Интерьер. «Гранд Ам» – ночь

В тот день Чарли не хотела никуда идти. Это было ее оправданием, почему она сделала то, что сделала. Пока она пыталась оправдать себя. До того, как поняла, что ее поступок непростителен.

Был вечер четверга, на следующее утро у нее был ранний урок кинематографии. Чарли ни в коем случае не хотела в десять часов идти в бар, чтобы посмотреть второсортную кавер-группу «Кьюр»^[22], и упорно отнекивалась. Но Мэдди все-таки настояла, чтобы подруга поехала.

– Без тебя будет совсем невесело, – щебетала она. – Никто, кроме тебя, не понимает, как сильно я их люблю.

– Ты же понимаешь, что на самом деле это не «Кьюр», верно? – поинтересовалась Чарли. – Это просто какие-то парни, которые научились играть «Песню любви» в гараже своих родителей.

– Но они действительно классные! Клянусь! Пожалуйста, Чарли, просто поедем. Жизнь слишком коротка, чтобы сидеть здесь взаперти.

– Хорошо, – вздохнула Чарли. – Хотя я очень устала. А ты знаешь, как я раздражаюсь, когда устаю.

Мэдди игриво швырнула в нее подушкой через всю комнату.

– Ты становишься абсолютным монстром.

Группа появилась на сцене около одиннадцати, в чрезмерно готической одежде, настолько, что это граничило с нелепостью. Фронтмен, стремясь походить на Роберта Смита, густо присыпал лицо белой пудрой. Чарли заявила, что это делает его похожим на Эдварда Руки-ножницы.

– Грубо, – отозвалась Мэдди. – Но – правда.

Через три песни Мэдди уже танцевала с каким-то подражателем Бон Джови в рваных джинсах и черной футболке. Спустя еще две песни они стояли спиной к бару и лизались. И Чарли, которая устала, проголодалась и была не настолько пьяна, все это надоело.

– Эй, я ухожу, – сказала она, похлопав Мэдди по плечу.

– Что? – Мэдди выскользнула из объятий целовавшего ее случайного парня и схватила Чарли за руку. – Ты не можешь уйти!

– Могу! – безапелляционно произнесла Чарли. – И я ухожу.

Мэдди цеплялась за нее, когда она выходила из бара, проталкиваясь через танцпол, заполненный студентами в бейсболках, студентками в топиках, преппи, укурками и одетыми во фланелевую одежду бездельниками с жесткими обесцвеченными волосами. В отличие от Мэдди, им было все равно, кто играет. Они пришли только для того, чтобы надраться.

А Чарли… ну, она просто хотела свернуться калачиком в постели и смотреть фильм.

– Эй, что происходит?! – возмутилась Мэдди, как только они вдвоем вышли из бара в переулок, где воняло рвотой и пивом. – Нам было весело!

– Тебе было весело, – парировала Чарли. – А я просто… присутствовала.

Мэдди полезла в сумочку – блестящий прямоугольник серебряных блесток, который она нашла в «Гудвилле» – в поисках сигареты.

– Ты сама в этом виновата, дорогая.

Чарли была не согласна с подобным заявлением. По ее подсчетам, Мэдди почти сотню раз притаскивала ее в бар, на кеггер^[23] или на вечеринку театрального факультета только для того, чтобы с порога бросить, оставив Чарли неловко стоять среди подобных ей интровертов и интересоваться у них, смотрели ли они когда-нибудь «Великолепных Эмберсонов».

– Не была бы, если бы ты просто позволила мне остаться дома.

– Я пытаюсь помочь тебе.

– Игнорируя мои желания?

– Выдернув тебя из зоны комфорта, – сказала Мэдди и, не найдя сигареты, сунула сумочку под мышку. – В жизни есть нечто большее, чем фильмы, Чарли. Если бы не я, Робби и девчонки в общежитии, ты бы никогда ни с кем не разговаривала.

– Это неправда! – воскликнула Чарли, хотя про себя задумалась, так ли это. Она не смогла вспомнить, когда в последний раз имела что-то большее, чем беглую светскую беседу с кем-то за пределами учебной группы или замкнутого мирка их общежития. Осознание того, что Мэдди права, рассердило ее еще больше. – Я могла бы говорить с кучей людей, если бы захотела.

– И в этом твоя проблема, – проговорила Мэдди. – Ты не хочешь. Вот почему я всегда пытаюсь заставить тебя сделать это.

– А может, я не хочу, чтобы меня заставляли?!

Мэдди издала саркастический смешок.

– Это чертовски очевидно.

– Тогда перестань этим заниматься, – сказал Чарли. – Друзья должны поддерживать друг друга, а не пытаться перевоспитать.

Видит бог, она могла бы попробовать кое-что поменять в Мэдди. Взбалмошность. Театральность. Ее одежду, больше походившую на сценические костюмы, настолько устаревшую и нелепую, что порой люди закатывали глаза, когда она входила в комнату. Но Чарли не пыталась. Потому что она все это любила. Она любила Мэдди. И иногда – как в ту ночь – спрашивала себя, чувствует ли Мэдди то же самое.

– Я не хочу тебя перевоспитать, – возразила Мэдди. – Я просто хочу, чтобы ты немного пожила.

– А я, черт возьми, хочу домой! – возмутилась Чарли и сделала движение, чтобы уйти. Мэдди снова вцепилась в ее руку.

– Пожалуйста, не уходи. Ты права. Я притащила тебя сюда, а потом бросила, и мне очень жаль. Давай вернемся в бар, выпьем и будем танцевать до упаду. Я больше не оставлю тебя. Обещаю. Просто останься.

Возможно, Чарли сдалась бы, не продолжи Мэдди говорить. Возможно, она, как всегда, уже была готова простить и забыть. Но Мэдди глубоко вздохнула и сказала:

– Ты же знаешь, я не люблю ходить домой одна.

Чарли вздрогнула, по-настоящему вздрогнула, когда услышала это. Потому что это означало, что Мэдди продолжала, как обычно, думать только о себе. Дело было не в том, что она наслаждалась компанией Чарли или хотела вместе веселиться. Ей просто было нужно, чтобы кто-нибудь проводил ее пьяную задницу домой, когда вечеринка закончится. Чарли в одно мгновение подумала, что, похоже, Робби был прав. И Мэдди, скорее всего, не считала ее подругой. Возможно, Чарли была для нее всего лишь зрителем. Одним из многих. Тех, кто был достаточным слабаком, чтобы позволять Мэдди практически каждую ночь выкидывать любую ерунду, которая приходила ей в голову.

Кроме той ночи.

Тогда Чарли не позволила этому случиться.

– Я иду домой, – отчеканила она. – Ты можешь либо присоединиться ко мне, либо нет.

Мэдди сделала вид, что задумалась. Затем осторожно шагнула в направлении Чарли, даже слегка приподняла руку, как будто потянулась к ней. Но тут кто-то вышел из бара, и из открытой двери в переулок ворвались звуки музыки. Безбашенная версия «Just Like Heaven».

Услышав ее, Мэдди перевела взгляд на бар, и Чарли поняла, что подруга уже приняла решение.

– Ты – ужасный друг. Надеюсь, ты это знаешь, – сказала она Мэдди. Затем повернулась и зашагала прочь, не обращая внимания на крик Мэдди: «Чарли, подожди!»

– Отвали, – бросила она, не оглядываясь.

И это стало последним, что она сказала Мэдди.

Но то была не самая худшая часть ночи.

Отнюдь нет.

Худшее случилось через двадцать шагов, когда Чарли обернулась, надеясь увидеть, что, несмотря на перебранку и грубое слово, Мэдди следует за ней, изо всех сил пытаясь догнать. Вместо этого Чарли обнаружила подругу все еще стоящей за пределами бара, с выуженной, наконец, из сумочки сигаретой, в обществе мужчины, который, казалось, появился из ниоткуда.

Чарли не удалось толком его разглядеть. Он стоял, опустив голову, повернувшись к ней спиной. Единственной частью его тела, которую удалось увидеть, была левая рука, освещенная пламенем зажигалки Мэдди. Все остальное, от ботинок до шляпы, скрывала тень.

Эта шляпа – обычная федора, которую носили все мужчины, пока вдруг резко не перестали этого делать, – подсказала Чарли: что-то в этой сцене не так. На дворе 1991 год, никто больше не надевал фетровых шляп. Кроме того, все казалось слишком нарочитым, слишком стилизованным. Одинокий белый луч косо скользнул между Мэдди и мужчиной, разделив их на две отдельные части: Мэдди, залитая светом, и мужчина, окутанный темнотой.

Чарли решила, что это очередной фильм в ее сознании, вызванный ее размолвкой с Мэдди. Вместо того чтобы посмотреть, как сцена возвращается в реальность, как ей и следовало поступить, Чарли развернулась и пошла дальше.

И больше не оглянулась.

Когда Мэдди не вернулась в общежитие той ночью, Чарли предположила, что она переспала с кем-то из бара. Может быть, с фальшивым Бон Джови. Или с парнем в фетровой шляпе. Если он вообще существовал. У Чарли имелись сомнения на сей счет.

Беспокойство не возникало до полудня, когда Чарли вернулась с занятий и не обнаружила в комнате следов присутствия Мэдди. Чарли не могла не подумать о том дне, когда умерли ее родители. Как она оставалась спокойной, не представляя, что стала сиротой. Не желая, чтобы история повторилась, Чарли провела остаток дня, переходя из комнаты в комнату, спрашивая всех, не видели ли они Мэдди. Никто не видел. Следующим шагом Чарли было позвонить матери и отчиму Мэдди и узнать, не звонила ли она им. Нет, не звонила. Наконец, в полночь, ровно через двадцать четыре часа после их последней встречи, Чарли набрала полицию и сообщила о пропаже подруги.

Мэдди нашли рано утром на следующий день.

Велосипедист обнаружил ее во время своей ежедневной поездки, привлеченный необычным блеском посреди поля в девяти милях от города. То была сумочка, блестки на которой сверкали в лучах утреннего солнца.

Мэдди лежала рядом, уткнувшись лицом в грязь, мертвая по меньшей мере сутки.

Поначалу все – полиция, город, университет – надеялись, что это обычное убийство, как будто убийство может быть обычным. Преступление, которое легко раскрыть. Ревнивый бывший парень. Одержимый одноклассник. Что-то, что имело мотив.

Но многочисленные колотые раны, с которыми нужно было считаться… И тот факт, что ее запястья и лодыжки были связаны веревкой… И отсутствовавший зуб, верхний клык, который, как показали стоматологические записи, был на месте до убийства…

Именно зуб привел полицию к худшему выводу: Мэдди стала еще одной жертвой человека, который уже дважды совершал подобное. «Убийца из кампуса».

Чарли невольно восхитилась сдержанностью этого прозвища. Семь месяцев назад в кинотеатрах показывали фильм «Молчание ягнят», привнесший в поп-культурный лексикон клички Буффало Билл и Ганнибал Лектор. Вместо того чтобы придумать что-то в таком же болезненно-броском ключе, полиция предпочла простоту.

Он был убийцей.

Он бродил по кампусу университета «Олифант».

Он хватал женщин, связывал и убивал. Этого было достаточно для большинства людей, широкой публике даже не сообщали о пропавших зубах. Только семьям жертв была известна эта ужасная деталь. Чарли знала об этом просто потому, что была первым человеком, с которым полиция общалась после обнаружения тела Мэдди, и им нужно было сразу уточнить, имелся ли у убитой верхний клык. Детективы попросили ее сохранить это в тайне, и она никому не рассказала. Даже Робби. Она понимала, что копы не разглашают эту информацию, чтобы отличить случайную поножовщину от работы «убийцы из кампуса».

Чарли услышала это прозвище в тот день, когда приехала в «Олифант». «Убийца из кампуса» нанес очередной удар месяцем ранее, повергнув весь университет в паническое безумие, хотя жертва была горожанкой, а не студенткой. Инструктаж первокурсника включал урок самообороны. Свистки выдавались вместе с удостоверениями личности. В кампусе девушки никогда не гуляли в одиночку. Они двигались стаями – большими, многочисленными группы нервного хихиканья и блестящих волос.

Во время спонсируемых кампусом студенческих вечеринок или ночных бесед в гостиной общежития об убийствах говорили приглушенными голосами, как шепчутся у костра о городских легендах. Все знали имена жертв. Все утверждали, что как-то связаны с ними. Общий класс. Подруга друга. Встреча мельком на улице за две ночи до убийства.