Представив себе ужас на лице Сары Картер при виде одного из этих рисунков, Абита хихикнула и вынула из стопки еще листок. Этого она раньше не видела. Тут Эдвард изобразил ее спящей: волосы, точно в сказочных грезах, вьются вокруг озаренного лунным светом лица; особо подчеркнуты полные губы и выпуклость полуобнаженной груди…

«Вот красота-то! Какая же красота!» – подумала она, взглянув на Эдварда так, точно видит его впервые. В эту минуту, страстно чертя углем по пергаменту, он сделался просто прекрасен: губы слегка приоткрыты, в глазах огонь…

«По-моему, за всей этой неловкостью прячется романтик».

С этой мыслью Абита показала Эдварду рисунок.

– Ты вправду такой меня видишь?

Муж, покраснев, кивнул.

Озорно улыбнувшись, Абита потянула книзу ворот рубашки, медленно обнажила плечи, а после и грудь.

Эдвард отвел взгляд, уставился на пергамент.

– Мне нравится, Эдвард. А нарисуй меня… вот такой? Пожалуйста.

Не ответив ни слова, Эдвард краешком глаза выглянул из-за пергамента, не спеша, без нажима, принялся рисовать. Но вот уголь в его руке замелькал быстрее, едва ли не с лихорадочной быстротой, устремленный на Абиту взгляд мужа ожил, дыхание участилось, и сердце Абиты тоже застучало куда быстрее.

– Эдвард, похоже, читать я больше не в настроении.

Отложив книгу, она вынула из рук мужа пергамент и карандаш, отложила в сторонку и их, и поцеловала Эдварда в губы.

Казалось, Эдвард на миг растерялся, не зная, что делать, но тут же страстно ответил на поцелуй. Языки их встретились, ладони Эдварда легли на грудь, скользнули к бедрам.

Любя друг друга во мраке, под треск огня в очаге, ни Абита, ни Эдвард даже не заметили пауков – многих дюжин пауков самой разной величины, разом вылезших из укрытий, засеменивших по полу, по потолку. Не заметили они и трех небольших теней, замерших в дальнем углу комнаты, парящих над полом, в ожидании глядя на них.

– Нет, папа, твою ферму я сохраню, – шептал Уоллес, шагая по ступеням, ведущим к роскошному парадному крыльцу особняка лорда Мэнсфилда. – Клянусь тебе, сохраню.

Трижды ударив в дверь увесистым бронзовым молотком, он принялся ждать.

При виде гостя вышедший на стук дворецкий слегка растерялся.

– Мистер Уильямс, сэр… э-э… сегодня я вас не ожидал.

– Да, но мне нужно увидеться с лордом Мэнсфилдом. По срочному делу.

– Хм-м… позвольте, я справлюсь, готов ли он вас принять. Прошу, входите. Можете присесть здесь, в фойе.

В дом Уоллес вошел, однако садиться не стал, а вместо этого зашагал из угла в угол и мельком заглянул в примыкавшую к фойе гостиную. В стенах особняка лорда Мэнсфилда он оказался впервые и от души восхищался бронзовыми дверными ручками, канделябрами, прекрасными живописными полотнами, узорчатыми коврами, изысканной мебелью. Лорд Мэнсфилд тоже был пуританином, однако даже среди пуритан богатство и положение в обществе приносили их обладателям немалые привилегии. Некоторые вовсе считали, что богатство свидетельствует о благоволении Господа, а посему его не только можно, но и до́лжно выставлять напоказ.

– Уоллес… сэр, – окликнул его дворецкий, – лорд Мэнсфилд примет вас в кабинете. Прошу, ступайте со мной.

Проводив Уоллеса до конца коридора, дворецкий распахнул перед ним одну из дверей.

– Можете войти.

Переступив порог, Уоллес увидел перед собой трех человек в элегантных покойных креслах. Все трое дымили трубками так, что от дыма в кабинете было не продохнуть. Ноздри защекотал аромат табака. Собравшиеся оживленно беседовали, и потому Уоллесу оставалось только стоять да ждать. Наконец лорд Мэнсфилд поднял на него взгляд.

– А, Уоллес! Входи, входи. С мировым судьей Уотсоном ты, если не ошибаюсь, знаком?

Невысокий, пухленький человек средних лет, в напудренном парике, разодетый с иголочки, оглянулся на дверь и кивнул Уоллесу.

– Действительно, встречаться нам доводилось, – кивнув в ответ, подтвердил Уоллес.

– А это его помощник, капитан Джон Мур.

Суровый на вид, темноглазый, с ног до головы в черном, капитан смерил Уоллеса испытующим взглядом. Из-за его широкого кожаного пояса торчала рукоять кремневого пистолета, а рядом, прислоненная к подлокотнику кресла, стояла шпага в ножнах.

– Не имел удовольствия.

– Капитан, это Уоллес Уильямс. У нас с ним кое-какие совместные дела. Уоллес – сын Натаниэля Уильямса. Того самого Натаниэля Уильямса, одного из основателей Саттона.

– Ну, кто такой Натаниэль Уильямс, мне напоминать ни к чему, – сказал Мур, поднимаясь и протягивая Уоллесу руку. – Искренне рад знакомству. Я бился плечом к плечу с вашим отцом, когда был совсем еще молод.

Оба обменялись рукопожатием.

– Да, – подтвердил лорд Мэнсфилд, – если бы не отец Уоллеса, как знать, удалось бы мне сохранить при себе вот этот прелестный скальп? Ведь это он, Натаниэль, подставил мне плечо в тот день, при Ферри-Пойнт, когда я получил стрелу в бедро, вот сюда! Вместе мы кое-как доковыляли до форта Сэйбрук, а эти растреклятые краснокожие дикари не оставляли нас в покое всю дорогу. Твой отец, Уоллес, был замечательным, на редкость замечательным человеком.

– Благодарю вас, сэр. Услышать такое от вас дорого стоит. Вы же понимаете, что он для меня значил.

– Верно, верно, всем нам весьма его не хватает. Ну, а теперь говори, с чем пожаловал? Судя по выражению лица, новости – так себе?

Уоллес сокрушенно вздохнул.

– Вижу, я не ошибся, – заметил лорд Мэнсфилд. – Что ж, присаживайся и расскажи, каковы наши дела.

– С сожалением вынужден сообщить: вся загвоздка в жене брата, Абите. Я изложил Эдварду ваше справедливое, великодушное предложение, и он, несомненно, не стал бы артачиться, сделал бы все, что от него требуется, как обычно. Как всегда. Однако его супруга продолжает совать нос в наши дела, при всяком удобном случае вбивает между мною и братом клин. Она-то и подучила его отвергнуть ваши условия.

– Что? Баба? – удивился судья Уотсон, впервые нарушив молчание. – Так отчего же ты сразу преподобным на нее не донес?

– Следовало, но брат упросил не делать этого, и я обещал дать ей еще один шанс, – пояснил Уоллес, покачав головой. – Сам же теперь и жалею. Брат… он умом не силен, вот она этим и пользуется, настраивает Эдварда против меня.

– Добрая ты душа, Уоллес, – сказал лорд Мэнсфилд. – Как о брате заботишься… Я понимаю: родная кровь, но вспомни не только об Эдварде, вспомни об интересах каждого. Тебе и о собственной семье позаботиться нужно, а он загоняет тебя в тупик. Хочешь не хочешь, придется тебе пойти к преподобному Картеру. Преподобный Абите этаких выходок с рук не спустит, и Эдварда, я уверен, вразумит непременно.

Уоллес нерешительно кашлянул.

– Уже ходил, но… э-э… но эта ведьма вбила в голову Эдварда столько всякого вздора, что он сумел убедить проповедников в своей правоте.

– Что? – ошеломленно выдохнули все трое. – На каком основании? Как это?

Уоллес изложил разговор с проповедниками во всех подробностях, однако недоумение лорда Мэнсфилда с гостями только усилилось.

– Преподобный Картер у меня с давних пор – что заноза в боку, – сказал лорд Мэнсфилд. – Порой он настолько прямолинеен, что не воспринимает истинного смысла наших заповедей во всем его богатстве и широте.

– За деревьями леса не видит, – вставил судья Уотсон.

– Да, именно. В этом и состояла вся суть наших разногласий еще тогда, многие годы назад. Поэтому он и откололся, и поселился там, в Саттоне.

Испустив долгий вздох, лорд Мэнсфилд глубоко затянулся табачным дымом.

– Уоллес, мой долг перед твоим отцом – позаботиться, чтобы ни ты, ни Эдвард не остались без ферм. Выход, для всех приемлемый, несомненно, найдется. К примеру… что, если каждый из нас возьмет на себя часть долга? Я снижу сумму первого платежа, а остальное разделим меж вами двумя. Выплачивайте, скажем, по четвертине от урожая с ваших хозяйств в течение десяти лет, а после оба свободны и ничего никому не должны. Что скажешь?

– На мой взгляд, более чем справедливо, – заметил судья.

«Десяти лет?!»

Уоллес едва не задохнулся от возмущения, но тут же вспомнил, что в ином случае вовсе лишится фермы, и неохотно кивнул.

– Уверен, Эдвард бы согласился. Во имя отца так бы и поступил. Но, повторюсь, загвоздка не в нем – в этой бабе. Боюсь, как ваше предложение ни справедливо, ее ядовитый язык испортит все дело.

– Значит, придется нам о ней позаботиться, – сказал судья.

– Да, позаботиться об этой Абите придется, – согласился лорд Мэнсфилд. – Послушай, Уоллес, я понимаю твое желание уберечь брата от неприятностей, однако настаиваю: о поведении его жены донеси преподобному немедля. Непокорства в семье он не потерпит, а хорошая порка и пара ночей в колодках, на холодке, научит ее не совать нос, куда не след.

Уоллес блекло улыбнулся.

– Позвольте и мне добавить кое-что. Думаю, пригодится.

С этим судья Уотсон подошел к письменному столу, отыскал лист пергамента и вынул перо из чернильницы. Набросав на листе несколько фраз, он свернул пергамент и подал Уоллесу.

– Всего лишь намек, – пояснил он. – Напоминание преподобному: мы очень надеемся, что он уладит дело, как подобает.

– А если и из этого ничего не выйдет, – добавил лорд Мэнсфилд, – тебе, Уоллес, настоятельно рекомендуется придумать, что с этим можно поделать. Ее выходки – дерзкий вызов основам нашего общества, и тебе, и всем добрым жителям Саттона, и самому Господу Богу. Знаю, ты – человек набожный, благочестивый, но если Дьявол рукой этой женщины сеет смуту меж правоверными, ради восстановления порядка от праведного пути можно и отступить. Ты меня понимаешь?

– Думаю, да, сэр.

– Во имя Господа даже ангелам нередко приходится браться за темное дело, – добавил судья Уотсон. – Не так ли?

Уоллес, чуть поразмыслив над этим, кивнул – скорее, себе самому, чем собеседникам.

– А что ж… в самом деле, приходится.

Обменявшись с обоими твердым рукопожатием, Уоллес направился к выходу. По дороге домой в голове его снова и снова звучали слова судьи.

«Во имя Господа даже ангелам нередко приходится браться за темное дело».

– Проснись!

– Отстаньте.

– Они здесь. Ты должен убить их.

– Кого?

– Этих людей… принюхайся – и учуешь.

Принюхавшись, зверь вправду учуял кровь, текущую в человеческих жилах. Люди… двое… Зверь поднял веки.

– Ты должен убить их, Отец.

– «Отец»?

– Помнишь ли ты свое имя?

Зверь призадумался.

– Похоже, имен у меня немало?

– В самом деле, немало.

– Кто вы?

– Твои дети. Ты должен защитить нас, защитить Паупау… от этих людей. Не подведи нас. Не подведи нас снова.

– Я так устал…

– Тебе нужна еще кровь, да побольше.

Издали, сверху, донесся глухой удар, и козлоподобный зверь осознал, что не только слышит людей, но и чувствует их, чувствует души обоих, мужчины и женщины. Мужчина приблизился вплотную к проему.

– Мы позовем их, приведем их к тебе. Ты сделаешь остальное. Настал час попировать.

– Да. Настал час попировать.

– Хватит. Ближе не надо, – сказала Абита.

Эдвард, с топором на плече, не слушая ее, подошел к самому зеву пещеры.

– Эдвард, ты же упадешь.

– Бог мой, женщина, успокойся же, наконец. Никуда я не упаду.

– Стой! – с неожиданной жесткостью велела Абита. – Он… Эдвард, он там.

Эдвард взглянул ей в глаза.

– Знаю, ты меня дурой считаешь, но… э-э… я вправду, вправду чувствую: он там, внутри.

– Кто «он»?

– Дьявол! – выпалила Абита. – Я чувствую!

– Дьявол? – усмехнулся Эдвард. – Сам Дьявол, здесь, в наших лесах? Так надо же преподобного Картера поскорее предупредить!

– Я не шучу!

Щеки Абиты раскраснелись, и, видя это, Эдвард вновь усмехнулся.

– Абита, ты вправду боишься, что старина Косиног схватит меня и утащит к себе в берлогу?