Густо заросшая голубыми и фиолетовыми ирисами клумба под окном была варварски истоптана участниками осмотра места происшествия. Следы майора Молоканова там тоже были, хотя он (как, впрочем, и все остальные) и не надеялся обнаружить искомый предмет среди цветочков. С первого взгляда становилось ясно, что здесь побывал Зулус, а этот подонок был не из тех, кто изменяет своим привычкам.

– Кинолог вернулся, – сообщил, подойдя откуда-то сзади, капитан Арсеньев.

Задумавшийся Молоканов слегка вздрогнул от неожиданности.

– Отпускай, – распорядился он, даже не поинтересовавшись, удалось ли служебной собаке отыскать хоть что-нибудь стоящее. – И больше так не подкрадывайся. А то я к тебе тоже подкрадусь.

Тон у него, как обычно при разговоре с людьми, не являющимися старшими по званию и должности, был кислый, равнодушно-неприязненный, словно он с огромным трудом снисходил до абсолютно ненужного и неинтересного ему общения. Уголки вялого рта были недовольно опущены, тусклые, утонувшие в припухлых веках поросячьи глазки, по обыкновению, смотрели куда угодно, только не на собеседника. При этом от их внимания мало что ускользало; бегающий взгляд майора ничего не означал, как и его тон и выражение лица. Молоканов всегда выглядел и вел себя так, словно минуту назад узнал об окружающих что-то потрясающе гадкое и еще не решил, продолжать ему после этого с ними общаться или сразу расплеваться со всеми и уйти в монастырь. Внешний облик и манера поведения майора были данностью, наподобие климата, и к нему, как к климату, надо было просто приспособиться – не выходить в проливной дождь без зонта, не торчать на солнцепеке в сорокаградусную жару и не разгуливать голышом по морозу. Человек, умеющий адаптироваться к условиям окружающей среды, может чувствовать себя достаточно комфортно даже в Антарктиде; курортом это место, конечно, не назовешь, зато там, как и под началом майора Молоканова, можно неплохо заработать. А ради хорошего заработка не грех и потерпеть, тем более что речь идет всего лишь о мелких неудобствах: в Антарктиде холодно, а Гена Молоканов – обыкновенный трамвайный хам.

Оперуполномоченный уголовного розыска Арсеньев все это прекрасно знал. Приспособляемость у него от рождения была неплохая, служба в органах весьма способствовала развитию этого полезного качества, а достаточно толстая шкура позволяла без ущерба для самолюбия переносить общение с майором, даже когда тот действительно бывал не в духе.

– Какие мы нервные, – насмешливо протянул он и отправился отпускать на все четыре стороны кинолога, только что несолоно хлебавши вернувшегося из прилегающего к дачному поселку лесного массива.

– Место, Гром, – скомандовал хмурый сержант своей овчарке, указывая на приспособленный для транспортировки задержанных багажный отсек патрульного «уазика». – И чего нас с тобой битых два часа по лесу гоняли, не пойму! Все равно ведь толку никакого.

– Собаке выгул нужен, – сказал ему Арсеньев. – Да и тебе тоже. Верно, Гром?

Пес промолчал, помигивая умными глазами и часто дыша открытой улыбчивой пастью, из которой длинной розовой тряпкой свисал язык. В отличие от хозяина, Гром ничего не имел против продолжительного выгула, но предпочитал держать свое мнение при себе: как и капитан Арсеньев, он обладал отличной приспособляемостью и никогда не мочился против ветра.

– Вот разве что, – проворчал кинолог, с лязгом закрыл багажный отсек и побрел к передней дверце машины, на ходу через голову сдирая с себя бронежилет.

Во многом этот хмурый унтер был прав. Если не принимать в расчет необходимость выгула, вызывать сюда служебную собаку действительно не имело смысла. Как обычно, когда речь шла о Зулусе, пес быстро взял след и так же быстро потерял его на обочине загородного шоссе – опять же, как обычно, в строгом соответствии с заведенным порядком. Из этого следовало, что преступник, пройдя лесом, уселся в поджидавший его автомобиль или, быть может, поймал попутную машину. Результат, таким образом, получался нулевой, поскольку к этому выводу можно было прийти и без помощи служебно-разыскной собаки. Ведь не пешком же он сюда из Москвы пришел, в самом-то деле! Если бы имело место единичное происшествие, можно было бы рассчитывать, что след приведет к одному из домов этого же или соседнего поселка, в котором и обнаружится преступник – вероятнее всего, до сих пор дрыхнущий тяжелым пьяным сном и даже под страхом смертной казни неспособный вспомнить, где он вчера вечером был, с кем пил и что учудил. Но уже из поступившего в дежурную часть телефонного звонка стало ясно, что речь идет об очередном эпизоде длинной серии, автором которой является Зулус, а надеяться поймать Зулуса, просто придя к нему следом за рвущейся с поводка ищейкой, было бы, по меньшей мере, наивно.

«Уазик» укатил, волоча за собой длинный хвост желтоватой пыли и сердито бибикая на зевак, недостаточно проворно уступавших ему дорогу. Арсеньев вернулся к Молоканову и тоже закурил, щурясь на солнышко, как разлегшийся на пригреве кот. Несмотря на время суток, из-за дома, со стороны заросшего орешником и лещиной приречного склона, доносились несмелые щелчки и трели сексуально озабоченного соловья.

– Соседей опросили? – не поворачивая головы, кисло поинтересовался Молоканов.

– Ребята опрашивают, – попыхивая сигаретой, откликнулся капитан.

– А ты?

– А смысл? Это же Зулус, какие могут быть соседи, какие свидетели!..

Молоканов повернул к нему бледное одутловатое лицо и немного пожевал губами, как верблюд, нацеливающийся харкнуть кому-нибудь в физиономию.

– Он тебе сам об этом сказал?

– Кто?

– Зулус. Он сам тебе сказал, что Журбин – его работа? Тогда другое дело. Но если окажется, что это какой-нибудь продвинутый сосед по дачному поселку свел с ним счеты и обставился под Зулуса, – тогда что?

– Ты сам-то в это веришь? – фыркнул Арсеньев.

– Может, я в инопланетное происхождение разумной жизни на Земле верю, – сказал Молоканов, – или в то, что жена моего соседа негритенка не на курорте нагуляла, а родила путем непорочного зачатия. Кому какое дело, во что я верю и во что не верю? Работать надо, Дима, работать!

– Это называется: соблюдать формальности, – упрямо возразил Арсеньев.

– Соблюдение формальностей – часть нашей работы, на то мы и юристы, – отрезал Молоканов. – В строгом соответствии с действующим законодательством и по возможности без упущений. А то потом нас же этими упущениями так по хребтине огреют, что света белого невзвидишь!

Арсеньев покосился на открытое окно. В комнате невнятно бубнили голоса, изредка сверкали беззвучные голубоватые молнии фотовспышки. Там все еще возилась следственная группа из прокуратуры – криминалист, судмедэксперт и следователь.

– Вот именно, – проследив за направлением его взгляда, сказал Молоканов. – У нас даже личность убитого не установлена, с ним возни – непочатый край. Отпечатки пальцев, медицинская карта, жену его надо на опознание вызвать, а она, чтоб ей пусто было, сейчас где-то в Средиземном море болтается… Вот же угораздило! Как ее теперь оттуда достать? Это ж надо с туристической фирмой созваниваться, узнавать, что за тур, на каком судне, как с ними связаться… Тьфу!

– Насчет курорта – это была твоя идея, – нейтральным тоном напомнил Арсеньев.

– Да кто же мог знать! – вполголоса, но с огромной досадой воскликнул Молоканов.

– Да, – вздохнул Арсеньев. – Знал бы, где упасть… Нет, правда! Если б меня на его место, – он кивнул на окно, – не приведи бог, конечно, но если вдруг, – так я бы предпочел отсидеть за неумышленное, чем вот так-то…

– Каждый сам виноват в своей смерти, – процитировал Молоканов. – Это он сам мне сказал, когда объяснял, что нечего, мол, той бабе было ночью на дорогу выходить, да еще беременной и с ребенком.

– Просто удивительно, какие иногда среди людей попадаются козлы, – восхитился Арсеньев. – Правда, доился этот козел неплохо. Сука все-таки этот Зулус! Такую жирную рыбину с крючка сдернул! Я-то на его бабки по привычке рассчитывал, кредит взял…

Молоканов едва заметно искривил и без того кривой рот, и капитан, давно изучивший все тонкости его мимики, воздержался от дальнейшего развития затронутой темы. Тем более что покойный Журбин (если, как верно подметил майор, это и вправду был он) являлся далеко не единственной и даже не самой упитанной дойной коровой в их стаде. Так что жаловаться капитану Арсеньеву было, по большому счету, не на что, да и беседовать о таких вещах, стоя в нескольких метрах от живого следователя прокуратуры, конечно, не стоило. В отличие от Журбина, Арсеньев не придумывал себе оправданий и не искал компромиссов между тем, что можно, тем, что должно, и тем, чего хочется. То, что он думал и чувствовал, никого не касалось и никому не было интересно; значение имели только поступки – выражаясь юридическим языком, деяния, – и то, как эти деяния трактуются в уголовном законодательстве.

– Надо будет проверить этого тракториста, – вторгся в плавное течение его мыслей привычно тусклый, будто стертый от долгого употребления, голос Молоканова.

– Какого тракториста? – машинально переспросил капитан, но тут же спохватился: – А, безутешного вдовца! Проверим, конечно. Хотя куда ему!.. Да и почерк, согласись, знакомый.

– Любой почерк можно подделать, – напомнил майор.

– Не так-то это просто, как кажется, – возразил Арсеньев. – Ты видал, какой срез? Как бритвой! Везде одно и то же: один, максимум два удара, и дело сделано. Это не нож и не топор, а… я даже не знаю что!

– Меч, – насмешливо подсказал Молоканов. – Помнишь, как в «Трех мушкетерах» миледи казнили?

– Миледи… – Арсеньев в сердцах сплюнул на землю. – Вот же сука!

Он вспомнил тело, лежащее грудью на подоконнике, свесив наружу руки со скрюченными, будто норовящими ухватить прохожих за волосы, пальцами, и его передернуло. Труп обнаружила жительница соседней деревни, ежедневно развозившая по дачам молоко после утренней дойки. Он был отлично виден с улицы, и несчастную тетку едва не обнял кондратий, когда она осознала, что, собственно, видит. Судя по результатам осмотра места преступления, убийство произошло в комнате, а в окошко труп выставили специально, чтобы его поскорее нашли.

Зулус был не просто маньяк, убивающий ради наслаждения самим процессом, а маньяк идейный – из тех, что мнят себя борцами за справедливость, чуть ли не спасителями человечества. Очень многие люди – и таких, пожалуй, подавляющее большинство, – вроде бы все про себя зная, всю жизнь ищут соринки в чужом глазу, не замечая в собственном суковатого бревна. Внешних проявлений этого природного свойства человеческой натуры хоть отбавляй, от ворчливых комментариев в адрес героев телевизионных программ до громких выяснений отношений, плавно переходящих в драки с более или менее тяжелыми последствиями, и от обыкновенных сплетен до написания кляузных посланий в компетентные органы. Но время от времени – к сожалению, не так уж и редко – социум производит на свет деятельных уродов, которые, сами будучи весьма далекими от совершенства, ничтоже сумняшеся берутся переделывать мир в соответствии со своими представлениями об его идеальном устройстве. А поскольку управлять климатом, двигать горы и влиять на мировую политику они не в состоянии, эта переделка неизменно сводится к более или менее жестокому и изощренному физическому устранению лиц, чей моральный облик и образ жизни не соответствуют упомянутым идеальным представлениям.

Как раз таким уродом, судя по всему, и был Зулус. Он не писал вызывающих писем в судебные и следственные органы, не дразнил их сотрудников по телефону, как это делают некоторые маньяки в кино и литературных произведениях, а просто оставлял свои жертвы там, где их было невозможно не обнаружить, – правда, не полностью, за вычетом некоторых деталей.