Старая пятиэтажка, на третьем этаже которой он с некоторых пор обосновался, давно дожидалась и все никак не могла дождаться обещанного еще пять лет назад сноса. Вокруг нее, постепенно подбираясь все ближе и окружая плотным кольцом, один за другим возносились к небу сверкающие стеклом небоскребы современных жилых комплексов, но тут, на узкой кривой улочке в пяти минутах ходьбы от оживленного шоссе, жизнь текла по старинке, ни шатко ни валко. Тут еще можно было изредка встретить бодрую тетку, спозаранку спешащую в булочную в домашнем халате и шлепанцах на босу ногу, с цветастым платком, для приличия повязанным поверх бигуди, – ну, разве что без свисающей с запястья пустой веревочной авоськи. Здесь, в заросших умирающей от старости замшелой сиренью дворах, еще стучали по вечерам и в выходные дни костяшки домино и в больших количествах обитали пенсионеры, проводящие львиную долю свободного времени под капотами и днищами своих помнящих Брежнева «Волг» и «москвичей». А тезка Якушева, проживающий в соседнем подъезде общительный пьяница по фамилии Березняк, клялся и божился, что совсем недавно видел горбатый «запорожец», который хоть и с явным трудом, но сам, без посторонней помощи, двигался по улице в направлении Ленинградки. Возвращения самоходного раритета Березняк не видел, на основании чего предположил, что «запор» бесследно затерялся в потоке уличного движения, а то и был раздавлен в лепешку сразу же после выезда на шоссе. «К протектору прилип и в Питер уехал», – изрек обожающий блеснуть образностью речи сосед.

Мусоропровода в старой пятиэтажке, естественно, не было, и бытовые отходы отсюда вывозили по старинке, с контейнерных площадок, которые за пару часов до прибытия мусоровоза неизменно приходили в полное соответствие с широко распространенным в народе термином «помойка». Ближайшая такая площадка находилась через два двора от дома, в котором обитал Юрий. Это было немножко неудобно в смысле выноса мусора, но зато избавляло от массы сомнительных удовольствий, выпадающих на долю тех, чьи квартиры расположены окнами на помойку.

Выходя из квартиры с туго набитым черным пакетом, он невольно вспомнил Баклана. Перед тем как отправиться на поиски последнего в своей короткой жизни приключения, сержант запаса Луговой, по прозвищу Баклан, работал охранником в ночном клубе. Профессия диктовала образ жизни: день у Баклана начинался примерно тогда, когда нормальные люди ужинали, а то и ложились спать, и мусор ему тоже приходилось выносить по вечерам, что служило соседям постоянным поводом для замечаний: мол, мусор на ночь глядя выносить – к безденежью. Баклана, который на гражданке, судя по всему, основательно обленился, это безумно раздражало: что же, возмущался он, мне с утра, после работы, специально на помойку бегать?

Из чего, кстати, следовало, что Баклан тоже был не чужд суеверий. Иначе с чего бы ему беситься? Мало ли кто что говорит…

Да, вспомнил Юрий, спускаясь по лестнице, он действительно был суеверным, хотя и старался этого не показывать. Повсюду таскал в кармане бумажный образок святого Сергия Радонежского и искренне верил, что этот обтерханный листок убережет его от пули. И ведь ничего не скажешь: погиб-то он как раз тогда, когда расстался со своей иконкой! Эх, Баклан, Баклан…

Вдоль улицы уже зажглась редкая цепочка тлеющих вполнакала фонарей. Во дворы их свет не проникал, здесь горели только окна, да кое-где – уцелевшие светильники над козырьками подъездов. Выродившиеся, полузасохшие кусты сирени были покрыты редкими, невидимыми в темноте гроздьями чахлых соцветий, от которых исходил едва уловимый, тонкий, памятный с детства аромат. Очень похоже пахли мамины духи; кажется, они так и назывались – «Сирень»…

Контейнерная площадка, в отличие от дворов, была ярко освещена – надо полагать, для удобства роющихся в отбросах бомжей. Впрочем, бомжи уже отправились на покой, и Юрий избавился от своих излишков, никого не повстречав. Освободив руки, он закурил и неторопливо двинулся в обратном направлении. Где-то неподалеку лаяла выведенная хозяевами на прогулку собака – судя по визгливому голосу, мелкая комнатная шавка, испугавшаяся бродячего кота или собственной тени на асфальте. Через соседний двор, выставив перед собой похожие на шарящие в потемках растопыренные пальцы лучи фар, медленно проползла машина – свернула на стоянку, немного поерзала, устраиваясь на ночлег, довольно помурлыкала двигателем, а потом замолчала и погрузилась во тьму. Стукнула дверца, переливчато запищал домофон, и снова наступила тишина – вернее, то отсутствие излишне громкого и назойливого шума, которое в большом городе условно принято считать тишиной.

Юрий был уже недалеко от своего подъезда, когда тишины вдруг не стало. Сначала он услышал звуки, которые просто не мог неверно интерпретировать. В темноте пыхтели, сопели, вскрикивали и сдавленно матерились; слышалось беспорядочное шарканье подошв, треск ломающейся сирени и глухие удары по мягкому. Там, в кустах, явно происходила драка – явление в наши относительно сытые и благополучные времена нередкое, но уже и не такое частое, как когда-то. Дрались, опять же, как-то уж очень долго и ожесточенно; Юрий на слух оценил количество участников данного увеселения и пришел к выводу, что их там не меньше трех, но никак не больше пяти, от силы шести человек. Вмешиваться и портить людям удовольствие у него не было ни малейшего желания – с чего бы вдруг, в его-то годы!

Тут мимо него стремглав пронеслась похожая на привидение фигура в чем-то светлом, развевающемся, при таком освещении и впрямь смахивающем на саван, и женский голос пронзительно, на весь двор закричал:

– Женя! Женечка! Оставьте его, подонки! Помогите!!! Убива…

Крик оборвался на полуслове, завершившись коротким невнятным звуком, природа которого не вызвала у Юрия даже тени сомнения: это был болезненный вскрик человека, получившего увесистую оплеуху, сила которой явно превосходила все, к чему он был морально и физически готов.

– А, чтоб вас, – с тоской произнес Юрий, адресуясь к мутному московскому небу, и поспешил в темноту, откуда по-прежнему доносились звуки драки – вернее сказать, избиения.

Чувствовал он себя при этом довольно глупо и, осознав это, порядком разозлился: да что же это такое! Что же это за времена настали, если человек, спешащий на зов о помощи, чувствует себя дурак дураком?! И ведь что характерно, кое-какие основания у него для этого имеются. В этих пьяных потасовках никогда не разберешь, кто прав, кто виноват, а баба на то и баба, чтобы вопить, защищая свое движимое имущество, официально именуемое мужем. Ведь запросто может оказаться, что она сама спровоцировала это побоище, а теперь голосит – опять же, не затем, чтоб его прекратить, а просто потому, что ей взбрела такая блажь. Сунься помогать, а она тебе же всю фотокарточку ногтями располосует, а после в милиции будет клясться и божиться, что это ты напал на их теплую компанию, когда они после трудового дня мирно нюхали во дворе сирень. В девяноста процентах драк крайним оказывается тот, кто пытался разнять дерущихся, и ему же, как правило, достается больше всех. Вот и геройствуй в таких условиях, вот и не чувствуй себя при этом дураком…

Ему опять подумалось, что в испытываемой им неловкости, вполне возможно, виноват он сам, а вовсе не царящие в современном обществе нравы. Тот же Баклан, к примеру, никогда не терзался сомнениями и не утруждал себя поиском мотиваций собственных поступков. Он просто действовал по обстановке, делал то, что считал нужным: захотел дать кому-то в табло – дал, не захотел – не дал. А о последствиях, братан, подумаем, когда они наступят…

На поверку в кустах оказалось не так уж и темно – во всяком случае, когда глаза привыкли к освещению, Юрий без труда различил четверых мужчин, которые, сбившись в плотную кучку, старательно обрабатывали ногами и какими-то дубинами пятого – надо полагать, того самого Женечку, которого поминала дама в светлом. Упомянутая дама копошилась на земле в сторонке, белея во мраке, как оброненная кем-то охапка полотенец; она рыдала в голос, что свидетельствовало об удовлетворительном состоянии здоровья, и Юрий решил временно о ней забыть.

Вообще, увиденное ему не понравилось – в основном потому, что никто из участников событий не выглядел пьяным. «Скинхеды? – зигзагом пронеслась через сознание нелепая мысль. – К черту, что за бред! На что скинам сдался какой-то Женечка? Это же не Улугбек какой-нибудь!»

– Эй, мужики! – окликнул он присутствующих тем нарочито доброжелательным, молодцеватым тоном, каким в армии, да и на гражданке тоже, разговаривают с теми, кого собираются через минуту поставить навытяжку. – Вы чего тут затеяли, а? Может, подсо…

У кого-то из участников увеселения, как выяснилось, имелась неприятная привычка прерывать собеседников на полуслове. В воздухе мелькнул какой-то светлый продолговатый предмет. Не ожидавший такой стремительной и неадекватной реакции на свое появление с миссией мира Якушев успел лишь закрыться рукой. Удар пришелся по локтю; он был не очень сильный, но предмет, которым его нанесли, оказался бейсбольной битой. Рука онемела, Якушев осатанел, и бита в два счета рассталась со своим владельцем, который со сдавленным воплем изумления и боли спиной вперед скрылся во мраке. Оттуда послышался новый вопль, сопровождаемый гнилым деревянным треском, и Юрий понял, что дворовые доминошники остались без своего любимого стола.

Последовавшая вслед за этим вступительным аккордом контратака противника оказалась вялой и непродолжительной. Якушев успел нанести всего пару ударов, и поле боя очистилось: нападавшие явно не имели к нему существенных претензий и, сделав дело, ради которого сюда явились, почли за благо удалиться. На земле осталось неподвижное тело их жертвы, с которым соседствовала не перестающая истерично рыдать женщина. Перепрыгнув через эту скульптурную группу, Юрий пустился в погоню, которая наверняка увенчалась бы успехом, не окажись у противника под рукой стоящего с работающим на холостом ходу двигателем джипа. Внедорожник стартовал, как гоночный болид. Осознав тщету своих усилий, Якушев метнул вдогонку подобранную с земли биту. Послышался характерный хлопок лопнувшего автомобильного стекла, и джип с зияющей черной дырой на месте заднего окна свернул за угол, оставляя на асфальте россыпь мелких, похожих на ледяные кристаллы стеклянных призм. За мгновение до этого Юрий успел посмотреть на номер машины и убедился, что его нет.

Плюнув с досады, он развернулся на сто восемьдесят градусов и без особой охоты побрел восвояси – разбираться, во что, собственно, встрял.

Глава 2

Майор Молоканов курил, держа сигарету по-солдатски, огоньком в ладонь, и хмуро поглядывая на дом. Дом был одноэтажный, с мансардой и кокетливым пузатым балкончиком, огражденным узорчатой кованой решеткой. Стены были гладко оштукатуренные, кремовой расцветки, а углы и фундамент украшала плитка, имитирующая грубо отесанный камень – гранит или, может, базальт, несведущему в геологии майору это было безразлично.

За спиной у него калился на уже набравшем силу полуденном майском солнышке служебный автомобиль, а поодаль сдержанно шумела оттесненная оцеплением немногочисленная толпа зевак. Тело уже увезли, но того, что осталось на кремовой стене под открытым настежь окном первого этажа, было вполне достаточно, чтобы довести человека со слабыми нервами до настоящей истерики.

В общем-то, ничего особенного, шокирующего и сверхъестественного там, на стене, не наблюдалось. Наблюдалась там всего-навсего подсохшая кровь – правда, в таком количестве, как будто здесь снимали сцену из малобюджетного фильма ужасов, режиссер которого, ярко выраженный халтурщик, не имея желания искать новые художественные ходы, решил давить на психику зрителя обилием кровищи.