Лора знала, что предложение будет именно таким. Бродяге – бродячая жизнь, новый переезд. Будто её тараканьи бега из города в город на протяжении восьми лет не вынужденные, а по личному удовольствию. Но иногда просто устаёшь постоянно бежать, тем более что тревожных звоночков от преследователей не было уже давно. Ни разу за год, если точнее. И Лора пребывала до этого дня в таком спокойствии, какое в её жизни случалось не часто.

«Каникулы в Ганновере» – звучало неплохо, если не думать о том, что за этими словами скрывалось очередное мягкое предложение сожительствовать с бывшим агентом ФБР. Только он мог упрямо звать полицию «копами», на свой американский манер. Хотя в его чистом немецком никогда не было ни следа акцента.

Нет. Все эти «каникулы» из тренировок, заканчивающиеся совместными пьянками, дружеским сексом без обязательств, посиделками с кальяном, а потом новым пониманием, что они друг для друга всегда будут книгами с кучей намертво склеенных страниц – пройденный этап. Им могло быть хорошо, по-дружески приятно, но всегда наступал момент, когда бродяга вновь уходила в сторону. Ашер итак достиг всех возможных пределов доверия, которое только она могла ощутить к мужчине.

– Я должна справиться сама, Ашер, – упрямо вздёрнула Лора подбородок, приводя себя к этим мыслям. – Он не угрожал лично мне. А станет – я умею за себя постоять, ты знаешь.

– Знаю. И знаю, что если ты во что-то упёрлась, то переубеждать бесполезно, – вздохнул Ашер и устало потёр глаза, явно соображая. – Так. Слушай. Во-первых, будет просто прекрасно, если он не станет копать твою биографию и не нароет твоё прежнее имя.

– Даже если нароет: никакого криминала в смене имени нет, мы не в средние века живём, – торопливо добавила Лора. Она и сама успела об этом задуматься.

– А во-вторых, – не отреагировав на её замечание, хмуро продолжил Ашер, – убери из дома малыша Сива.

– Не могу. Я без него не чувствую себя… в безопасности, – Лора похолодела, лишь представив, что маленький револьвер «S&W» исчезнет из прикроватной тумбы. Её последнее средство от любого посягательства, если вдруг откажут кулаки и ноги. Лучший подарок, какой только мог сделать Ашер на её двадцать третий день рождения. И плевать где он его достал.

– Тогда готовься придумать складную историю, откуда он у тебя. Пойми, от сотрудничества с полицаями до наручников – полшага. Уж я-то знаю, – невесело усмехнулся Ашер, намекая на свою работу в спецслужбах США.

– Отбрешусь. Наплету что-нибудь слезливое, – отмахнулась Лора. – Это меньшая из проблем.

«Шаттен на твою слезливость не повёлся ни секунды», – пронеслось в голове опасное понимание, и, видимо, этот страх всё же отразился в её больших корично-карих глазах.

– Не дрейфь, бродяга. Если станет жарко гореть под твоей хорошенькой попкой, мой дом всегда для тебя открыт, а до Ганновера максимум три часа на автобусе, – поспешил успокоить её Ашер, и от этого впрямь стало чуточку легче. Всегда хорошо, если есть запасной план.

– Спасибо, – от души поблагодарила Лора. – Ты настоящий ковбой, готовый спасти бедную деву из лап злодея.

– Всегда к вашим услугам, мисс, – шутливо козырнул он ей, вызвав невольную улыбку.

Внутри здорово теплело и, что называется, отлегло. Перебросившись со старым другом ещё парой ничего не значащих дежурных фраз, Лора отключилась и несколько минут тупо пялилась в потухший экран без единой мысли. Плюхала в ванной вода, а из окна кухни доносились крики со стадиона через дорогу. Всё как всегда, только одно не ясно: какого чёрта делать дальше?

Глава 2. Раф и круассан

Бам! Хруст. Сдавленный стон. Из-за двери допросной доносились самые многозначительные звуки, а Рик покорно ждал у стены, сложив руки на груди. Он не одобрял методов директора Беккера, более того, презирал такой способ выдавливать правду из подозреваемых. Настоящий полицейский обязан добиваться признания вины нерушимыми фактами, доказательствами: именно этому Рик сам учил новоиспечённых стражей закона на протяжении четырёх лет, именно так правильно. Слышать сейчас, как за тонкой перегородкой кто-то нагло срёт на все эти принципы, было отвратительно. Внутренний перфекционист буквально выл, что нарушается нормальный, логичный и единственно приемлемый порядок вещей. От усилия, которое Рик прикладывал, чтобы не вмешиваться, под левой лопаткой уколола судорога, ушедшая болезненным спазмом до кончиков пальцев. В хорошо проветриваемом коридоре становилось душновато даже в тонкой серой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Привычно болталась на плечах кожаная чёрная кобура: он буквально только что приехал, снова простояв в пробках добрую часть утра, и ещё не успел снять табельное в своём крохотном кабинете. Да и не любил он расставаться с верным девяносто девятым «Вальтером».

Дверь отворилась. Из допросной вышел Беккер, тяжело дыша и сияя лысиной в свете ламп коридора. Небрежно вытирая руки от крови платком в крупный розовый цветочек, он с удивлением поймал осуждающий взгляд Рика.

– Шаттен? Чего тебе? – он захлопнул за собой дверь, потому как за его спиной кто-то тихо простонал. Одутловатое лицо буквально светилось удовольствием только что причинённой боли, на высоком лбу выступили бисеринки пота. Рубашка Беккера была взмокшей, а добротное брюшко висело над ремнём, как холм, под которым безвременно скончался солдат. На ум приходила ассоциация с большим мультяшным жуком в тесных штанишках.

– Доброе утро, директор Беккер, – как можно более невозмутимо и не выдавая своей неприязни, поприветствовал его Рик. – Я по делу о тех иммигрантах.

– Мигранты-шмигранты, – Беккер сморщился, оттирая с костяшек последние красные капли. Поднёс руку к носу, с сомнением нюхнул пальцы и слегка просветлел, словно запах крови прибавил очков настроению. Но это не помешало блёклым рыбьим глазам бросить на Рика снисходительный взгляд: – И чего ты с ними носишься? Достали они меня. Вот уже у меня где эти понаехавшие и изгадившие страну дикари! – он многозначительно поднёс ладонь к горлу: – Серьёзно, Шаттен, неужели тебя не коробит, когда от нас требуют зачёркивать в протоколах слова «грёбанные охреневшие иммигранты» и писать «жители вольного города Гамбурга»?

– Моё личное отношение не имеет значения, директор Беккер. У меня есть обязанности, а эти пропавшие люди – те самые «жители вольного города», у которых тоже есть права, – пожал плечами Рик.

Какая разница, что думал слуга закона, если его единственная задача – поддержание порядка, легендарного немецкого качества жизни для всех без исключения. Эмоции – лишняя деталь, не подходящая в конструктор этого выбора. Его одновременно и поражало, и раздражало, что такие вещи нужно объяснять человеку, который выше на добрый пяток рангов. Он покрутил старые стальные часы на запястье: энергия и злость потихоньку закипали внутри, грозя вылиться в нечто, недостойное звания комиссара.

Вроде пинка под жирный зад, залома рук до хруста костей и размазанного по стенке носа. Кажется, единственное, что ещё пробивало Рика на настоящие желания, а не на искусно изображённые реакции, – нарушение установленного порядка. Всё остальное же, будь то улыбка, смех, заинтересованность или радость, настолько успешно им игрались, что окружающие не замечали никакого подвоха.

Вчерашняя гадалка здорово вжилась в роль фрау Фредерики, только вот его собственная роль не заканчивалась занавесом. Быть нормальным, а не трупом, который не способен ни волноваться, ни удивляться по-настоящему. Апатия к окружающему дерьму – единственное, что когда-то спасло разлетающуюся на куски башку от психушки. И даже несмотря на этот плотный защитный кокон, чёртов директор умудрялся вызывать неприязнь.

– Да, я и забыл, что ты у нас из этих, жалостливых, – сочувственно вздохнул Беккер и неспешно двинулся по коридору, вытирая тем же цветастым платком и вспотевший лоб. Запах крови становился всё более душным, а директор, казалось, лишь задышал ещё чаще и глубже, наслаждаясь этим: – ЕВПОЛ⁸ – это ещё не всё, Шаттен, уж поверь. Тебе никогда не перепрыгнуть в высший эшелон, если будешь продолжать подтирать чёрные зады. Что толку, что ты и другие ребята тратили в этом сраном Афгане лучшие годы и здоровье, пытаясь научить обезьян не стрелять друг друга? Слышал, что они уже опять играют в войнушку? Жди новой волны беженцев, Шаттен. Помяни моё слово, снова крайними останемся мы. И это нам опять зачёркивать их ублюдские фамилии в отчётах про изнасилование несовершеннолетних.

«Не из жалостливых. Из тех, мать твою, кто понимает, что разжигать вражду между нашими и вашими – значит уничтожить всю систему и весь порядок на корню», – с такой мыслью Рик тихо скрипнул зубами, послушно шагая за тучной фигурой Беккера пружинистой походкой, слегка выдающей напряжение.

Хотелось уже не просто пнуть по заду, а отделать его так, чтобы беспардонный осёл мычал на весь штаб полиции. Слышать, как о четырёх, на его взгляд, самых правильных годах жизни говорила с таким пренебрежением какая-то успешно подлизавшая верхам власти мразь, невыносимо. Беккер не заслуживал своей должности. Один его небрежный внешний вид вызывал у Рика, воспитанного во всех немецких традициях образцовости в каждой детали, тошноту. Да, к нашествию иммигрантов можно относиться по-разному, но пытаться сохранить мир – то, на что он положил большую часть своей жизни, за что отдал жизнь его собственный отец и что всегда было и будет наивысшим приоритетом: мир там, в Афганистане, когда учил молодую полицию хрупкой страны защищать своих граждан; мир здесь, дома, не делая разницы между тем, какой национальности, веры и благосостояния жертва и преступник. Потому что плевать на личность. Контроль и закон равны для всех. Когда на улицах становится небезопасно, когда может внезапно исчезнуть несчастная повариха из полюбившейся шаурмичной – это хаос. То, что Рик презирал всей душой. Его бесило, когда хотя бы одна деталь была не на своём месте. Пусть даже это женщина, всегда знавшая, что он любит двойной сырный соус.

Что-то надо было ответить, но говорить выходило с трудом. Единственное, с чем Рику крупно не повезло пять лет назад, когда был комиссован по ранению из ЕВПОЛ, – что в кресле директора криминальной полиции сидел Беккер. Настолько убеждённый расист, что можно и не расследовать ни одного дела, потому как в любом из них будет виноват сириец, ливиец или пакистанец. Видеть творящийся беспредел после нескольких лет мирного соседства с пуштунами для Рика стало пыткой почище осколка под лопаткой и никотинового пластыря вместо сигареты. Несправедливость. Сломанные весы равенства перед законом. Это жгло кислотой самое нутро, всю его суть.

– Директор, я чисто по своему делу, мне особо некогда болтать, – как можно более сухо и серьёзно отозвался Рик спустя бесконечно тяжёлую паузу. – У нас трое пропавших, про которых хоть кто-то заявил, и все они одиночки. Из чего можно сделать вывод, что это могут быть не единственные жертвы. Просто о них некому рассказать полиции. Ситуация может обостриться, не мне вам объяснять политические интересы бургомистра Вайса в этом вопросе, – попытался он воззвать к суровому рационализму.

Беккер грузно вздохнул и остановился у самых дверей в шумный общий офис, заставленный маленькими столами стажёров и низших офицеров. Скучающе посмотрев на Рика, он закатил глаза и недовольно пробубнил:

– Что ты хочешь от меня? Чтобы я пошёл сам прочёсывать гадюшники Санкт-Паули?

– Я прошу сделать запрос в охранную полицию. Мне нужен хотя бы десяток людей в форме на улицы, хоть какой-то внешний контроль, чтобы избежать новых случаев…

– Десяток?! – возмущённо фыркнул Беккер, краснея на глазах. – Ты в своём уме, Шаттен?! Да это патрульные просят у нас помощи на завтра, а мы тебе не сраный Давидваче⁹, чтобы сидеть и сутками напролёт караулить местных чернозадых шлюх!

– Директор…