– Ошибаетесь, моя милая. Вчера я также явился вовремя и также ждал его более получаса.

– Да я не про Васю, я не про Васю говорю. Я про вечер.

– Про какой вечер? – спросил студент.

– Ну вот, будто не знаете! – опять подмигнула Афимья. – А по-нашему это называется, что вы интриган. Сами приглашаете, а потом не приходите.

– Ах, это вы про вечер в клубе-то! Так я вовсе не обещался Варваре Петровне быть на этом вечере.

– Да не про вечер в клубе дело идет и вовсе не про Варвару Петровну. Что вы из себя дурака-то строите! Будто и не понимаете.

– Решительно не понимаю!

Студент сделал строгое лицо.

– Нечего глаза-то удивленные делать, нечего! – опять заговорила Афимья. – А ежели это насмешка с вашей стороны, то очень это даже глупо и неучтиво – прямо скажу.

– Да объясните, пожалуйста, Афимья, хорошенько – что такое?

Студент встал.

– Пожалуйста, пожалуйста, не притворяйтесь! Знаем! – кивнула ему Афимья с тоном обиды в голосе. – Рассердимся, так ведь и мы умеем мстить.

– Да в чем-с, позвольте вас спросить? И не понимаю я, что я сделал.

– А вот показать вашу записку нашей барышне, так и запляшете. Ну, что?

Афимья бросила очищенные ягоды в тарелку и, подбоченившись одной рукой, опять вызывающе взглянула на студента.

Тот уж совсем сбился с толку, покраснел и спросил:

– Какую записку?

– Да которую вы мне-то прислали, – отвечала Афимья.

– Когда?

– А после вчерашнего урока, с деревенским мальчишкой.

– Я прислал вам записку?

– Да, мне. Про кого же речь-то? Называете душечкой, ангельчиком и зовете в девять часов вечера в парк, к пруду на скамейку.

– Господи! – всплеснул руками студент.

– Да нечего молиться-то! Я сжалилась над вами и, хоть боюсь к этому проклятому пруду ходить, а пришла. Ждала, ждала вас, да так и не дождалась. А теперь скажу: глупо, низко и подло с вашей стороны, господин интриган!

– Уверяю вас, Афимьюшка, что я никакой записки не писал. И не думал, и не воображал писать, – говорил студент, прижимая руку к груди. – Позвольте! – воскликнул он. – Это опять какие-нибудь штуки вашего Васи.

– Да вот посмотрите. Записка налицо. Не следовало бы только вам отдавать-то ее.

Горничная протянула ему записку. Он схватил ее и воскликнул:

– Ну, так и есть! Опять Вася! Опять его рука! Опять его штуки! «Милая Афимьюшка! Душечка, голубушка! Я тебя люблю и обожаю. Приходи в парк на свидание в девять часов сегодня вечером. Я тебя буду ждать у пруда на скамейке. Целую тебя в губки. В. Кротиков», – прочел студент. – Он, он… Вы мне позвольте, Афимья, это письмо. Его надо показать Клавдии Максимовне.

– Как? Зачем же показывать? – проговорила горничная. – Нет, отдайте мне его.

– Нельзя-с. Надо, чтобы Клавдия Максимовна примерно наказала Васю за эти штуки.

– Так это и в самом деле не вы писали?

– Уверяю вас, что нет. Он и мне два таких письма написал и тоже зовет меня в парк на свиданье. Письма ко мне подписаны: Варя.

– Нашей Варварой Петровной?

– Да нет же, нет. Неизвестно какой Варей, Варь много на свете. Но письма-то написаны Васей. Я тотчас же узнал его бумагомарание и, разумеется, на свиданье не пошел, а сегодня одно из этих писем передал Клавдии Максимовне.

– Да ведь мне письма-то принес не Вася, а какой-то деревенский мальчишка.

– И мне деревенский мальчишка, но я тотчас же схватил его за волосы и стал допытываться, от кого. Ну, он и сознался, что ему Матерницкий барчук велел письмо передать.

Афимья сидела разочарованная. Ей, очевидно, было жалко, что письмо оказалось ненастоящим. Она все-таки еще раз спросила Кротикова:

– Ну, а вы не просили его писать?

– Да что вы, Афимья, помилуйте! С какой же это стати я?.. И наконец, ежели бы я вздумал кому-нибудь писать, так ведь я сам грамотный.

– Ну, знаете, ведь иногда тоже не хотят, чтобы своя рука была…

– Да полно вам!..

Произошла пауза. Афимья как-то исподлобья взглянула на студента, улыбнулась лукаво и сказала:

– А я все-таки пришла в парк и ждала вас.

Студент не знал, что отвечать, и выговорил:

– За это спасибо вам, но я и ума никогда не держал приглашать вас на свидание.

В комнатах послышался голос Матерницкой. Она шла на террасу и говорила:

– Привели его. Дворник привел. Опять весь в грязи. Сейчас он придет к вам, – сказала она, появляясь в дверях. – Он плачет и боится вас. Сами вы его турните, как следует, и поругайте хорошенько, а я уж потом с ним разделаюсь. Только вы, Вениамин Михайлыч, уж не очень…

Сзади показалось заплаканное лицо Васи.

VI

Вася стоял перед студентом и уж ревел в голос. Мать опять показалась на террасе.

– Не смей плакать, безобразник! Садись и учись! – крикнула на Васю она, размахнулась, чтобы дать ему подзатыльник, но тотчас же остановила руку, когда довела ее до головы его, и только толкнула Васю в затылок. – Ведь эдакий мерзкий мальчишка! А все оттого, что с сорванцами, дьяконскими мальчишками, водится.

– Ох, барыня! – проговорила горничная Афимья. – Дьяконские сорванцы хороши, но Вася и их чему угодно научит.

– Молчи! Не твое дело! Ты знай ягоды чисти! – огрызнулась на нее Матерницкая.

Вася сел к столу, но продолжал плакать, всхлипывая.

– Что ж ты, невежа, с учителем-то своим не здороваешься! Эдакое дерево! – продолжала мать.

Вася вскочил, шаркнул ножкой и проговорил:

– Здравствуйте, Вениамин Михайлыч.

– Садитесь. Не желаю я от вас сегодня никаких любезностей, – сердито сказал студент.

– Вот так, вот так… хорошенько его. А я пойду варенье варить, – пробормотала Матерницкая и удалилась с террасы.

Вася раскрывал тетрадь в синей обложке, разрисованной им чертиками. Студент начал выговор:

– Скажите, пожалуйста, Вася, какое вы имели право писать от моего имени письмо вашей Афимье?

– Это не я. Это дьяконский Сережка, – послышался сквозь всхлипывания ответ.

– Вздор! В письме ваша рука, ваша неграмотность и ваши кляксы, так как же вы смеете отпираться? Сознайтесь, а то хуже будет. Вы писали?

– Я, – еле выговорил Вася. – Но только Сережка меня научил. Он и диктовал мне.

– Для чего же вы его слушались?

– Как же мне его не слушаться! Он побьет меня. Он сильный… Он гимназист… Я написал и не хотел посылать, а он вырвал у меня письмо и отдал его мальчишке Панкратке, чтобы тот снес нашей Афимье.

– Да, да… Панкратка, сотского сын, мне и принес письмо, – подтвердила горничная Афимья.

– Ну, а мне, мне какое вы имели право писать от имени какой-то Вари?

– Простите, Вениамин Михайлыч. Никогда больше не буду… – выговорил сквозь слезы Вася.

– Это тоже дьяконский сын Сережка? – насмешливо спрашивал студент.

– Сережка… Он говорит: «Пиши, пиши… Напишем, а я пошлю».

– Должно быть, тоже дьяконский Сережка и в комнату к вашей сестре забрался и утащил у нее розовые бумажки и конверты? Ведь письма, как оказалось, написаны на бумаге вашей сестры Варвары Петровны. Тоже Сережка?

Вася помолчал и отвечал:

– Он говорит: «Давай бумаги и конвертов», а у меня бумаги и конвертов не было, вот я…

– Слушайте… – строго начал студент. – Вы совершили кражу и подлог…

– Простите, Вениамин Михайлыч…

– Вы совершили кражу и подлог. Подписываться чужими именами называется подлогом. А знаете ли вы, как закон наказует за такие деяния, как кража и подлог?

– Виноват… Никогда больше не буду…

– Как юрист я знаю и сейчас вам скажу. Статьи закона, предусматривающие эти преступления, наказуют…

– Ей-богу, больше никогда не буду. Простите…

Студенту понравился судебный язык, он начал входить в роль, продолжая:

– Преступные деяния эти суд наказует лишением всех прав состояния и ссылкой в места не столь отдаленные. Поняли?

– Извините… Простите… Никогда… Это, ей-ей, Сережка…

– Вы лицо привилегированное, ваш отец статский советник. Привилегированные же лица даже за одну кражу, совершенную хоть бы на копейки, караются…

Вася слушал и опять заревел навзрыд…

– Однако уж вы его и доканали же… Точь-в-точь полицейский… – перебила студента горничная.

– Постойте, Афимья. Не перебивайте. Не суйтесь не в свое дело. Ну, не ревите! Довольно! Слушайте. Так наказало бы вас уложение о наказаниях, если бы дело дошло до суда и следствия. А домашним образом вы будете наказаны вашей маменькой два дня подряд лишением второго и третьего блюда за обедом. Кроме того, она еще сама с вами распорядится по своему усмотрению. Поняли? Я кончил. Теперь давайте заниматься.

Вася сморкался.

– Писать? – спросил он, придвигая к себе одной рукой тетрадь.

– Склоняйте мне прежде два слова: преступный мальчик, – отдал приказ студент.

– Именительный – преступный мальчик, родительный – преступного мальчика, дательный – преступному… Вениамин Михайлыч, скажите Афимье, чтоб она надо мной не смеялась.

– Оставьте его, Афимья, в покое. Что вам?.. Это не ваше дело… – обратился студент к горничной, чистившей ягоды.

– Ну вот… Что ж мне, плакать вместе с ним, что ли? Блудлив как кошка, труслив как заяц… – пробормотала горничная.

Вася поковырял в носу и продолжал:

– Именительный – преступный мальчик, родительный…

– Дальше, дальше! Это уж мы слышали. Дательный…

– Дательный – преступному мальчику, винительный – преступного мальчика, творительный… Вениамин Михайлыч, она мне язык показывает!

– Афимья! Я же просил вас… Ведь так нельзя… Это урок… Ну, продолжайте, Вася. Творительный…

– Творительный – преступным мальчиком, предложный – о преступном мальчике. Множественное число. Именительный – преступные мальчики. Это значит, я и Сережка.

– Склоняйте, склоняйте. Или нет, постойте. Преступный… Какая это часть речи? – задал вопрос студент.

Вошла Матерницкая.

– Ну, как же вы решили с дачным праздником? – перебила она, подсаживаясь к столу.

– Сарай в наших руках, – отвечал студент. – Он выметен, будет украшен внутри флагами и зеленью, елками, но спектакля устроить нельзя. Вчера студент Ушаков ездил искать настоящую комическую старуху для роли ключницы, нашел настоящую актрису, но она дешевле пятнадцати рублей играть не соглашается, а у нас и всех денег-то собрано только семьдесят один рубль. То есть не собрано, а подписано. Тут на все: на музыкантов, на угощение, на иллюминацию, на фейерверк. Согласитесь сами, откуда же взять для нее пятнадцать рублей? Но концерт и живые картины перед танцами мы все-таки поставим. Лесная декорация по самой середине проедена крысами. Довольно большая дыра… В пол-аршина так, а то и больше. Но мы решили так: мы к этой-то дыре и поставим группу позирующих. Они и загородят собой дыру. Поняли?

– Ну, конечно же… Варе-то уж очень хочется постоять в живой картине, – сказала Матерницкая.

– И я, главным образом, из-за Варвары Петровны хлопочу. Но вот беда: у нас денег нет. Подписались, а не дают, не уплачивают.

– Мы уплатили.

– Вы-то, я знаю, что уплатили, а вот другие… Клавдия Максимовна, что я вас хотел попросить… – сказал студент.

– Говорите, говорите. Что такое?

– Отойдите в сторону. Я не могу при Васе. Каждое слово разглашает…

– Да, он ужасный мальчик. Ничего при нем сказать нельзя.

Матерницкая и студент встали и отошли в угол террасы.

– Дайте мне, пожалуйста, пять рублей вперед за мои занятия с Васей. Я взял уже у вас, но прошу еще… – проговорил студент.

– Денег? Не могу, не могу, – отвечала Матерницкая. – Сама сижу на бобах… Что муж дал на расходы – все на варенье ухлопала.

– Я, собственно, прошу у вас, чтоб внести мой пай на устройство нашего праздника. Надо купить серы, селитры, пороху, бертолетовой соли для фейерверка и бенгальского огня. Должны же мы начать делать все это.