Судя по выражению лица, Абита именно так и полагала.

– По-твоему, это смешно? – воскликнула она, хлопнув о бедра ладонями. – Ну, так возьми да сам туда прыгни, избавь нас с Косиногом от лишних хлопот. Я за него беспокоюсь, а он…

Да, Эдвард видел: Абита вправду волнуется за него, очень и очень волнуется, а если так, усмехаться тут нечего.

– Ох, Абита, прости. Я не хотел над тобой насмехаться. Не бойся. Я осторожно, слово даю.

Похоже, это Абиту слегка успокоило, однако она по-прежнему то и дело косилась в сторону пещеры, и Эдвард поневоле задумался: что же она там видела, что ей могло там почудиться? Как бы то ни было, Абите хотелось, чтоб он загородил вход в пещеру воротами – будто бы для того, чтобы скотина туда больше не забредала, но, видимо, наоборот. Скорее, затем, чтоб обитатель пещеры не смог выбраться наружу.

С небес донесся громкий клекот. Абита вздрогнула. Оба подняли взгляды.

– Лебеди-трубачи, – сказал Эдвард. – С юга домой возвращаются.

Абита сдвинула чепец на затылок, чтоб разглядеть птиц получше, и длинные пряди ее волос рассыпались по плечам, засияли густой рыжиной в лучах солнца, пляшущих среди ветвей.

«Ну и красавица же ты у меня», – подумалось Эдварду.

Уоллес – тот вечно отпускал колкости насчет ее вида, насчет веснушек и худобы. Возможно, Абите вправду недоставало милых округлых щек с ямочками, как у Ребекки Чилтон, или пышности форм Мэри Диббл, однако, на взгляд Эдварда, поразительные зеленые глаза Абиты выглядели куда живее, красивее, чем у обеих этих девиц, вместе взятых.

– Весна на носу, – заметил он. – Глядишь, скоро уже и сеять пора.

Абита одарила его жутковатой, едва ли не хищной улыбкой, и эту улыбку Эдвард понял без слов.

– И, с Божьего соизволения, мы скоро с ним расквитаемся, – процедила она. – Придется Уоллесу кем-то другим помыкать. Ах, Эдвард, дождаться бы только! Славный же то будет день, а?

– Уж это точно.

Шагнув к мужу, Абита взяла его за руку. В ответ Эдвард легонько сжал ее пальцы и сразу же выпустил, однако Абита привлекла его ближе, обняла, прижалась животом к его животу. Сразу же вспомнив об их ночном сладострастии, Эдвард напрягся всем телом, покраснел, отстранился от жены, не в силах взглянуть ей в глаза.

– Что с тобой, Эдвард?

– Знаешь, не надо бы нам так поступать. Плоть ведь нас слабыми делает. Вот вчера ночью я перешел все границы, и как же мне теперь стыдно…

Абита отпрянула прочь, переменившись в лице так, точно он дал ей пощечину.

«Вот видишь, – подумал Эдвард, – постыдное сладострастие ведет только к мукам. Изорву я этот рисунок, все эти рисунки изорву. Прости, Господи, мою слабость».

Тем временем Абита, отвернувшись от него, подошла к пещере. Судя по осанке, ей было здорово не по себе. Пошарив в кармане передника, она повесила над входом в пещеру какой-то пустяк. Приблизившись, Эдвард увидел, что это крестик из перьев и прутиков, связанных красной шерстяной нитью.

– Что это?

– Всего-навсего оберег. Моя мать такие же делала, чтобы недобрые духи держались подальше.

Эдвард поспешил оглядеться вокруг.

– Абита, брось эту затею. А вдруг люди увидят?

– Здесь нет никого, кроме нас.

– Нет уж. Довольно этих твоих чародейств, слышишь? С ними пора покончить, – твердо сказал он и только после понял, что прозвучало все это резче, чем следовало.

– Это же просто рябиновые прутики и пряжа, Эдвард. Как…

– Эти прутики с пряжей тебя до позорного столба, до плетей доведут!

– Эдвард, тебе прекрасно известно: обереги делают многие из саттонских женщин. На счастье, не более.

Действительно, так оно и было. Действительно, деревенские жители отнюдь не гнушались домашними снадобьями, зельями, талисманами – всем, чем сумеют разжиться. Пользовались ими, конечно, тайком, однако для всех это было делом вполне обычным.

– Вот это, – возразил Эдвард, указав на крестик из прутиков, – не просто безделка на счастье. Сейчас же пообещай мне покончить с чарами и амулетами навсегда.

– А откуда у нас, по-твоему, нынче утром лепешки на завтрак взялись? Твой брат такое ярмо взвалил нам на шею, что без моих амулетов да чар, без торговли ими, не нашлось бы в доме ни муки, ни соли.

– В-вот как? – запнувшись, пролепетал Эдвард. – Ну что ж, отныне придется перебиваться как-то иначе, а с этим нужно покончить раз и навсегда. Слишком уж дело опасное.

– Я осторожно.

– Но от Господа-то ничего не скрыть! Увидит он нас и покарает по делам нашим!

– Что на тебя вдруг нашло, Эдвард? Это из-за прошлой ночи? Брось ты, не верь, что Господь покарает тебя за невеликое удовольствие, за попытку найти хоть немножко радости в этом суровом, холодном мире!

– Исполни в кои-то веки мою просьбу. Довольно чар, Абита. Довольно. Поклянись оставить это занятие.

– Ты совсем как отец. Может, мне вообще от всех радостей в жизни отречься? Мне уже до смерти надоела эта надобность страдать без нужды. Страдания никого к Богу не приближают! – выкрикнула Абита, сдернув с карниза над входом в пещеру рябиновый крестик. – Я всего-навсего хотела уберечь тебя от всякого зла, таящегося там, под землей. Но если тебе угодно, чтоб оно выползло навстречу, делай, как знаешь, а мне все равно!

В последний раз бросив опасливый взгляд на пещеру, Абита развернулась и стремительным шагом направилась прочь.

Эдвард смотрел ей вслед, пока она не скрылась среди деревьев.

«Ну почему, что я ни говорю, все выходит неладно? – думал он. – Абита, я же только хотел сказать, что не вынесу, если с тобой вдруг случится беда. Не смогу я снова… снова остаться один».

Тяжко вздохнув, он принялся приглядываться к ближайшим деревьям, выбирать подходящие для сооружения ворот. Тут ему бросилось в глаза, как хороша в этом месте почва. Доброе выйдет поле, если участок расчистить…

Вдруг из пещеры донесся негромкий стон.

Эдвард развернулся к ней, вскинул над головой топор, замер в ожидании… Нет, никого. Ни медведей, ни дьяволов.

«Чудится всякое», – подумал он, опуская топор.

Однако странный звук он не просто слышал – почувствовал, словно чье-то прикосновение, и нисколько в этом не сомневался.

«Это все Аби, наверное, с ее разговорами. Заладила: дьяволы, дьяволы, вот тебе дьяволы и мерещатся».

В надежде увидеть Абиту он оглянулся назад, в сторону дома, но обнаружил, что остался один. Между тем солнце скрылось, спряталось за густыми тучами, а лес вдруг стал теснее, словно сами деревья придвинулись к Эдварду вплотную.

Из пещеры снова донесся голос – на сей раз, скорее, плач, а может, блеянье.

«Самсон? Ну конечно, – едва не рассмеявшись, подумал Эдвард. – Козел наш. Кто там еще может быть?»

Подступив к пещере, он заглянул внутрь, но в темноте не видно было ни зги. Негромкое блеянье слышалось откуда-то издали, из глубины. Сняв шляпу, пригнувшись, Эдвард пошел на звук, старательно ощупывая топором землю – не подвернется ли под ноги яма. Мало-помалу его глаза приспособились к мраку, но, оглядевшись, он не увидел вокруг ничего, кроме нескольких веток да прошлогодней палой листвы. Однако в воздухе веяло не только прелыми листьями, и этот запах Эдварду, в свое время забившему на мясо немало домашней скотины, оказался прекрасно знаком. В пещере явственно пахло кровью.

Снова блеянье… вроде бы из сумрака в дальнем углу.

– Самсон! – позвал Эдвард.

Сощурившись, пригнувшись, чтоб не цеплять макушкой низкого свода, он сделал еще пару шагов, но тут же остановился.

«Без толку все это, – подумал он. – Тут фонарь нужен».

Но, стоило ему повернуть назад, за спиной кто-то тоненько захныкал.

«Ребенок? Да нет, попросту эхо шутки шутит».

Покачав головой, он продолжил путь к выходу… но жутковатый негромкий плач не смолкал. Казалось, странные звуки сквозь уши ползут прямо в голову.

«Уходить надо», – подумал Эдвард.

И тут плач перешел в шепот – в шепот, обращенный к нему, только слова удалось разобрать не сразу.

– Помоги… пожалуйста… помоги…

Эдвард замер на месте. Вроде бы детский, голос казался неестественно гулким, так что и не понять, вправду ли его слышишь, или слова звучат только в твоей голове.

– Хелло! – окликнул говорящего Эдвард. – Кто здесь?

– Помоги мне.

– Держись, я принесу фонарь и веревку. Подожди малость.

– Мне страшно.

– Держись, держись. Я скоро вернусь.

– Не могу, не могу удержаться, вниз соскальзываю!

Эдвард призадумался. С одной стороны, голос странный, почти нечеловеческий… однако кому, кроме человека, он может принадлежать?

– Помоги!

Нет, это ему уж точно не чудится.

– Помоги мне!

Вдали, во мраке, мелькнуло личико – детское, вероятно, мальчишеское, едва ли не мерцающее. Озаренное причудливым призрачным светом, оно словно бы парило над полом пещеры, подобно отделенной от туловища голове.

– Помоги же! Пожалуйста!

Гулко сглотнув, Эдвард опустился на колени и со всей быстротой, на какую хватило храбрости, нащупывая путь топорищем, пополз к ребенку. За первой пещерой оказалась вторая; здесь пол шел под уклон. Эдвард потянулся к ребенку, однако малыш, точно дразня его, легким облачком дыма отпорхнул прочь. Тут-то Эдвард и обнаружил, что перед ним вовсе никакой не ребенок, а… а…

«А кто же? Рыба? Рыба с детским лицом?»

Вскрикнув, Эдвард отдернул руку.

«Ребенок» захихикал, заулыбался, обнажив два ряда крохотных игольно-острых зубов, а Эдвард сумел разглядеть, что плоть жуткой твари дымчата, полупрозрачна – что сквозь нее кости видны!

– О Боже! Господи Иисусе!

Тут что-то коснулось его затылка. Невольно вздрогнув, Эдвард обернулся назад. Еще лицо, совсем рядом, нос к носу с ним. Еще ребенок… но нет, глаза-то, глаза – что глубокие черные ямы! Разинув пасть, жуткая тварь завизжала, а следом за ней завизжал от ужаса Эдвард, и сзади тоже раздался пронзительный визг.

Вскочив, Эдвард ударился макушкой о низкий свод подземелья так, что в глазах помутилось, и полетел, покатился куда-то вниз, тщетно стараясь нащупать во тьме хоть какую-нибудь опору. Сильный удар о камень, жгучая боль от столкновения со стенками ямы – еще, и еще, и еще… и, наконец, спустя целую вечность, падение кончилось.

Эдвард открыл глаза. Лицо мучительно саднило, голова раскалывалась от боли, а вот ниже шеи он не чувствовал ничего, и понимал, что это истинное благословение – ведь тело его наверняка превратилось в бесформенное кровавое месиво. Из груди сам собой вырвался стон.

Вокруг должна была царить непроглядная темнота, однако спертый воздух подземелья мерцал неярким зеленоватым светом, и в этом свете Эдвард сумел разглядеть скальные выступы, валуны… и россыпь костей. Куда ни глянь, всю землю устилали кости!

«Где это я? – подумал он, однако ответ ему был известен. – Я в Преисподней».

И тут Эдвард увидел его – Дьявола, самого Люцифера. По-собачьи сидящий невдалеке, зверь не сводил с него глаз, пары щелок, пылающих серебристым огнем. Казалось, их опаляющий взор пронзает душу насквозь, видит весь его позор, все прегрешения до одного: и как Эдвард лгал отцу, и как хулил имя Господа, и книги, все эти пагубные книги, купленные в Хартфорде, а самое главное – все его сладострастные рисунки, все портреты Абиты.

– Господи, прости меня, грешного, – прошептал он, пусть даже знал, что Господь не простит, что Господь от него отступился.

Призрачные твари с детскими личиками спорхнули вниз, хихикая, заплясали вокруг, но Эдвард, не в силах отвести полных ужаса, вылезших из орбит глаз от Дьявола, их даже не заметил.

Дьявол тяжкой поступью двинулся к Эдварду.

Эдвард хотел было подняться, опереться на локти, отползти прочь, но лишь задрожал, да кое-как сумел сморгнуть с глаз слезы.