Воронье озеро (страница 8)
Он ждал от меня расспросов. Я все понимала, но слова не шли с языка, засели глубоко внутри, никак не вытащить наружу.
Мэтт мне и так рассказал.
– Мы сегодня солому раскидывали. Работенка – врагу не пожелаешь. Полный нос и рот пыли, всюду солома – под рубашкой, под штанами, от пыли и пота пальцы на ногах склеиваются, да еще и старик Пай над душой стоит, с вилами, как тролль с трезубцем, – как зазеваешься, съест!
Он пытался меня рассмешить, но мне было не до смеха. Я вымученно улыбнулась. Он улыбнулся в ответ и продолжал:
– А теперь расскажи, как день провела. Что случилось сегодня интересного, не считая фасоли?
Я не знала, о чем рассказать. Мысли ворочались еще тяжелей, чем язык. Ум мой сбился с курса, словно корабль в тумане.
– Ну рассказывай, Кэти. Чем занималась? Заходил кто-нибудь?
– Мисс Каррингтон.
– Мисс Каррингтон? Здорово. И что говорила?
Я пробиралась сквозь туман.
– Сказала, что ты умный.
Мэтт хохотнул.
– Во как!
Мало-помалу ко мне возвращались подробности. Мисс Каррингтон волновалась. Робела перед тетей Энни, и слова ей давались с трудом, и говорила она не своим голосом.
– Она сказала, что другого такого ученика у нее не было. Сказала, что это будет… трагедия… трагедия… если ты не поступишь в университет.
На секунду между нами легло молчание. Мэтт сказал:
– Мисс Каррингтон – добрая старушка! К учителям подлизываться – дело полезное, Кейт. Бери с меня пример.
Теперь и он заговорил не своим голосом. Я бросила на него взгляд, но он смотрел на Люка, а сам покраснел как рак. Люк оторвался от газеты, и они уставились друг на друга. Люк спросил у меня, не сводя глаз с Мэтта:
– А что тетя Энни?
Я силилась припомнить.
– Сказала, денег не хватит. – Тетя Энни сказала не только это, но я забыла.
Люк кивнул, по-прежнему глядя на Мэтта.
Чуть погодя Мэтт отозвался:
– Права она, что тут скажешь. Да и какая разница?
Люк промолчал.
Вдруг ни с того ни с сего Мэтт разозлился. Он сказал:
– Если хочешь всю жизнь себя грызть за то, что тебя угораздило родиться первым, – пожалуйста, только меня от этого избавь.
Люк не ответил. Он отвернулся и снова уставился в газету. Мэтт наклонился, тоже взял страницу. Пробежал ее глазами и швырнул на пол. Глянул на часы:
– Сходить бы на пруд, через час уже стемнеет.
Но ни один из нас не двинулся с места.
За стеной по-прежнему не унималась Бо.
Люк резко встал и вышел из комнаты, слышно было, как он ворвался в детскую. Раздались голоса – возмущенный голос Люка, голос тети Энни, твердый и неумолимый, и безутешный плач Бо; мне представилось, как она тянется к Люку. А потом тетя Энни отчеканила:
– Ты ей только мешаешь уснуть, Люк. Только мешаешь.
Застучали шаги Люка, громкие, сердитые, хлопнула входная дверь.
* * *
Вот что надо сказать про Люка. До того самого дня, когда погибли наши родители, не припомню, чтобы он хоть раз взял на руки Бо. Ни разу. Мэтт носил ее на руках, а Люк – нет. И не помню, чтобы Люк проявлял к нам хоть какой-то интерес, разве что иногда бранился или перешучивался с Мэттом; он нас будто не замечал.
* * *
Наутро Люка дома не оказалось.
Постель его была смята, на кухонной стойке осталась миска хлопьев, а сам Люк будто сквозь землю провалился. Им с Мэттом пора было собираться на ферму.
– Может, он уже там, – предположила тетя Энни. – Решил выйти пораньше.
– Как бы не так, – буркнул Мэтт. Он был вне себя. Он уже обувался, стоя у дверей, яростно затягивал шнурки, заправлял джинсы в рабочие ботинки, чтобы не набилась внутрь солома.
– Куда он делся? – спросила я.
– Не знаю, Кейт. Хоть бы записку оставил, да где там! Люк есть Люк. То-то будет праздник, если он хоть раз нам сообщит о своих планах!
Так оно и было. Люк, прежний Люк, каким он был всего два месяца назад, вечно забывал говорить, куда уходит и когда вернется, и этим злил родителей. Мэтту в ту пору было все равно, его это не касалось.
Я посасывала порезанный палец. Мне стало страшно: а вдруг Люк не вернется? Сбежал или погиб?
– Но куда он, по-твоему, делся?
– Не знаю, Кейт, да и неважно. А важно, что если он через две минуты не вернется, то мы на работу опоздаем.
– Что поделать, иди без него, – сказала тетя Энни. Она делала им к обеду бутерброды, настоящие фермерские бутерброды – огромные ломти хлеба и на каждом шмат мяса в палец толщиной. – Пусть сам выкручивается. Может, он уехал зачем-то в город? Смог бы он сейчас туда добраться?
– Мог с молоковозом уехать. Мистер Джени в четыре утра выезжает – может, он его и подвез.
– Он вернется? – Голос у меня задрожал, ведь наши родители погибли по дороге в город.
– Вернется, никуда не денется. Не знаю только, что я скажу старику Паю, он со злости лопнет.
– Но откуда ты знаешь, что он вернется?
– Знаю, и все, Кейт. Оставь палец в покое. – Он вытащил руку у меня изо рта. – Знаю, и все, понятно? Знаю.
* * *
Утро я провела за домашними хлопотами, а почти весь день – у озера с Бо. Бо объявила тете Энни войну. Она, как видно, считала тетю Энни виновницей всех своих бед и решила с ней биться не на жизнь, а на смерть. Думаю, Бо победила бы. И подозреваю, что так думала и тетя Энни.
Итак, тетя Энни изгнала нас из дома, дав себе передышку, чтобы выстроить оборону. Так и вижу, как мы шагаем по тропинке к берегу – я еле плетусь, а Бо топает, взметая крохотные облачка пыли. Волосы у меня свисают сосульками, а у Бо стоят дыбом и будто пышут гневным жаром. Хороши сестрички!
Опустившись на горячий песок, мы стали смотреть на озеро. Был полный штиль. Казалось, озеро мерно дышит, словно огромный зверь, серебристый, лоснящийся. Бо, сидя со мной рядом, перебирала камешки и то и дело вздыхала, посасывая палец.
Я пыталась успокоить смерч внутри, но едва мне это удалось, едва ураган стих и стало можно разобрать в этой сумятице отдельные мысли, мне сделалось от них невмоготу. Как жить без Мэтта? Без Люка? Покинуть дом? Поселиться у чужих? Тетя Энни мне про них рассказывала, говорила, детей в той семье четверо – трое мальчиков и девочка. Все они старше меня и Бо, но, по словам тети Энни, хорошие. Да только откуда ей знать, хорошие или нет? Если ты не ребенок, то и не поймешь по-настоящему. Мэтт меня просил присматривать за Бо, но наверняка понимал, что мне не справиться. Слишком уж было мне страшно. Намного страшнее, чем самой Бо.
Высмотрев вдали на озере крохотную лодку, я заставила себя на ней сосредоточиться. Я знала, кто хозяин лодки – Джим Сумак, приятель Люка из индейской резервации.
– Вон там Верзила Джим Сумак, – громко сказала я Бо. Меня тянуло говорить, чтобы заглушить мысли.
Бо вздохнула и продолжила сосать палец, зачмокала громче. Большой палец был у нее вечно мокрый, на кончике взбухла белая мозоль.
– Он рыбачит, – продолжала я. – Что-нибудь поймает к ужину. Весит он двести с лишним фунтов, вот его и прозвали Верзилой. Школу он бросил, а Мэри Сумак в третьем классе. Зимой она в школу не ходила, учительница пошла к ее маме, и оказалось, ей не в чем – нет башмаков. Индейцы очень бедные.
Мама говорила, что всем нам перед ними должно быть стыдно. Я не совсем понимала, чего нам стыдиться, но меня терзало смутное чувство вины. Я вспомнила о маме, попыталась вызвать в памяти ее лицо, но оно от меня ускользало. Бо уже перестала спрашивать, где мама.
Ярдах в двадцати от берега из воды вынырнула гагара.
– Смотри, гагара, – сказала я.
Бо опять вздохнула, и гагара исчезла.
– Юк? – спросила вдруг Бо, вынув изо рта палец и глядя на меня во все глаза.
– Люк ушел.
– Мэт?
– И Мэтт тоже ушел. Они скоро вернутся.
Я огляделась, ища, чем бы ее отвлечь, чтобы она не заводилась. По песку к нам приближался паук, волоча дохлую оленью муху. Он полз, пятясь задом, вцепившись в муху челюстями и двумя лапками, изо всех сил перебирая остальными шестью. Мы с Мэттом видели однажды, как крохотный паучишка тащит из ямки в песке поденку втрое крупнее себя. Сухой песок то и дело осыпался, и паучок со своей ношей срывался на дно ямки. Он не сдавался, снова и снова пытался выбраться тем же путем, не сбавляя ходу. Мэтт рассуждал: «Вот что непонятно, Кэти, – то ли он очень-очень упорный, то ли память у него совсем короткая, вот он и делает все как в первый раз, забывает, что было секунду назад. Вот в чем вопрос».
Почти полчаса мы за ним следили, и наконец, к нашей радости, он выбрался из ямки – значит, не просто упорный, но еще и очень умный, заключили мы.
– Смотри, Бо, – сказала я. – Видишь, паук? Муху поймал и домой к себе тащит, в гнездо, видишь? А как дотащит, замотает в кокон и, когда проголодается, съест.
Я не пыталась разделить с ней свой восторг, как Мэтт со мной. Цель у меня была другая, более приземленная. Я надеялась, что она увлечется и забудет про свои капризы, мне было в тот день совсем не до них.
Но, увы, не сработало. Я-то думала, все идет как надо – Бо нагнулась и несколько мгновений внимательно смотрела на паука, но вдруг, вынув изо рта палец, вскочила, шагнула к пауку и наступила на него.
7
Мэтт вернулся ближе к шести. Я поджидала его на ступеньках веранды. Он спросил, дома ли Люк, я ответила нет, и он ничего не сказал, а просто пошел к озеру, разделся и нырнул.
Я шла за ним следом от самого дома и теперь молча стояла на берегу, глядя, как там, где он нырнул, по воде расходится рябь. Он вновь показался из воды, мокрый и скользкий, как тюлень. Загар был у него неравномерный, из светлых и темных кусочков: лицо, шея и руки коричневые, спина и грудь чуть светлее, а ноги совсем белые.
Он попросил:
– Принесешь мне мыло? Я забыл.
И я сбегала в дом за мылом.
Намыливался он яростно, скреб себя, втирал пену в волосы. Потом бросил мыло на песок и снова нырнул, а вокруг расплылось по темной воде белесое облачко. Уплыл он далеко.
Мыло нельзя оставлять на песке, потом песчинки не отскребешь, надо его класть на камень. Я подобрала мыло, опустила в воду и стала полоскать, но песок только глубже застревал.
Тут приплыл Мэтт, вылез из воды. Со словами «Не надо, Кейт» забрал у меня мыло. Когда мы шли к дому, улыбнулся мне мимоходом, улыбка вышла ненастоящая, просто растянутые губы.
* * *
Тетя Энни тянула с ужином до последнего, все дожидалась Люка, но в конце концов накрыла на стол без него. Она приготовила окорок, поставила посреди стола большую миску яблочного пюре, я его любила, но в этот раз почему-то есть не смогла. Как и остальное. Кусок не шел в горло. Во рту набиралась слюна, приходилось ее засасывать внутрь.