Воспоминания моего дедушки. 1941-1945 (страница 4)
Еще случай. Я был во дворе дома, как вдруг над самой крышей с грохотом пронесся истребитель без звезд на крыльях и других знаков. В кабине оглядывался летчик в черном шлеме. Сразу же следом за ним пролетел немец, в кабине которого виднелся летчик, сосредоточенно глядящий вперед. Не знаю, догнал ли он его.
Это было до концлагеря и тех страшных воспоминаний. А после освобождения Жлобина мы на попутной машине где-то в июне 1944 года вернулись домой.
От дома остались одни стены. Не было пола, окон, даже были сняты ставни на окнах. Хорошо, с нами шел мужчина, он обнаружил мину под крыльцом. Когда ее обезвредили, вошли в дом. Там ничего не осталось. Мы в середине июня посадили немного картошки, свеклу и прочее. Собрали доски от взорванных немцами зданий. Я вырвал из досок гвозди. Кое-как застелили пол, вставили рамы и стекла в окна. Отчаяния не было, надеялись на лучшее. Отец устроился проводником вагонов, я пошел в школу в 4 класс. Зиму 1944-1945 гг.. прожили без мяса и молока. Родители пускали в дом квартирантов по четыре – пять человек. Молодые парни и девушки работали на железной дороге. Продавали мы яблоки из сада. Я тоже носил их в корзине к поездам. Хлеб отпускали по карточкам, но, чтобы получить его приходилось иногда стоять в очереди и даже занимали с вечера. С весны 1945 года начали засеивать картошкой весь огород. Участки вскапывали лопатой. Сеяли просо, толкли его в ступе, а ячмень и жито мололи в самодельных жерновах в муку. Завели кое-каких животных. Уход за всем требовал огромных физических усилий. Основная забота по хозяйству лежала на плечах матери. Светлая ей память! Чего ей это стояло, я понял много позже, когда стал наследником дома и начал обрабатывать всего 1/5 часть от прежнего участка.
И еще воспоминание. У многих солдат-немцев были губные гармошки, на которых они играли. Наиболее часто звучал хит тех времен «Лили Марлен». Пели эту песню и в строю. Была солдатская песня. О Марлен Дитрих. Это я узнал через много лет после войны. Некоторые немцы играли на гармошках и русские песни. Чаще всего «Катюшу». Многие из моих сверстников научились играть на губных гармошках, а я нет.
День окончания войны я не запомнил. Очевидно, радость была, но не настолько. Слишком большими были потери.
Была соседка Зина, жившая с матерью и двумя братьями недалеко от нас. Муж Зины воевал на фронте, после войны она узнала, что он погиб. Был мобилизован после освобождения и тоже погиб ее брат Антон. Сколько я знаю, почти все мужчины-соседи, которых призвали после освобождения, не вернулись с войны. Намного позже я в анкетах должен был писать о пребывании в оккупации, чем занимались, не сотрудничали ли мы с немцами. Писал и о пребывании в концлагере…. Выявляли предателей. А потом, уже много лет спустя, мне пришлось доказывать, что я действительно был в концлагере. А ведь раньше писал в анкетах, да и нас много раз переписывали, опрашивали, допрашивали. Куда все делось? Родители умерли, даже не узнав, что им будет положена компенсация от немецкой стороны. Постоянное напоминание «был в оккупации» откладывалось в сознании чем-то вроде чувством вины: да был, и желанием забыть все пережитое и увиденное. Действительно, спустя годы многое забылось. А сейчас оказалось, что помнить нужно и почетно.
Помню о вывозе советских людей в Германию. Мимо проходили эшелоны с украинской молодежью. Ехали без охраны, с песнями. Не знаю случаев угона людей из Жлобина. Из соседних деревень увозили. Как рассказывал один из наших квартирантов по имени Иван, его с односельчанами везли в закрытом вагоне, и по дороге ему удалось бежать. Потом он женился на дочери старосты и больше его не трогали.
В немецких журналах видел фотографии девушек, работавших в немецких семьях. В интервью они говорили, что живут хорошо. И, как они говорили, один недостаток был в том, что ходят не в платьях, а в халатах…
Позже я видел возвращение украинцев из Германии. Возвращались из Германии и наши солдаты. Отец купил у них мне велосипед, а потом скрипку. Велосипедом я пользовался до поступления в училище, а скрипка лежала без дела. Музыканта из меня не получилось. Мать потом продала ее кому-то. Еще отец купил мне пачку плотной бумаги с синей необычной разграфкой. Уже во время учебы в училище нам раздавали такую бумагу для геодезических вычислений. И я узнал ее. Проезжал значит через Жлобин какой-то геодезический отряд.
Как-то один солдат продал отцу кусочек туалетного мыла, который оказался деревяшкой, покрытой мылом. Потом купил вместо одеяла, покрывало для капота автомашины. Мать его расшила, потом сшила из него одеяло, и мы им укрывались. Пиком покупок отца была покупка под видом американского подсолнечного масла ружейной смазки. Уже будучи курсантом, я узнал это масло, когда получил его для смазки карабина.
Останавливались солдаты и у нас в доме. Но вели себя очень по-разному. Заезжал к нам несколько раз молодой солдат, который служил возле Гомеля. У него была сабля. Тупая, но с красивой отделкой. Я пытался рубить кусты сирени, не рубила. Был у него и трофейный пистолет. А у меня были патроны от автомата ППШ (пистолета ТТ). Патрон был одного диаметра. Солдат заряжал пистолет, и мы стреляли во дворе в воздух. Как-то он приехал, когда я один был дома и он попросил «я видел у вас маленькие тисочки дай мне их на время». У нас действительно были слесарные тисочки, пере войной мне их дал брат и они чудом сохранились в войну. Для меня это была память о брате. Солдат стал искать их в доме, я успел спрятать их за тряпку, которой было завешано окно в большой комнате. Он их не нашел. Больше он у нас не появлялся. Был еще какой-то тип, выдававший себя за артиста. Узнав, что сестра Вера не может приехать к нам (она была с сыном в Донбассе), он пообещал родителям, что организует ей вызов в Жлобин как артистке театра. Мать его накормила и что-то дала в дорогу. Вызов организован не был…
По-хорошему, с благодарностью я вспоминаю военного врача, подполковника. Он буквально спас меня от потери ноги. По глупости я сильно обжог ногу порохом.
Вначале был большой волдырь, потом он прорвался, ногу натер, она загноилась, разболелась, я едва ходил. И тут у нас появился этот врач. Он заставил показать ногу и дал баночку цинковой мази. Я стал мазать ногу, нога зажила, и на всю жизнь остался шрам.
Глава 4. Друзья детства до войны и в военные годы.
Коля. Мы вместе ходили в начальную школу на улице Южную. Жил он на улице Сортировочной с отцом, братом, хромой тетей Полей и бабушкой. Я заходил к нему, и мы вместе шли в школу, вместе и возвращались домой. Еще до войны, однажды, когда я зашел к нему утром я увидел в их доме незнакомых людей, которые что-то искали. Меня не выпускали из дома, и мы с Колей в этот день не ходили в школу. Как я понял из оправданий отца Коли, искали охотничье ружье, которое якобы у них было. Кто-то донес, что отец Коли (хромой) опирается при ходьбе на деревянный шомпол ружья. Я видел этот шомпол: аккуратный, ровненький, коричневого цвета, оформленный под тросточку. Как видно, в те времена этого было достаточно для обыска. Ружье, конечно не нашли. В начале войны Коля нашел железнодорожную петарду. Это металлическая коробочка, наполненная порохом, внутри охотничьи капсулы на штырях. Коробочка запаяна и к ней припаяны металлические полоски для крепления к железнодорожному рейсу. Предназначалась для сигнала машинисту: нужно срочно остановить поезд. Так вот, Коля решил пробить коробочку гвоздем. Взрывом ему оторвало два пальца на руке и повредило щеку. Через год Коля умер от менингита. Запомнил его профиль: курносый, в немецкой пилотке. Это какой-то немец, остановившийся у них, вырезал ножницами миниатюру – его профиль. Коля был серьезен и по-взрослому рассудителен. Хороший друг. После войны я не встречал никого из его семьи. Дом перестроили, и живу т в нем другие люди, которых я не знаю.
Братья Володя и Коля. Володя был, что называется, уличным мальчишкой. Не знаю, как относился к нему отец, но мать постоянно громко возмущалась его поведением, с криком с ремнем бегала за ним по улицам. Но на сына это производило мало впечатления. Володька отличался смелостью в поступках. Он, например, пролезал под вагоном отправляющегося поезда. Был случай, когда он залез с помощью ремня на столб высоковольтной линии и снял с проводов запутавшегося воздушного змея. Мы смотрели, разинув, рты. Мы с ним находили патроны, капсюли, взрыватели, тол и постоянно что-то жгли, взрывали, стреляли. Как остались не покалеченными и живыми- удивительно. Однажды в брошенном окопе нашли винтовку и патроны, и какие-то снаряды. сначала мы развлекались с винтовкой. Но странно, когда ее заряжали и закрывали затвор, она сразу же стреляла – я чуть не убил друга. Потом мы занялись снарядами. Отвинчивали головки, а потом снятым с винтовки штыком, выковыривали из снаряда взрывчатку. Этой взрывчаткой наполняли винтовочный патрон, заклеивали его и бросали в огонь. С громким звуком он взрывался. Когда я достал почти всю взрывчатку из корпуса снаряда, я выковырял оттуда дополнительный взрыватель. Почему он не взорвался в снаряде – не знаю. Ведь мы колотили по штыку даже камнем… Кончилось все тем, что прибежали наши матери. Мы мчались впереди них домой. Не знаю, как поступили с Володькой его родители. Но мои родители не сказали мне ничего. Только потом я понял, что они чувствовали, и что на самом деле стоило им молчание. Коля был спокойным, домашним мальчиком. Володька с матерью и братом вернулись из Германии в Жлобин. Оба окончили вечернюю школу, а потом уехали к отцу куда-то за Урал. Коля закончил институт и где-то работал. Володька отслужил армию, работал, но спился. В пьяной драке его покалечили и вскоре он умер. Николай приезжал к нам в Жлобин, но я в это время служил и с ним не встречался. Жаль…
Георгий (Жора). Он был интеллигентным мальчиком. Не знаю, чем занимались до войны его родители. Когда я познакомился с ним, то мать работала переводчицей в каком-то немецком учреждении. Он, как и я, много читал, был не погодам развит. К немцам относился как к оккупантам. Если хотел подчеркнуть свою правоту, говорил: «Честное ленинское». Как-то сказал, что его предки были дворяне. Когда нас угнали в концлагерь, они уехали с отступающими немцами в Германию, а потом продали дом и уехали на запад в Белоруссию. Когда я уже офицером приехал в Жлобин, меня однажды остановила на улице какая-то девушка и сказала, что она знает, что я в войну дружил с Жорой и рассказала, что он учился в финансовом техникуме. Простудился, болел и умер. Кем она была для него – не знаю. Да, у Георгия был один физический недостаток – он был горбат. Говорил мне, что это следствие какой-то болезни.
Анатолий. Иногда присоединялся к нам с Володькой в наших «играх». Как-то уже позже, после изгнания немцев, нашел в брошенном доме банку с охотничьим порохом, проковырял дырочку и поджег. Банка взорвалась и обожгла кожу на лице. Глаза остались целы. Еще вынул пулю из патрона, зарядил винтовку гильзой с порохом, прикрыл ладонью ствол винтовки и выстрелил. В результате серьезно повредил руку. Однажды он гонялся за мной с миной от миномета. Мина была маленькая. Бросал ее мне под ноги. Я уже читал к тому времени какие-то наставления по военному делу и знал, что стоило ударить мину хвостовой частью о землю, как освобождался взрыватель в передней части. Стоило бы прикоснуться к нему… Толя не знал этого и его потешал мой страх. Впрочем, мина не взорвалась. Анатолий закончил школу машинистов, работал. Умер лет в 60 и похоронен в Жлобине.
Василий. Впервые показал мне, как взрывать толовые шашки. Вполне профессионально вставлял взрыватель, поджигал шнур…. Как-то хотел взорвать маленький зенитный снаряд от авиационной пушки и бросал его в стену печки разрушенного дома. При этом, он прикрывался мной. Я старался не показать при нем своего страха. Снаряд не взорвался. Пытался он сделать пистолет, потом паровой двигатель, но все бросал не доделав. Окончив школу, поступил в какое-то военное училище, но был отчислен по недисциплинированности. Больше с ним не встречались.
На этом все воспоминания о друзьях трудного военного и послевоенного времени.