Выдает вдруг нечто совсем уже оху…ое: «Лех, а давай молодость вспомним, а? Детство наше золотое. Раскинем на двоих. Давай как пацанята – на интерес? Идет?»

На интерес?!

Гришаня, сученок, улыбается дружески: «Ну что, загнем, Лех?»

И Леша повелся – как дитя малое. Дешевка. Позорно.

… Ну, во-первых – набрался уже хорошо, а во-вторых… ну как же – они ж все тут, блин, на понтах!.. Народец опять же вокруг, мужики, в смысле – Жмурик со Славкой…

Те бухают сидят, на вискарь налегают и скалятся. А чего им – интересно же, б…ь!

– А загнем, милый. Почему нет? Загнем враз, Гринь!.. Идет. Вистую, Гриш. Уговорил.

Гринина харя скверная, жлобская.

Блатная харя. Мурло.

… Как же так, Гриш, а? Столько вместе прожито, столько вместе принято…

– Банкуй, Гришань – тебе фора от меня, сам предложил.

… Мы ж тут все вроде свои, не каталы залетные, а люди серьезные, дружки-приятели, между прочим – на хорошей карте друг друга не «обуваем», и вообще – «не разводим», у нас между собой не принято.

– Ну так – на кон что кинем, Гриш? На что поставишь? А, Гринь? Любопытно. Объявляй давай. Какой у тебя – интерес?

Гриня помолчал, опрокинул в себя, утерся и, приподняв бровки, на чистом глазу, на светлой такой ухмылочке, сказал – на что. Интерес свой, в смысле, озвучил.

Жорик крякнул, лед мимо стакана пронес, не попал – промазал.

Славик, тот покрепче оказался – зенки просто в стол уткнул, на пару секунд правда, потом опять – как ни в чем не бывало посиживает, из стаканчика потягивает.

Леша сам не удержался – присвистнул.

Ого! Не ожидал, друг мой Гриня.

Однако.

Такой фильмец пошел, короче – зашибись! В кино не увидишь.

Да, дела.

Так, значит…

Ну-ну… Гришань. Валяй.

Потом не пожалей.

Лады, Гринь. Ништяк.

Леша «ответ» объявил – свой интерес.

Гриня принял.

Пацаны кивнули – ставки сделаны.

… Я ж не жадный, Гришань, не жмотюсь, как некоторые – забирай давай, Гриш… все мое. Если сумеешь.

Заело Лешу. Зацепило. Добился-таки Гришка своего – достал.

… Ну, держись корешок – была не была!..

«Не была». Не подфартило Леше. Карта не легла.

Он проиграл.

* * *

… Они познакомились, и выяснилось, что страшное чудовище, этот Людоед – не ест мяса, что он Людоед-вегетарианец. Дело в том, что в детстве он был очень слабеньким и болезненным маленьким Людоедом, и его мама-людоедша поила его ромашковым чаем, компотами и кормила овощами и фруктами.

А ревел, выл и регулярно скрежетал зубами Людоед потому, что подлые козявки, букашки, червяки и муравьи, а также негодяи зайцы и прочие непорядочные лесные жители регулярно пожирали часть его богатого урожая. Людоед всегда сам занимался своим огородом.

Людоед пригласил Августину на пир, и она впервые в жизни поела таких вкусных овощей, что ей совсем не хотелось сладкого.

Так как было уже очень поздно, а Людоед жил очень далеко от деревни, и мама Августины, вероятно, уже не надеялась увидеть свою дочь живой…

… Мычание.

Маня насторожилась, разом выпав из сказки.

Хриплый стон. И еще, еще…

Маня испугалась. Вскочила и кинулась к «больному».

Тот метался во сне. Скрипел зубами. Издавал странные звуки, отдаленно напоминающие какие-то непонятные слова.

Бредит. Лоб в испарине.

Жар?! Или… отходит?!!!

Маня быстрыми шагами бросилась на веранду, намочила полотенце и протерла «больному» лицо. Положила руку на лоб – температуру определить.

Длинные черные ресницы дрогнули. «Мужик» внезапно затих.

Вроде лоб ничего, не очень горячий. Маня убрала руку и положила на лоб влажное полотенце.

«Леша» сморщился и замычал. Маня быстро убрала полотенце.

«Больной» снова сморщился и сипло застонал.

Маня вернула руку на лоб. «Мужик» опять сразу успокоился, лицо разгладилось.

Он так и не проснулся.

Маня сидела, держа руку на Лешином лбу – когда она ее убирала, тот начинал метаться.

Рука затекала, и Маня иногда перебирала пальцами, получалось, что она его чуть гладила по лбу.

Лицо «мужика», в которое Маня, сидя рядом с ним на стуле, внимательно вглядывалась, пытаясь понять как он, смягчилось, и на нем ясно читалось облегчение.

«Мужик» лежал на Манином постельном белье – под Маниным одеялом в сине-желтом пододеяльнике и на Маниной подушке в такой же наволочке. Без ничего. Абсолютно голый. Так велел его оставить дед-хирург, после того, как они его вдвоем раздели и уложили под одеяло.

Но Мане теперь было все равно. Она уже все видела, на все посмотрела – когда его раздевала.

Она больше не краснела и не смущалась.

Это был просто «больной», «пациент».

Грешный человек. Как и все мы – на этой грешной Земле.

А она, Маня, в этой ситуации – типа нянечки или медсестры. «Мать Тереза», своего рода.

Маня вздохнула, успокоившись на этой мысли, и опять пошевелила занемевшими пальцами.

«Пациент» протяжно и расслабленно вздохнул. Маня тихонько отвела руку.

«Больной» спал глубоким сном.

Маня осторожно встала и вышла, стараясь ступать неслышно. Подойдя к компьютеру, прежде чем закрыть файл, взглянула на часы в правом нижнем углу.

Ого!.. Она просидела рядом с «больным» полтора часа.

Ладно. Уже поздно. Пора спать. Завтра разберемся… со всем.

Тут Маня вспомнила, что привезла «на дачу» всего два комплекта постельного белья, одним пользоваться, другой – на смену. Этот «второй» как раз сейчас и был «в стирке», то есть лежал в пакете и ждал своего часа – руки еще не дошли.

… Когда же – она только вчера белье поменяла.

Так. Маня огляделась и полезла в Татьянин шкаф – что-то такое она там вроде видела на верхней полке, и…

Точно. Достала пожелтевшее, ветхое, в самодельных заплатках, белье, которым, скорее всего, несколько лет уже никто не пользовался.

Рассмотрела, потрясла, даже понюхала.

Ничего. Сойдет. Чистое, главное.

И пошла стелить себе постель на такой же железной кровати, изголовьем упирающейся в окно, в углу, рядом со столиком, на котором стоял Notebook.

Устроившись, Маня немного посидела сверху постеленной постели – задумалась.

И вдруг грудная боль, «ночная жаба» обожгла, грубо повернулась внутри, раздирая все вокруг.

Маня качнулась и стиснула зубы.

… Ну, зачем это все?

Зачем вообще… все?… Если…

Маню опять замутило.

… Нет. Срочно, срочно – таблетку!.. или…

Маня вскочила, забыв осторожность и немилосердно скрипя полами, схватила обойму и непослушными пальцами выдавила капсулу.

Запила. И снова уселась на кровать, тускло глядя перед собой.

… Правильно, что… быстро приняла лекарство, надо ведь хоть как-то… заснуть.

Завтра – сложный день.

Минут через тридцать Маня решительно поднялась, сняла сарафан и натянула ночную рубашку, встав так, чтобы ее не было видно из комнаты «больного» – дверь к нему была открыта.

Маня забралась под одеяло и блаженно вытянулась. Но через минуту опять вскочила – «Лешу» проверить. Замерла, глядя на него и прислушиваясь к его дыханию.

Тот спал, достаточно спокойно, даже ресницы не двигались.

Очень тихо и осторожно Маня вернулась к себе, на мгновение задумалась, и с решительным видом направилась на веранду.

Взяла с полки большой кухонный нож-секач, два других ножа, торчащих из банки вместе с ложками и вилками, вынула и спрятала под клеенку. Поискала глазами топор – где-то он тут все время болтался, она все время на него натыкалась…

Ага. Вот он – в углу, за веником и шваброй, большой деревенский топор, чуть ржавый и с почерневшей рукоятью. Маня его спрятала в кухонный шкаф, прикрыв большим куском облезлой клеенки.

И направилась с ножом в комнату. Но и с полпути вернулась, снова достала топор, и, завернув его в клеенку, вышла на улицу.

Постояла на крыльце – темень. Когда глаза привыкли, спустилась с крыльца и спрятала топор в клеенке за перевернутую бочку недалеко от крыльца, максимально замаскировав травой и какими-то полусгнившими полешками, валяющимися рядом с бочкой.

Быстро взбежала обратно, заперлась изнутри и, подхватив со стола нож-секач, пошла к себе и легла.

Нож сначала сунула под кровать. Передумала – спрятала под подушку. Опять передумала – закопала рядом с собой, вдоль стенки.

Немного полежала с открытыми глазами, глядя в темноту. Повернулась на живот, рука под грудь – любимая, самая комфортная Манина поза для сна – потянулась, расслабилась и заснула. Не то чтобы сладко, конечно, но как-то вполне… уверенно.

Лекарство подействовало.

* * *

Бодрое, утреннее июньское солнышко било в окно через хиленькие, вполокна, тюлевые занавески, заливало комнату.

Еще не до конца проснувшись, Маня приоткрыла глаза и с наслаждением перевернулась на другой бок с бессмысленным ощущением… радости существования.

Окончательно вынырнув из сладкой дремы и наслаждаясь, вновь поразилась этому чувству, во второй раз со вчерашнего дня посетившему ее – чувству «из прошлого», из прежней ее жизни. Непередаваемому и благостному…

… Пусть хоть ненадолго, но, все равно… блаженство.

И вдруг вскочила, не попадая в шлепанцы и в рукава халата, и ринулась в соседнюю комнату.

«Мужик» лежал неподвижно, в той же позе, на спине.

Он внезапно распахнул глаза – Маня буквально наткнулась на его взгляд и от неожиданности застыла в замешательстве, резко затормозив в дверях.

… Ну и ресницы у него!.. «Мне б такие!» – невольно вспомнились Мане слова из какой-то дурацкой песни. Не ресницы, а… Живут самостоятельной жизнью, можно сказать.

Зрачки значительно меньше – почти в норме.

… Серые глаза и очень черные ресницы.

Впрочем, осунулся сильно, потому так глаза и выделяются.

– Вы как?… – Маня маялась в дверях.

– Порядок, – низким голосом с хрипотцой ответил «мужик». С хрипотцой – но не таким ужасно хриплым и сиплым, как вчера. – Заходи. Не стесняйся.

– Что?…

Леша поморщился.

– Подойди, говорю. Не укушу.

Маня подошла и села на стул, приняв строгий вид – поджала губы. И смелой рукой «медсестры» потрогала лоб «больного», на предмет температуры.

– Да. Вроде ничего, – констатировала она, убрав руку. – Я сейчас в аптеку, на станцию…

– Мань…

– Не перебивайте. Итак: я на станцию, а Вы… Или нет – аптека откроется через два часа. Так. Сейчас мы…

– Мань, верни руку обратно. И подержи – как вчера ночью. Больно все-таки. А так… легче…

… Ночью-то, оказывается, он просыпался… Маня нахмурилась.

– Вы опять меня перебили. И не надо сцен жалости устраивать – очень прошу. Я не собираюсь обливать слезами Ваши раны – это не входит в мои планы.

– Мань, ты безжалостная…

Маня пожала плечами.

– Это ж надо – у постели умирающего…

– Прекратите паясничать, Леша! – рассердилась Маня. – Давайте по делу.

– Давай. – Леша вздохнул.

И вздохнул как-то опять сипло, с трудом – по-вчерашнему плохо. И сморщился.

… Ему очень больно, поняла Маня.

И с видом суровой, но сердобольной медсестры, Маня положила ладошку «больному» на лоб.

– Не волнуйтесь, Леша. Я пойду и все куплю… Вам станет легче… и все у Вас пройдет… Вы выздоровеете, и…

Леша моментально опустил, смежил свои невозможные ресницы и смирно замолчал.

Маня посмотрела – под глазами синяки с кулак, под левым особенно – фиолетовый подтек за ночь увеличился вдвое, скулы зеленоватые, в утренней щетине…

– Бритва есть? – процедил «мужик», прочтя ее мысли.

– У меня?… Нет…

– Купи лезвия. Когда на станцию пойдешь. Одноразовые, любые, – велел «мужик».

– Да, конечно…

– Деньги есть? – сквозь зубы цедил он с закрытыми глазами.

Маня тихонько убрала руку.

– Есть… немного.

Леша открыл глаза и уставился на Маню.