– Там немало актёров нужно…

– Ну кто-то может сыграть и по две роли, нет?

– Это дополнительный текст учить…

– Ой ну да действительно, какой-то там текст!.. Ты, Костя Соломин, совсем обленился!

– Думайте ещё, ребят. Что кроме этого?

– «Снегурочку» какую-нибудь дурацкую.

– Ага, на Новый год как раз успеем…

* * *

Они спорили и записывали до самого вечера, и в конце концов остановились на Шекспире. Ставить «Ромео и Джульетту» не хотелось никому: Костя Соломин ни за что не желал играть женские роли, которые ему навязывала Нюра, а Серёжа и вовсе морщился так, будто именно эта пьеса была ему до крайности противна. В конце концов, сошлись на том, чтобы поставить в качестве первого спектакля «Как вам это понравится». Про себя Тамара подумала, что, что бы там ни было внутри этого названия, – оно отлично отражает хорошее начало деятельности Стаккато.

…Домой под вечер она вернулась в приподнятом настроении. Почти что забыв про существование Стикера, шагала вперёд, думая о том, сможет ли она кого-нибудь сыграть в спектакле, а если не сможет – то что вообще будет делать. Ей было так радостно, что даже боль в коленях отступала.

– Я дома! – возвестила она, закрывая за собой дверь на защёлку.

Разувшись, Тамара прошла в свою комнату и, стоило ей сесть на кровать, как колени пронзила сильная боль. Настолько сильная, что дыхание перехватило, а на глаза навернулись слёзы. Закусив губу от бессилия, Тамара схватила правое колено пальцами. По ноге прошла ощутимая дрожь.

Это был первый раз, когда ноги открыто против неё взбунтовались.

Действие 5. Никакой я не инвалид!

– Ты перестаралась, – вынес врач короткий вердикт, когда Тамара сидела у него следующим днём.

Ехать к нему пришлось с самого утра, потому что боль в коленях была невыносимой. Мама отпросилась с работы и вызвала ей такси. Осмотры, ожидание и долгожданный укол обезболивающего по какой-то причине заняли почти половину дня.

Её терапевта звали Вениамин Никитович. Про себя Тамара сокращала его до простого «Веник». Потому что по характеру он был точь-в-точь старый деревенский веник – словно соломенный, жёсткий и колкий. Ещё и пахло от него всегда чем-то травяным.

– Ты что, скакала что ли? Тебе же сказали – ни-ни!

– Да не скакала я… – вздохнула Тамара горестно, водя рукоятью Стикера вверх и вниз по дуге. – Просто много ходила…

– Много ходила? – уточнил Веник, не поверив. – Куда? Откуда?

Он недовольно поглядел на маму, сидящую здесь же.

– А вы почему не проконтролировали, что ваша дочь себя калечит?

– А мы, видите ли, нашли театральный клуб на другом конце города! – с язвительным укором объяснила мама, глядя на Тамару, опустившую глаза. – И плясать там решили! И бегаем туда каждый день, и допоздна сидим!

– Театральный клуб? – поднял брови Веник. – Это, конечно, здорово, но с такими-то ногами…

– А мы ей говорили – пожалей себя. Нет, упёрлась, говорит, именно туда хочу.

– Вот что, Тамарочка: ты это дело брось, – сказал Веник, доверительно склонившись к ней. – Найди себе занятие по силам: крестиком там вышивай, в караоке пой. Сцена-то дело такое – там двигаться много надо…

Каждое из его слов тяжёлой подушкой опускалось на Тамарины плечи. Возразить Венику она не могла – потому что, как ни крути, он был врач, и он был прав. И правота эта добавляла к весу на плечах по несколько килограмм.

– …а ты себя пожалей, иначе совсем без ног останешься. На коляске инвалидной хочешь ездить? Потом когда-нибудь – может и сможешь играть, а сейчас – никаких театральных клубов, ясно? Вы, мама, проконтролируйте. И вообще вам бы желательно перейти на домашнее обучение…

– Что я, инвалид что ли какой… – попыталась возразить Тамара.

– Да! – с нажимом произнесли хором мама и Веник.

– Ты инвалид третьей группы, и мы тебе уже это объясняли, – говорил доктор терпеливо. – Пока что третьей, но будешь упорствовать – вообще без ног останешься. Тебе нельзя перегружать колени, ясно? Так что попридержи-ка коней…

Подлое и противное «инвалид» будто бы неоновой подписью зависло над головой Тамары. Сколько ни объясняли ей суть этого слова – она всё равно была против того, чтобы себя причислять к тем, кто не может сам себя обслуживать.

«Ты же доктор, – думала Тамара, глядя в одуловатое, смуглое лицо Веника, – так почему тогда ты убиваешь меня, вместо того, чтобы лечить?».

Поставив Стикер, Тамара поднялась на ноги и зашагала к двери.

– Тамара, стой…

– Я в коридоре подожду.

* * *

Мама вышла от терапевта минут через пять, с готовой справкой для школы. Присела на скамью рядом с ней, погладив по плечу.

– Ну как, Тамарчик? Болит?

– Немного, – призналась Тамара, – но уже легче.

– Я такси до дома вызову, сама поднимешься? Или мне с тобой ехать?

– Сама.

Они немного помолчали.

– Мам… – сказала Тамара. Замолчала. Потом продолжила:

– Мама, я же не инвалид. Ну подумаешь, трость. Подумаешь, больные колени, ну глупость какая…

– Если с тростью – считается, что ты инвалид.

– Ну почему?! Если у человека вместо зубов протезы – он тоже инвалид?

– Зубы – не ноги.

Тамара упрямо выдохнула носом. Внутри неё медленно таяла надежда, что мама будет на её стороне. И всё-таки она предприняла последний, решающий выпад, чтобы убедиться:

– Мама, насчёт «Стаккато»…

– Никаких «Стаккато», Тамара. Ни-ка-ких. Ты всего несколько дней туда походила – и вот до чего себя довела.

– Но, мам!.. – на глаза Тамаре навернулись слёзы.

– Никаких «но»! – резко одёрнула мама. – Ты всё слышала. Это ради твоего же блага. Подумай, каково мне сейчас, пожалуйста, представь хоть на минутку! Время, которое я сегодня потратила, мне потом придётся отрабатывать. А если такое будет происходить часто – сил моих не хватит…

– Но помнишь, папа говорил что…

– Папа, видите ли, говорил! – всплеснула руками мама. – Да ты больше его слушай – быстрее скопытишься! Всё, давай, я звоню дяде Валере… Езжай домой и на сегодня отдыхай, врач выписал справку для школы.

Дядя Валера был её знакомый таксист, работавший обычно с полудня. Иногда он подбрасывал Тамарину маму до работы или куда-то ещё, куда ей требовалось, но вот Тамариного отца Павла почему-то упорно сторонился, и с ним ездить наотрез отказывался. До Тамары только спустя много лет дошло, почему именно это могло происходить, но на тот момент умозаключение уже никак не влияло на её жизнь.

В машине у дяди Валеры, ехавшего до маминой работы, Тамара с заднего сиденья вдоволь наслушалась, какая она неразумная и нехорошая – с больными-то ногами подалась в театральный кружок. Совсем не щадит ни родителей, ни себя. В школе бы лучше занималась…

Устав выслушивать бесконечные нотации, Тамара незаметно написала Задире Робби СМС, состоящее всего из трёх букв:

«NIC»

Это было их условное обозначение. Их особый сигнал о небольшой помощи и поддержке, посылаемый ими, когда кому-то становилось совсем тоскливо. Расшифровывалось, как «Neverland is calling».

Как и ожидалось от Задиры, ответ – вернее, вопрос – пришёл вскоре:

«Тебя украсть?»

«Можешь просто ко мне залететь. Меня домой волокут.»

«Тогда скоро буду возле твоего дома.»

Этого было вполне достаточно: Тамара знала, что вскоре наверняка увидися с Задирой Робби и расскажет ему всё, как есть, и они вместе перемолят косточки зловредному Венику, которому лишь бы что-нибудь да запретить!..

Дядя Валера высадил маму около её завода. Она наставляла Тамару, как и куда звонить, что делать и как себя вести «если вдруг что». Дочь её покорно выслушала инструкции, при этом не веря, что они могут ей понадобиться. Так они и распрощались.

С того момента, как она покинула салон, дядя Валера вообще перестал интересовать Тамару более, чем таксист.

Доехав до их двора, он предложил помочь подняться до квартиры, но Тамара, отфыркавшись, выбралась из машины, попрощалась с дядей Валерой и поковыляла к дому, иногда пришикивая на колющие колени.

Задира Робби, как и обещал, караулил её возле входа – в чёрной куртке и серой восьмиклинке с болтиком на макушке. Рядом с ним красовалась магазинная решётчатая тележка, доверху наполненная рыжими листьями.

– И что это за «шыдевр» современного искусства? – Тамара стукнулась с Робби кулаками левых рук. Вместо ответа тот покатал тележку туда-сюда и пожал плечами.

– Стояла тут. Видать, дворники в неё скидывали листья, а потом не придумали, что делать, да так и оставили.

– И ты её сюда прикатил?

– Да она вон там, у свалки стояла, катить-то всего-ничего… Хочешь прокатиться?

– На тележке? – удивилась Тамара, подняв брови. – Нет уж, извините, я хромоногая, но не хромоголовая…

– Так и знал, что струсишь, – ухмыльнулся Робби.

Тамара возмущённо зыркнула на него, а затем взглянула на тележку. На всякий случай оглядела окрестности, проверяя, уехал ли дядя Валера. Затем махнула рукой:

– Ладно, только подсади меня и не кати слишком быстро.

– Вот это по-нашему!

Усевшись в кучу рыжих листьев, Тамара подумала, что здесь ей было гораздо удобнее, чем даже на заднем сиденье «Volvo», пропахшего духами и сигаретами. Откинув голову, она скомандовала «покатились!» – и так, сидя в рыжих сухих листьях, рассказала Робби про «Стаккато», и про то, что учудили вчера её подлые колени.

Робби вёл тележку медленно, будто бы везя ребёнка в коляске.

– А из-за чего, в итоге, колени-то твои болели?

– Веник сказал – перенапрягла. Да если и так, то это же не повод брать и запирать меня в четырёх стенах!..

– Для взрослых – повод. Твоя мама о тебе волнуется, и это хорошо.

– Её волнение быстрее всего сведёт меня в могилу, – Тамара, мимо которой проплывал подъезд, подняла Стикер перед собой и критично оглядела его древко – просто так, без причины.

– И что, ты теперь тайком туда бегать будешь?

– Да хоть бы и тайком, но… бегать? Ковылять скорее.

Задира Робби какое-то время молча вёл тележку вперёд, прежде чем сказать:

– Раньше ты себе таких фраз не позволяла.

– Каких? – удивилась Тамара, задрав голову и глядя на Задиру вверх тормашками.

– Вот именно таких. С каких это пор ты ковыляешь?

– Ааа… – Тамара задумалась, взглянув на голубую прореху в облачном небе.

Помолчала, а потом ответила:

– Да с детства, наверное.

День ещё вчера обещали тёплый, подумалось ей. Но уже полдень, а тепла – совсем капелька, и то оно исходило скорее от Задиры, нежели от солнца.

Они двигались молча, слушая дребезжание колёс тележки по асфальту. Тамара, глядя в медленно плывущее сверху небо, всё думала о том, как она поступит со «Стаккато» в момент, когда все вокруг вынуждают его бросить, но именно сейчас бросать его ни за что нельзя. Там только-только собрались ребята, и в Свете, кажется, медленно загорается вера в то, что можно ещё что-то сделать… И что будет, если главный инициатор возьмёт да пропадёт?

Тамаре не нравилось думать о подобном. Ещё и слова Веника и мамы о том, что она инвалид, совершенно выбили её из колеи.

«Ин-ва-лид…» – прошептала Тамара одними губами, глядя в пустоту. Слово было желтовато-зелёным и противным. Пахло чем-то жёстким и одновременно податливым. Звучало чем-то непреклонным и обязательным. Слово будто бы знало, что всем так хочется избежать его, и именно из-за этого никому не давало спуску. И из-за этого становилось ещё вреднее.