– Ах, вы хотите вместе…

– Конечно же. Последнюю дочь пристраиваю, так неужели мне одной остаться!

– Нет, я к тому, что у него тоже мать-старуха живет в провинции при его замужней сестре…

– А уж живет при его сестре, так мать-то свою может и оставить. Идет… – встрепенулась мать. – Ну, Господи, благослови! Дай доброму делу быть.

Дочь вздрогнула и сказала:

– Маменька, только вы, пожалуйста, не очень…

– Да уж я знаю, как… Перекрестись же, дура…

Дочь перекрестилась. По аллейке шел молодой мужчина, в светлом пальто, в шляпе котелком с портфелем под мышкой. Он приближался к ним. Мать сложила лицо в улыбку и, взглянув на дочь, проговорила:

– Да сделай ты веселое-то лицо. Ну, что кикиморой сидишь!

– Как тут веселое лицо, коли вы скандал хотите делать…

– Какой же тут скандал?

Молодой мужчина поравнялся с ними. Это был небольшого роста блондин с маленькой бородкой, тщедушный, с несколько как бы испуганными глазами. Он приподнял шляпу.

– Здравствуйте, здравствуйте… – заговорила мать. – Что это так поздно сегодня?

– На службе сегодня позамешкался, да и конка тащилась, как черепаха.

– А мы вас ждем, чтобы перехватить. Пойдемте к нам обедать. У нас сегодня ваши любимые пельмени. Ягоды со сливками и борщ из молодой свеклы.

Молодой человек замялся.

– У меня сегодня работа взята… – хлопнул он рукой по портфелю. – Я хотел наскоро зайти в кухмистерскую и приняться потом за дело, а ведь у вас засидишься.

– Дело не медведь, в лес не убежит. Пойдемте, Виталий Павлыч… Нарочно ждем вас, – говорила мать. – Я сегодня заказываю кухарке пельмени, а Серафима и говорит: «Виталий Павлыч пельмени так любит»… Проси же, Серафима…

– Пойдемте… Мы вас не задержим… Чем в кухмистерской обедать, лучше же у нас, – проговорила Серафима и вскинула на него глаза.

– Не смею отказываться… – поклонился молодой человек.

Они вошли в палисадник. На террасе дачи был накрыт стол на три прибора.

– Серафима! Бери у Виталия Павлыча портфель…

– Что вы, что вы… С какой стати?.. Я сам…

Молодой человек положил портфель на стул, снял с себя пальто и перекинул его через перила террасы.

– Вот и селедочка приготовлена. Выпейте водочки, – предлагала мать.

– Жарко очень… – отнекивался он. – В такую погоду, знаете…

– Да полно вам кокетничать-то! И я с вами выпью.

– С вами, пожалуй.

Выпита первая рюмка, вторая, третья, съеден борщ. Мать подкладывала Виталию Павловичу то сосиску из борща, то кусочек говядины и рассыпала разговор. Дочь больше молчала. Вот и пельмени. Виталию Павловичу наложен на тарелку целый ворох. Он отнекивался, но съел. Подали клубнику со сливками. Мать подмигнула дочери и, обращаясь к молодому человеку, начала:

– А я сегодня, Виталий Павлович, имею до вас серьезный разговор.

– Какой это? – встрепенулся молодой человек, только сунувший в рот ложку с клубникой, и остановился, перестав ее разжевывать.

– Ведь вот у меня дочь – невеста, – продолжала мать. – Я все хотела вас спросить, с какими намерениями вы посещаете наш дом.

– То есть как это? Когда вы позовете, то я… Я очень люблю и уважаю вас и Серафиму Игнатьевну…

– Этого мало-с. Это все на словах, но надо доказать и на деле: выяснить, кончить.

Мать перестала есть и в упор смотрела на Виталия Павловича… Дочь сидела ни жива ни мертва, вся вспыхнувшая.

– Да-с… Вы у нас завтракаете, обедаете, ужинаете… – продолжала мать.

– Да ведь вы так неотступно приглашаете.

– А вы ежели принимаете приглашение, то очень хорошо должны понимать, что я мать, что у меня товар, то есть дочь, а вы покупщик. Посещая нас, вы все-таки бросаете тень на Серафиму, делаете огласку и порождаете сплетни. Если вы посещаете нас без серьезных намерений, то безнаказанно это оставить нельзя, если же вы с серьезными намерениями, то уж пора конец сделать. Вы молодой человек скромный, солидный… Ну-с? Я ставлю вопрос ребром…

Молодой человек весь вспыхнул, крупный пот выступил у него на лбу. Он перестал есть клубнику, отодвинул от себя тарелку и молчал.

– Ну-с? Отвечайте же мне. Со своей стороны я должна сказать, что мне и Серафиме вы нравитесь.

– И вы мне нравитесь, я вас полюбил как родных… – выговорил молодой человек и замялся.

– Так за чем же дело стало? Продолжайте. Договаривайте…

– Я, право, не знаю…

– Да тут и знать ничего не надо, а надо решиться. У Серафимы тысяча рублей про черный день…

– Позвольте. Дайте подумать…

– Нет, уж дольше думать нельзя. Вопрос ребром, и ответ должен быть ребром… Мы вас угощаем, покупаем дорогую провизию, стараемся угодить вашим вкусам, вы принимаете от нас угощение, завлекли ее, набросили на нее тень…

– Я очень люблю и уважаю Серафиму Игнатьевну…

– А любите и уважаете, так и говорить нечего. Она также вас любит и уважает. Серафима! Протяни Виталию Павловичу руку… Что ж ты сидишь истуканом!..

– Все это очень прекрасно, но так вдруг…

– Вдруг-то всегда и бывает крепче. Держите, держите ее за руку, а я сейчас схожу за иконой… Серафима! Не выпускай его руки.

– Я хотел вам сказать…

– После скажете.

Мать выскочила из-за стола, побежала в другую комнату и вернулась с образом.

– Встаньте, встаньте… Поднимитесь из-за стола. Станьте передо мной. Я благословлю вас иконой.

Серафима подтащила его к матери и стала креститься.

– Я хотел вам объяснить… – продолжал молодой человек.

– После объяснимся. Наклоните голову.

– Я должен вам объявить…

– Да благословит вас…

– Не благословляйте, не благословляйте. Я женат! – крикнул молодой человек и отскочил от Серафимы.

Картина.

На уроке

I

Студент Вениамин Михайлович Кротиков, приготовляющий за двадцать рублей в месяц маленького Васю Матерницкого для поступления в первый класс гимназии, пришел в одиннадцать часов утра на дачу к Матерницким и вошел на террасу. На террасе никого не было. Студент Кротиков снял фуражку, достал из кармана щеточку с зеркальцем, пригладил себе волосы на висках, закрутил еле пробивающиеся усики и посмотрелся в зеркальце на щетке. Затем, одернув на себе серую тужурку, он крякнул и постучал ногами, давая о себе знать, что пришел.

Из комнаты выглянула на террасу средних лет женщина в ситцевой блузе с засученными по локоть рукавами, в переднике и с ложкой в руке.

– Ах, это вы, Вениамин Михайлыч! Здравствуйте. Извините, руки не подаю… В варенье они у меня. Я варенье варю. А я думала, что это опять какие-нибудь нищие. Все нищие ходят и прямо на террасу лезут.

– Да, да… Вчера у Скробиных в саду цыганки платок байковый украли, – проговорил студент. – Анна Михайловна лежала в гамаке, закутавшись в платок, и читала книжку. Затем встала, платок на гамаке оставила…

– Знаю, знаю, слышала. Вот оттого-то я так стремительно и выскочила на террасу. Вы к Васе? Садитесь, пожалуйста. Сейчас я пошлю за ним. Удивительный баловник. Ведь знает, что вы об эту пору прийти должны на урок, и не ждет вас.

– Варвара Петровна здорова ли? – осведомился студент.

– Вообразите, спит. Чем бы подсоблять матери хоть ягоды чистить, она спит. Три раза посылала горничную будить ее – и никакого толку. Афимья! А Афимья! – закричала она горничную.

– Здесь, здесь! Что такое? – откликнулась горничная. – Я ягоды чищу.

– Поди и поищи Васю. Скажи, что учитель урок давать пришел.

– Да он, должно быть, на пруд карасей ловить ушел. Я видела давеча, как он захватил удочку и банку с червями.

– Так сходи за ним.

– Я, барыня, боюсь. Там, говорят, в кустах два цыгана сидят и хватаются. Докторская кухарка сказывала, что вчера с нее чуть-чуть платок не стащили.

– Ну вот… Что за глупости! Ступай…

Показалась кухарка с тарелкой пенок от варенья.

– Вы Василья Петровича ищете? – спросила она.

– Да, Васю.

– Не ищите. Он давеча с дьяконицким сыном на железную дорогу убежал.

– Однако все-таки же надо его привести. Учитель урок давать пришел. Ступай, Афимья.

– На железную дорогу – сколько угодно, а на пруд в цыганское гнездо – ни за что на свете, – отвечала горничная.

– Однако когда же мы от этих цыган освободимся? – проговорила Матерницкая. – Нищие и цыгане… Отбою нет. Если уж так, то я боюсь и за Васю… Они, говорят, и детей воруют, а потом в акробаты продают.

– Очень просто, – откликнулась горничная. – Им кто не даст гривенника за ворожбу…

– Иди, иди за Васей-то! Нечего растабарывать!

– Вы меня ищете? Я здесь, маменька! – крикнул детский голос.

На заборе, отделяющем дачу от дачи, сидел мальчик лет одиннадцати в сером матросском костюме с синим отложным воротником и в шведской фуражке с прямым козырьком.

– Ну, скажите на милость! Он на заборе! – всплеснула руками мать. – Ты зачем это, дрянной мальчишка, по заборам лазаешь!

– Я с дьяконицким Мишей канарейку докторскую ловил. У доктора канарейка из клетки вылетела.

– Ах, надо тебя выдрать! Непременно надо. Слаб у тебя отец-то только. Ты посмотри на свои штаны. В чем они? Батюшки! Да они у тебя и продраны!

– Это я за гвоздь…