Игорь Веселов: «Футляр времени», или Хроники одной хрени

2014 г.

Предисловие или пожелание себе.

Как любой автор, с надеждой, что будет читаться вкусно.

От главного героя:

«Бывают периоды жизни, когда даже солнце может быть фиолетовым».

И будет на солнечном диске оранжевых пятен,

Как на планете Земля всегда унылым чернозем,

А жизнь в «отчетах» пред Богом совсем неконтрастна,

Где «календарь судьбы» листается, притом.

Не все прекрасно складывается в песни,

И некрасиво стелется «газон»,

А в той «траве забвенья» мечутся несчастья,

Мы оставляем радость на потом.

Евгению не спится. Он с вечера не выпивал, и сон упрямо не идет к нему. Свод подвала жилого дома где-то на окраине города низок, и в слабом свете единственной пыльной лампочки видно, как потолок густо усеян каплями испарений. Пахнет плесенью, и здесь высокая влажность. К трубам теплотрассы не прикоснуться, а тоска холодом лезет за шиворот.

Рядом беспокойно ворочается его подруга Светка. Во сне что-то прерывисто бормочет – у нее больное сердце.

Жене Борисову чуть за пятьдесят, его спутница, вроде как, ровесница. Их матрацное лежбище устроено на досках, брошенных на цементный пол.

На улице январский мороз, но здесь тепло, и крысы: эти твари бутылочного размера шуршат в темных углах. Жека, так когда-то его называла бабушка, наблюдает, как блестят бусинки-глаза самой смелой, пробежавшей в полуметре.

Уже почти полтора года, как Борисов и Светка вместе. Временами у них дружно, но чаще собачатся.

У сегодняшнего бомжа более чем серьезные проблемы с памятью: из нее выпал кусок в пятнадцать лет.

__________________________//___________________________

Помнит себя трехлетнего: мягкую игрушку-клоуна, ядовито-зеленого цвета, колючесть отцовской щетины, запах цирка, куда он, в первый и последний раз, пошел с мамой. Потом похороны родителей. В свои чуть за двадцать они, студенты-геологи, в один день перестали жить. Виной тому отравление грибами, и вот два гроба, на крышки которых падают комья ржавой глины.

Народу немного, и бабушка (мамина мама) промокает платком слезы, крепко держа, так что пальцам больно, руку внука. Особенно помнится, почему-то, запах свечи, зажатой в кулачке, и страшное лицо чужого дядьки, со шрамом, в толпе.

Эти детские расплывчатые воспоминания черным крепом легли на зарождающееся самосознание. А дальше он – бабулин сын, и у него за плечами остаются детский сад, средняя школа, студенчество, женитьба, рождение дочери, защита кандидатской диссертации, свой бизнес.

Из последнего в сознании всплывает: Жеку везут на каталке в операционную, и ободряющий голос пожилого хирурга-балагура:

– Не вздумайте, Евгений Петрович, уйти от нас – меня за это, возможно, поругают.

В 33 года обнаружена опухоль головного мозга, и все: на лице усыпляющая маска, а потом провал и наступивший мрак.

А затем вечер и летняя пригородная электричка, почти пустая, везущая его в город, где он никогда не был, указанный в билете, найденном в сильно поношенных брючинах. Там же – скомканная в шарик записка, где нетвердым почерком были выведены его имя и дата рождения. Но цифры на железнодорожном квитке, обозначающие время его приобретения, обескураживают – 19.06.2010.

Осматривает себя: не по размеру тесная клетчатая рубашка топорщится нагрудным карманом – в нем, аккуратно заглянув, обнаруживает 24 советских рубля, причем по одному, чей облик уже изрядно им был позабыт (увидев их, пересчитал, не вынимая).

На что первое внимание: какая-то старая тетка говорит по беспроводному телефону миниатюрного размера, притом громко, и такой технический прогресс убеждает Евгения в нереальности происходящего.

Напротив одиноко сидящая и неопрятно одетая женщина с прямо-таки цыганскими глазами пристально смотрит на Борисова. Тот остается ошарашенным, будто пьяным проснулся – когда сразу не вспомнить, в чьей ты квартире, и у кого был в гостях. Мираж затянут, и похмельно болит череп.

Но эти черные зрачки приводили в чувство, в настоящее. Ему вдруг захотелось дать ей пощечину, полновесную, чтобы щека с ямочкой стала пунцовой.

Стыки рельс ритмичным перестуком давали о себе знать, в такт этому больно отдавалось в висках.

«Должно быть, вижу сон, не приведи Господь, своего будущего», – еще подумалось Жеке, такая футуричность не укладывалась ни в какие рамки.

В башке вихрем, все-таки, пронеслось: «Значит мне сейчас сорок восемь с довеском».

Еще, чуть не вскрикнув, замечает: на указательном пальце левой руки отсутствует фаланга. Ха, а ведь до операции был цел! Хочется курить до невыносимости.

Идет в тамбур, там никого. Смотрит, как мелькают бетонные столбы. В сумеречных бликах стекла наблюдалась физиономия пожилого мужчины, давно не стриженного и с глубоким шрамом через всю левую щеку. Проводит по нему ногтем. Кошмар! Надо быстрее проснуться. Шарит по себе – курева нет. Стрельнуть у кого-то? Лучше потерпеть.

Сзади хлопают раздвижные двери. Резко повернулся, а там эта, так сильно раздражающая его баба улыбается. Подошла вплотную и зачем-то делает ни к месту книксен. Представляется Светланой, от ее одежды тянет тиной.

Туфли-лодочки, короткая джинсовая юбка-варенка, глубоко расстегнутая белая блузка не первой свежести и большие пластмассовые клипсы делали эту черноглазую похожей на немолодую привокзальную блядь. Портрет дамы дополняют еще стройные ноги и подобие гнезда вместо прически и, почему-то, отсутствие макияжа.

– Евгений, – слегка смутившись, называет он себя. Галлюцинация продолжает иметь место.

– Женя, тут такое дело. Я, видимо, вчера где-то прилично набралась. В общем, ничего не помню,– в ее сипловатом голосе услышано что-то знакомое.

– Как оказалась здесь, не знаю. Очухалась, в шаге ты спишь, но сразу же проснулся. Озираешься, шаришь по карманам, небось тоже с похмелья? Помоги пострадавшей памятью на ниве злоупотребления, – с веселым видом щелкает себя пальцем под подбородок.

Видимо, ироничное отношение к жизни ей совсем не чуждо.

– И чем же?

– Вот все, что было при мне, – протягивает ему какой-то листок.

На отчаянно замусоленном бумажном квадратике той же, что и у него, кривой прописью написано лишь: «Светлана Никонова – это ты».

Нереальность происходящего гнобит сознание Борисова, а сюжетная фантастика совсем не увлекает.

В это время электричка замедляет ход – платформа. Их выдавливают из вагона немногие выходящие.

Евгений присел на скамейку, она рядом – вопросительно смотрит на него. Полная прострация.

Что же все-таки произошло с ним? Эта встреча – случайность? Откуда этот временной скачок? Чья на нем одежда? А эти немногословные послания, написанные одной рукой, деньги, билет, в конце концов, шрам, палец? Так он в своем будущем, или кто-то другой в его настоящем? Как много вопросов, и страшно то, что на них нет ответов.

– Света, какой сейчас год? Где живешь? Семья, дети? – во рту пересохло, попить бы.

Никонова, если это она, силится вспомнить. Первое неприязненное отношение к ней куда-то улетучивается. Смеркается, за кромкой ближайшего леса почти зашел в оранжево-сиреневой дымке диск солнца. На вывеске станции трафаретно-незнакомое: «Заволжье».

– Нет, ничего не помню. Ни кошелька, ни паспорта, сплошная хрень, думаю, обокрали меня. Фамилию и ту прочитала, а после этого только к тебе не постеснялась подойти, – закрыв лицо, заплакала.

Облупленный ярко-красный маникюр, да и весь облик ее, вызывал теперь только жалость.

Успокаивать эту несчастную женщину не стал. Сам не разобрался про себя, а тут еще она.

– Сиди и жди меня, – коротко бросил он и направился к деревянному зданию вокзала. Показалось, по ее тревожному молчанию, она боится, что Евгений уйдет навсегда.

Окошечко кассы было закрыто. В небольшом, плохо освещенном зале, вытянувшись во весь рост и подложив набитый пакет под голову, храпит бородатый старик на фанерных креслах.

Внешне – бомжара. Будить его Борисов не решился. Подошел к информационной доске. Из расписания поездов и висящих там объявлений пришло понимание: он сегодня ехал в город, находящийся за тысячу километров от его родного, а на дворе, все-таки, упрямый июнь 2010-го года. Установленные им факты временного и географического местонахождения, ровным счетом, ничего не объясняли.

Первая мысль: срочно вернуться туда, где осталась единственная дочь, где прожил свои 33 года. Вторая: нет денег и документов, подтверждающих личность. И третья: его давно уже ищут, наверное. Последняя настраивает, в какой-то степени, на оптимистичный градус.

Слышится надрывный кашель. Проснулся лежащий. Значит жизнь продолжается. Только вот чья? Вопрос вопросов. И в голове опять полный реквием, а любая загадка кажется просто кем-то ловко придуманным трюком в области телепортации.

– Милейший, закурить не будет? – голос спрашивающего при высоком потолке звучит гулко и немного агрессивно.

– Сам бы у кого стрельнул.

– Какой гнусняк, – непонятно к чему или к кому следовало отнести сказанное, – а я ждал тебя, уважаемый.

– Не понял? – повеяло бредоватостью от такого утверждения.

– Потом поймете, – диалог тянет на бессмыслицу.

«То на ты, то на вы. Типичный маргинал с шизоидой», – подумал еще Борисов.

– Считаешь, что с психом разговариваешь, – будто мысли прочитал дед.

– Ничего я такого не думаю, – сердито буркнул Евгений и поспешил к потерявшей память.

Перрон продолжал оставаться безлюдным, включили фонари. Его новая знакомая, с мокрыми от слез глазами, понурившись, сидит. Отметилось, как обрадовалась возвращению попутчика – заулыбалась.

– Ну что, не вспомнила? – сразу же и спросил.

– Не-а. Ни о семье, ни о родителях. Где жила, кем работала? Даже ни одного знакомого. Вот, разве что, какой-то водоем, типа озера, а вокруг деревья с желтыми листьями. И все.

По ее интонации возникает стойкое ощущение: она не верит, что у нее был вчерашний день и свое прошлое, хоть какое-то.

– Почему ты про год спросил?

– Да так, проверял твою память, – Борисов решает о своих открытиях пока промолчать. Ну, кто она ему?

Как-то совсем незаметно, вплотную к ним, подошел тот – вокзальный. Протягивает левой пластиковую бутылку с жидкостью, на указательном нет фаланги. Печальный взгляд вроде серо-синих глаз. Сандали на босых ногах, совсем не по-летнему бежевый в пол плащ в крупных темных, будто жирных, пятнах, от него густо пахнет расплавленным воском.

– Берите, не стесняйтесь, голуби мои. Хорошо помогает при снятии похмельного синдрома бывшей жизни.

«А ведь, запросто, что я сплю», – про себя крякнулось Евгению.

– Не спишь, Женя, час, как не спишь, – голос предлагающего воду утвердителен.

– Дедуля, ты кто такой? И чего тебе надо от нас? – это уже Света, прежде чем выхватить бутылку и жадно начать пить.

– Все, все, удаляюсь, – был смиренным ответ.

Поворачивается, чтобы уйти. В фонарном освещении теперь угадывается шрам под длинной седой щетиной. Жека машинально нащупывает свой – как и с пальцем, полная похожесть.

Вслед просительное, голосом Борисова:

– Извините нас. Вы, наверняка же, знаете, что происходит? Подождите, пожалуйста.

Не останавливаясь и безапелляционно:

– Нет, прощайте. Мне надо идти дальше, хоть и устал. Рад, что вы снова вместе, – и продолжает шагать, чуть припадая на правый бок, такой странный незнакомец.

– А мне его, почему-то, жалко стало, – передавая питье, думает вслух не помнящая свое ни имя, ни фамилию.

На почти фиолетовом небосклоне двурогий месяц незаметно заменил багровый закат.

– Себя лучше пожалей! – озлился Евгений. От всей этой необъяснимости вернулось острое желание нагрубить.