Глава 3. Вторая половина войны. Концлагерь.

В конце 1943 года в городе появились виселицы, на которой долгое время висели несколько человек. Кто они были – не знаю. Виселица была сооружена в районе ближе к Днепру, права от улицы Первомайской, выше парка Приднепровского. Фронт подошел вплотную к Жлобину и остановился на линии реки Днепр. Справа по течению реки были наши. Слева – немцы. Круглыми сутками мы слушали взрывы и выстрелы, которые сливались в непрерывный гул. Впрочем, вначале немцы занимали позиции и за Днепром и позже были отброшены непосредственно в город. Жлобин в этот начальный период был для них чем-то вроде ближнего тыла. Сюда прибывали подразделения для положения и замены непосредственно воевавших. Запомнились те, кто недавно вышел из боя. Некоторые останавливались у нас дома. Бросалась в глаза их нервозность, возбудимость, громкие разговоры, непредсказуемость поведения. В ночь нового 1944 года один из них "всадил" очередь из автомата в стену над окном в маленькой комнате. Я спал и не слышал стрельбы и только утром я увидел следы пуль в стене. Однажды солдат с пулеметом хвастал перед нами какое у него мощное оружие. Как он сказал, против него был комиссар с пистолетом: "Комиссар из пистолета "пук-пук", а я по нём из пулемета "ду-ду-ду". Нет комиссара", – и смеется.

Из построенной казармы у железной дороги каждый день вместе с мусором выносили патроны, гранаты и сбрасывали в яму, вырытую на краю огорода у соседей. Мальчишки находили там патроны для свои игр. Парни постарше, я видел, забирали гранаты, наверное, находили им применение.

В марте 1944 года нас выгнали из дома. Было приказано перейти на ту сторону железной дороги. С собой разрешили взять немного вещей, которые мы погрузили на телегу. У нас была взяты с собой: маленький топорик, бутылка рыбьего жира и еще кое-какие вещи. Все остальное было брошено в доме. Одну ночь мы переночевали у родственников, а потом всех выгнали из домов и под конвоем повели на железнодорожную погрузочную площадку (так называемый Орловский парк). Там стоял эшелон из товарных вагонов. Вагоны закрыли на запоры – и поехали. В вагоне не было туалета, и отец с мужчинами прорубили пол в углу. Многие стеснялись подходить к отверстию. Ехали целый день. К вечеру прибыли на станцию (возможно в городе Бобруйск) и выгрузили из вагонов. Толпой под конвоем повели к огороженному колючей проволокой загону, где мы провели ночь. Весь следующий день нас гнали до следующего загона. Снова ночевали на снегу. Таких переходов было, по-моему, три или четыре. Больше запомнились последние переходы. Во время одного из переходов отец опустил на землю мешок с имуществом. Сразу же подскочил конвой, и когда отец хотел взять ношу, ударил его палкой. Погнал нас дальше, а сам стал проверять палкой наш «скраб». Остались мы практически без вещей, без еды. У меня, правда, оставалась бутылка рыбьего жира, из которой я время от времени делал по глотку. Кое-где на обочине лежали обессиленные люди. Видел, как обессиленная женщина положила на снег ребенка, завернутого в одеяло, и пошла прочь. Подошел конвоир и стволом винтовки развернул одеяло. Потом мы услышали выстрел…. Нас гнали по обочине, а навстречу двигались машины с отступающими немцами. Порой нас перегоняли, с одной стороны, на другую, не обращая внимания на двигающиеся машины. Для острастки стреляли в воздух. Отец с матерью проскочили перед машинами, а я застрял в глубокой колее в грязи по колено. На меня на скорости двигалась машина: тут бы мне и конец, но вдруг она остановилась. Я увидел в кабине молодого немца-водителя, который тоже смотрел на меня. Почему он пожалел меня – не знаю. Вернулись родители, помогли мне вылезть из грязи. Колонна двинулась дальше.

В предпоследнем лагере у нас отобрали паспорта, остатки денег, у кого были ценности. Отводили в сторону более рослых подростков. И вот, наконец, последний лагерь. Это замерзшее болото с редкой растительностью. Обнесено оно было колючей проволокой. Помню вышки с пулеметами. Время от времени они стреляли. Сил уже почти не оставалось, и мы легли под сосенками где-то в середине на снег. Правда, отец нарубил веток и сделал что-то вроде постилки. Костер жечь не разрешили – стреляли. Мать набивала алюминиевую флягу снегом и растаивала его теплом своего тела. Отец в один из дней отошел от нас, был у выхода. Говорил, что видел канаву с водой, в которой плавали мертвецы, но люди все равно набирали воду и пили. Немцы бросали буханки хлеба и смеялись, глядя, как люди дрались за него. Отцу хлеба не досталось. Прошла неделя. Притупились все ощущения. Ушло чувство голода. Не было даже холодно. Морозы были небольшие. Шел иногда мокрый снег. Утром люди выбирались из-под снега. А некоторые оставались лежать. Помню, ночью мать трогала меня, чтобы убедиться, что живой. А потом вдруг люди увидели, что охрана лагеря исчезла. Кое-кто пытался выбраться из лагеря, но подрывался на минах. Через некоторое время пришла наша разведка, снайперы и вывели нас на свободу. Первое, что мы увидели за воротами лагеря – это был молодой мужчина, подорвавшийся на мине. Он был в сознании и пытался что-то говорить. Показал жестом на флягу, которая была у меня на поясе. Мать показала ему, что фляга была пустая. Мы побрели по указанной дороге. Навстречу шли машины с нашими солдатами. Так мы дошли до села Озаричи. Первое, что увидели – это следы недавнего боя. За селом была высотка, которую, очевидно, занимали немцы, а наши ее штурмовали. Так вот на склоне лежали трупы наших солдат. В сереньких шинелях, с тощими вещмешками за спиной лицом в землю. Меня поразил вид боя и эти солдаты, их сиротливый вид. Бедность всей обстановки и проч. Как контраст – труп немца на углу улицы в самих Озаричах. Немец, очевидно, офицер, лежал лицом вверх. На нем был надет мундир стального цвета, на груди какие-то нашивки. Близко к нему мы не подходили. В Озаричах нас немного покормили из солдатской кухни. Потом были еще переходы дальше в тыл. Помню, были мы в деревне Василевичи. Собирали мерзлую картошку, варили и ели. По ночам к деревне подходили волки и жутко выли. Мы ходили по окружающим деревням и просили подаяние. В одной избе женщина пекла блины и дала нам по одному. Мы их сразу съели. Вкусные были блины. А так, в основном, были горбушки хлеба, картофель. В одном доме стояли военные. Они дали нам по три рубля. Название одной деревни я запомнил – Золотухи. Потом я нашел это название на карте.

Потом мы добрались до какой-то станции, прошли помывку и дезинфекцию в санитарном поезде. И везли нас довольно долго по железной дороге. Помню остановку на какой-то станции. Рядом стоял военный эшелон. Солдаты плясали под гармошку. С ними был мальчишка немного старше меня, одетый в военную форму с погончиками «сын полка». Он тоже обратил внимание на меня, подошел и предложил поменяться сапогами. Когда я отказал, он заругался, стал настаивать и хотел забрать их силой. Взрослые солдаты отвели его в сторону. Было очень обидно.

Мы доехали до станции Буда Кошелевская. От станции до деревни нас перевозил на телеге парень лет семнадцати по фамилии Рой. От нас он заразился тифом и вскоре умер. Переболел тифом и я, перенес его на ногах. Спасла меня мать, она просила молоко у местных жителей и поила меня.

Жили мы одно время у деда с бабой. Не помню, была ли у них корова, но помню, как на Пасху нас пригласили за стол пообедать вместе. Из большой глиняной миски мы ложками поочередно черпали кислое молоко, и каждому дали по горбушке хлеба. Очень было вкусно. Солдаты, жившие в деревне, застрелили хромую лошадь, разделили и дали что-то нам. Мы были этому рады.

Отец помогал строить дом в соседней деревне. В качестве платы ему дали около пуда зерна ржи. Он поручил мне отнести эту рожь домой. Вначале мне было легко, но потом я с трудом, перекладывая мешок с плеча на плечо, тащился мимо ржаного поля. Был очевидно слаб после перенесенного тифа.

Запомнился еще один случай. В деревне в одном доме, куда мы зашли, жили заросший мужчина с опустившейся внешностью и молодая девушка. Показалось странным поведение девушки. Она смотрела на всех отсутствующим взглядом, глазами полными слез. Но ничего не говорила. Дед с бабой что-то говорили вполголоса родителям, поглядывая на девушку. Упоминали немцев. Я не понял, в чем было дело, но были смутные догадки.

Потом мы жили в Буде в доме одинокой женщины, муж ее был на фронте. Она ждала ребенка. Недалеко от Буды был аэродром, на котором базировались самолеты, бомбившие Жлобин. Мы собирали лесную землянику и пытались продавать летчикам. Я видел, летчиков, которые шли от самолетов, вернувшихся с задания. Вид у них такой, что и нам стало понятно, им не до земляники. Мы узнали, что в этом полку служил брат Шурки Котова, инвалида с детства, глухонемого, искалеченного какой-то болезнью, страшного вида, но добрейшего человека, моего приятеля по страсти к чтению. Он с матерью пытался найти брата, но узнали, что перед нашим приходом в Буду, он погиб.

Кстати, еще до заключения в концлагеря, эти самолеты из Буды бомбили железнодорожный мост через Днепр в Жлобине. Вывешивали осветительные бомбы и сбрасывали фугасные бомбы. Ни одна бомба не попала в цель. И только перед отступлением немцы его взорвали.

От моста до нашего дома, очевидно, километра четыре. Но тогда казалось, что бомбят нас. Мы прятались в картофельной яме в доме. Немец, который жил в это время у нас, вырыл небольшую яму в огороде. Один самолет был сбит. Немцы выставили его в бывшем парке отдыха. Охраны у самолета не было, и мы залезали вовнутрь. Отворачивали и отрезали разные трубочки. Я сидел на месте пилота, не задумываясь, кто на нем сидел в бою. Там был цел даже пулемет, черный ребристый без замка. Когда обнаружили, что топливные баки обтянуты каучуком, начали вырезать этот каучук для изготовления клея. А потом немцы нас выгнали, а самолет куда-то увезли. Самолетов над Жлобином летало очень много. Я видел бомбежку недостроенного моста у деревни Лебедевка немецкими пикирующими самолетами. Очень аккуратно, даже красиво они поочередно разворачивались, входили в пике и сбрасывали бомбы. Потом выходили из пике и выстраивались в круг. Видел встречу двух больших групп самолетов бомбардировщиков. Одна группа летела со стороны Гомеля. Это были наши самолеты. Они шли четким строем в несколько этажей по высоте. Встречным курсом и чуть правее, летели немцы, тоже бомбардировщики. Когда они поравнялись, и казалось, что разойдутся мирно, от немецкого самолета в сторону нашего, полетела длинная трассирующая очередь. Наш самолет моментально вспыхнул и начал падать горящим. Вскоре взорвался и к земле полетели какие-то черные части самолета. Никто из экипажа не спасся. Транслирующие очереди полетели со всех сторон. Потом самолеты полетели своими курсами.