Еще два месяца назад ей нравилось находиться в «Олифанте». Не самое модное учебное заведение, конечно. Не Лига Плюща^[19] или Нью-Йоркский университет, или Беннингтон, или любое другое место, где она когда-то мечтала оказаться. На это не хватало денег, а Чарли была не слишком хорошей ученицей, чтобы заработать стипендию. Да, ей выделили немного денег. Но их было недостаточно.

Она остановилась на «Олифанте», потому что это было одно из немногих учебных заведений, которые они с бабушкой Нормой могли себе позволить. Небольшой гуманитарный университет в Нью-Джерси. Отделение кино приличное, если не сказать известное. Она планировала усердно заниматься, не высовываться, получить диплом, который позволил бы ей поступить в аспирантуру где-нибудь в месте получше, покрупнее и попрестижнее. Она мечтала, что в конце концов станет профессором в университете, похожем на «Олифант», и будет преподавать киноведение следующему поколению киноманов.

Чего она не планировала, так это то, что Мэдэлин Форрестер, в облаке сигаретного дыма и «Шанель № 5», в первый же день учебного года ворвется в их комнату в общежитии. Невыразимо прекрасная, Чарли сразу это отметила. Бледная, светловолосая, чувственная, с лицом в форме сердечка, которое напоминало Вивьен Ли из «Унесенных ветром». Хотя она казалась слегка помятой. Интригующее изнеможение. Как хмельная дебютантка, тащившаяся домой на следующее утро после котильона.

Стоя в дверном проеме, покачиваясь на трехдюймовых каблуках, она оглядела их общую комнату и заявила:

– Какой отстой!

Чарли сразу поняла, что Мэдди подражает Лиз Тейлор в фильме «Кто боится Вирджинии Вульф?», а еще Бетт Дэвис в фильме «За лесом». И все существо Чарли тут же зашипело, как треснувшая бутылка шампанского. Ей стало ясно – она только что встретила родственную душу.

– Кажется, я в восторге от тебя, – выпалила она.

Мэдди приосанилась:

– Этого следовало ожидать.

Ею легко было восхищаться. Мэдди говорила быстро, намеренно используя резкий акцент янки, чтобы вызвать ассоциации с Кэтрин Хепберн^[20]. Она одевалась как светская львица пятидесятых, в отличие от остальных девушек в кампусе, носивших потертые джинсы, белые кеды и толстовки GAP под джинсовыми куртками. Мэдди предпочитала пастельные коктейльные платья. Белые перчатки. Шляпы-дот с тонкими вуалями. У нее даже был подержанный норковый палантин – весь в пятнах и со спутанным мехом, купленный на дворовой распродаже. На вечеринках она курила, используя мундштук для сигарет, размахивая им, как Круэлла де Виль. Сплошное притворство. Но Мэдди это сходила с рук, потому что она делала это не всерьез. В ее глазах всегда был огонек, который ясно давал понять, что она знает, насколько нелепо порой выглядит.

На первый взгляд они казались странной парой – гламурная девица и ее скромная симпатичная соседка по комнате, хихикающие по пути в обеденный зал. Однако Чарли знала, что у них очень много общего. Мэдди выросла в Поконосе, в низших слоях среднего класса, ее детство прошло в бежевом доме на ранчо на окраине маленького городка.

Она была очень близка со своей бабушкой, от которой, по ее же собственному утверждению, унаследовала свою дикую драматическую натуру. Ми-мо^[21] – так она ее называла, что Чарли всегда считала странным, хотя «нэни Норма» тоже не совсем нормально. Первые четыре года своей жизни Мэдди провела с бабушкой. Ее отец-бездельник скитался по северо-западу, всячески стараясь избежать уплаты алиментов, а мать с завидным постоянством оказывалась в различных реабилитационных центрах.

Даже после того как ее мама бросила пить, Мэдди оставалась близка со своей ми-мо, звонила ей каждое воскресенье, чтобы узнать, как дела. Порой во время ужасного похмелья. Даже торопясь на вечеринку. Чарли отметила это, потому как чувствовала себя виноватой, что редко звонит нэни Норме просто поболтать, поинтересоваться самочувствием. Она связывалась только по необходимости. Слыша, как Мэдди спрашивает бабушку, как у нее дела, Чарли обычно представляла свою нэни, одиноко сидящую дома на диване, освещенную мерцанием какого-нибудь черно-белого фильма, идущего по телевизору.

А еще Мэдди и Чарли объединяла любовь к кино. Они вместе смотрели сотни фильмов, и Мэдди комментировала происходящее так же, как это делала нэни Норма.

– Боже, был ли когда-нибудь мужчина красивее Монти Клифта?!

Или:

– Я бы убила за такое тело, как у Риты Хейворт!

Или:

– Конечно, Винсент Миннелли был геем, но вы об этом ни за что не догадаетесь по тому, как он снимал Джуди Гарланд.

Как и Чарли, Мэдди преуспела в эскапизме, живя в придуманном ею мире, предоставляя остальным право решать, хотят ли они к ней присоединиться. Чарли охотно согласилась.

– Ты можешь рассказать мне, что случилось, если хочешь, – предложил Джош и сочувственно посмотрел на нее, пытаясь успокоить. – Я никому не скажу. И, черт возьми, не похоже, что мы еще когда-либо встретимся после этой поездки. В этой машине можно не хранить секреты.

Чарли так и подмывало рассказать ему все. Полумрак, тесное пространство, тепло – все это способствовало откровенности. Кроме того, она никогда не говорила об этом. Конечно, она кое-что поведала. Робби. Нэни Норме. Психиатру, к которому была вынуждена обратиться. Но далеко не всю историю.

– Ты когда-нибудь делал что-то плохое? – спросила она, пробуя эту тему, проверяя, правильно ли это. – Настолько плохое, что знаешь – ты никогда, никогда не простишь себя?

– Зло – в глазах смотрящего, – произнес Джош, затем отвернулся от лобового стекла, причем достаточно надолго, чтобы Чарли могла увидеть выражение его лица. Он снова улыбался, снова идеальной улыбкой кинозвезды. Только на сей раз она не доходила до его глаз, в которых не было ни капли веселья. Там не было ничего, кроме темноты.

Чарли знала, что это всего лишь игра света. Или его отсутствие. Она предполагала, что ее глаза казались такими же черными и таинственными. Но что-то в темных глазах и яркой улыбке Джоша избавляет ее от желания признаться. Это больше не кажется правильным. Не здесь. Только не этому мужчине, которого она не знает.

– А как насчет тебя? – спросила она, меняя тему. – Что у тебя за история?

– С чего ты взяла, что она у меня есть?

– Ты тоже уезжаешь в середине семестра. Значит, ты тоже бросаешь учебу.

– Я не студент, – ответил Джош.

– Я так и думала.

Он ведь сказал ей, что он студент, или нет? Возможно, она сделала такой вывод из-за толстовки «Олифант», которая была на нем, когда они встретились. Той же самой, напомнила себе Чарли, которая и сейчас на нем.

Джош, очевидно почувствовав ее беспокойство, уточнил:

– Я работаю в университете. Вернее сказать – работал. Я уволился сегодня.

Чарли продолжала изучать его, пытаясь понять, насколько он на самом деле старше нее. По крайней мере, лет на десять. Может, на пятнадцать.

– Ты был профессором или кем-то в этом роде?

– Ну не столь высококлассным, – усмехнулся Джош. – Я работал в хозяйственном отделе. В основном занимался уборкой. Просто один из тех незаметных парней, которые моют коридоры. Возможно, ты видела меня и даже не осознавала этого.

Поскольку он, похоже, ждал этого, Чарли стала рыться в своих воспоминаниях, пытаясь вычислить, встречались ли они раньше. Вызвать в памяти его образ у нее не получилось, но это совсем не удивило ее. За последние два месяца она не выходила слишком далеко за пределы общежития и столовой.

– Как долго ты там работал?

– Четыре года.

– Почему уволился?

– Мой отец заболел, – сказал Джош. – Инсульт, несколько дней назад.

– О, – сочувственно протянула Чарли. – Мне очень жаль.

– Тут не о чем сожалеть. Неприятности периодически случаются.

– Но с ним все будет в порядке? Верно?

– Я не знаю, – пожал плечами Джош. Его тон был оправданно меланхоличен. – Надеюсь, что да. Мы не узнаем об этом еще нескольких недель. Больше позаботиться о нем некому, а это значит, что я возвращаюсь в Толедо.

Все тело Чарли внезапно напряглось.

– Акрон, – сказала она. – Ты сказал мне, что ты из Акрона.

– Правда?

– Да. Когда мы встретились у райдборда.

Поскольку тогда существовал наиболее реальный шанс для отказа, она запомнила все о том моменте. И уверена, что Джош специально сказал ей, что собирается в Акрон. После того, как узнал, что ей нужно добраться до Янгстауна.

Она прокручивала в голове тот первый разговор. Он бочком подошел к ней, заглядывая в ее флаер, видя ее пункт назначения, четко напечатанный на странице.

Мог ли Джош солгать о том, куда он направлялся? Если да, то почему?

Чарли могла придумать только одну причину – заставить ее согласиться сесть с ним в машину. Эта мысль заставила ее нервничать. Крошечные капли страха растеклись по ее зажатым плечам. Похоже на дождь. Первые несколько капель перед бурей.

– Теперь вспомнил, – сказал Джош и покачал головой так, будто у него никак не получалось поверить в свою рассеянность. – Я понимаю, почему ты в замешательстве. Я забыл, что сказал тебе про Акрон. Там живет моя тетя. Я забираю ее, и мы вдвоем едем к отцу в Толедо.

Это объяснение показалось достаточно простым. Вроде бы в нем не было ничего зловещего. Однако страх не покинул Чарли полностью. И пусть его осталось совсем немного, он застрял, словно лезвие, между ее ребер.

– Я не пытался ввести тебя в заблуждение, – продолжил объясняться Джош. – Клянусь. Мне жаль, если тебе так кажется.

Его голос звучал искренне. Он сам тоже казался искренним. Когда машина проезжала под мандариновым светом уличного фонаря, его лицо было освещено, включая глаза. Темнота, которую Чарли заметила раньше, исчезла. Ее место занял проблеск тепла, извинения, досады на то, что его неправильно поняли. Увидев это, она почувствовала себя виноватой за подозрительность. Как-то не очень – его отец только что перенес инсульт, а она сомневается в нем!

– Все в порядке, – успокоила его Чарли. – Я…

Она пыталась найти наилучшее объяснение. Напрасно беспокоилась? Прямо-таки параноик? И то, и другое?

Она знает, что дело не в том, что сказал Джош, не в том, как он одет или как он положил вещи в багажник. Причина ее беспокойства не в этом. Ее нервозность – из-за случившегося с Мэдди и страха, что подобное может произойти с ней.

И даже не это главное. Существовала основополагающая истина, как сказала бы бабушка Норма. Истина, которая лежала под поверхностью, глубоко похороненная. Своеобразный фундамент для построения всей лжи, которую мы себе говорим. А для Чарли основополагающая истина заключалась в уверенности: она заслуживает того, чтобы с ней случилось нечто ужасное.

Но ничего не произойдет. Во всяком случае, не здесь. Не сейчас. Не в машине с кем-то, кто выглядит приличным парнем и просто пытается завести разговор, чтобы скрасить скучную поездку.

И снова Чарли почудилось, что Джош может читать ее мысли, потому что он сказал:

– Знаешь, я понимаю, почему ты так нервничаешь.

– Я не нервничаю! – ощетинилась Чарли.

– Нет, нервничаешь, – стал настаивать Джош. – Но все в порядке. Послушай, мне кажется, я понял, кто ты. Еще когда мы встретились у райдборда, твое имя показалось мне знакомым, но только сейчас до меня дошло почему.

Чарли ничего не ответила, надеясь, что это каким-то образом заставит Джоша замолчать, что он просто поймет намек и умолкнет.

Вместо этого он перевел взгляд с нее на дорогу, затем снова на нее и сказал:

– Ты та девушка, верно?

Чарли откинулась на спинку пассажирского сиденья и уперлась затылком в подголовник. Она ощутила легкую пульсацию там, где они соприкасались. Нарастала головная боль. Стало ясно – пришло время исповеди, готова она к этому или нет.

– Да, – говорит Чарли. – Я и есть та девушка. Та самая, которая позволила убить свою соседку по комнате.