– Конечно, пусть остаются, – устало согласилась Катя. Запал агрессивности угас так же быстро, как и разгорелся, и хотелось только одного – чтобы этот визит уже закончился. – И бросала бы ты уже пить, а то скоро на нашего Жорика будешь похожа.

– Ой, да ладно! – махнула рукой Нона. – От марочного коньяка еще никто не спивался, – и вновь отпила прямо из бутылки, несмотря на то что перед ней продолжал стоять толстобокий бокал.

– Коньяк ты пьешь первые десять дней после получения денег, вторые десять идет дешёвая водка, а последнюю декаду месяца от тебя и вовсе пахнет какой‑то бормотенью.

– Ничего, ничего, скоро у меня будет столько денег, что можно будет принимать не только ванну, а целый бассейн из шампанского. Вот, Катя, ты когда‑нибудь купалась в шампанском? – и она, видимо, вспоминая минувшее, мечтательно закатив глаза, едва не упала со стула.

– Белая горячка началась? – с осторожной «нежностью» полюбопытствовала Катерина. – Зеленые чертики по стенам не прыгают?

– Насмехаешься, а я серьезно. Ну, пусть не бассейн, но ванную обещаю. И еще виллу в Италии… Вот всем нравится Испания, а мне – Италия… Поедем вместе?

Возвратившись было в настоящее и быстро минуя его, она вновь стремительно унеслась в будущее, при этом опять закатив глаза, но в этот раз на всякий случай держась за стол.

– Нет, не хочу ванны с шампанским, и виллы в Италии тоже не хочу, и хватит болтать глупости. – Катерина встала, всем своим видом показывая, что аудиенция закончена. Соседка, даже не стараясь скрыть своего глубокого разочарования, попробовала еще что‑то говорить про горы золота, россыпи бриллиантов, про «молочные реки и кисельные берега», и что совсем скоро весь мир будет у ее ног. Наконец приняв как неизбежное, что пора уходить, поднялась и, продолжая бурчать себе под нос что‑то о «неимоверных богатствах», вяло потащилась в сторону выхода, оставляя за собой вторую цепочку грязных следов. Распахнув входную дверь, Катерина едва не смела с порога траурного вида даму. Та в этот момент тянула к дверному звонку худую, скрюченную артритом руку, туго затянутую в черную кружевную перчатку, что делало ее похожей на когтистую лапку какой‑то птицы.

– Я так и знала, – произнесла ледяным тоном дама, поднимая вуалетку и крепя ее на кокетливо сдвинутой набок и вперед маленькой черной шляпке, чудом державшейся на пышно взбитых локонах. Перед глазами «восхищенного» зрителя предстали: ярко нарумяненные щеки, вишневого цвета губы (непомерно увеличенные ботоксом), растянутые пластическими операциями и теперь имеющие японский разрез глаза, которым черная подводка и полуопущенные веки придавали выражение томности, причем не только самому взгляду, но и всему лицу. Густой слой тонального крема скрывал мелкие морщины, превращая ее физиономию в застывшую маску. Наращенные опахала ресниц, чья тяжесть не давала глазам раскрыться в полной мере, довершали образ Мальвины на пенсии.

– Я так и знала, – повторила маска. – Ты выгнала Венечку, чтобы устроить здесь вертеп…

– Сама ты вертеп, мумия сушеная, – оттеснив Катерину, вышла на авансцену Нона. – Я к Кате зашла ключ от квартиры взять, а ты, старая карга, небось притащилась, чтобы своего недоделанного пасынка обратно сбагрить.

Произнеся гневную тираду, соседка встала в боевую позицию, подперев бока кулаками.

– Брэк, – быстро произнесла Катерина, увидев, как чуть приоткрытые глаза свекрови стали угрожающе наливаться кровью, а выщипанные в ниточку брови, где татуаж был сделан в виде прямого угла, что видимо по замыслу автора, должно было добавить ее томному взгляду выражение «легкого удивления», взлетели к корням волос, собрав кожу лба в жуткую гармошку. – Высокие стороны обменялись мнениями и одновременно покидают великосветский раут…

– Чего? Чего? – удивилась Нона, едва не выронив бутылку с остатками «живительной жидкости».

– Ты идешь к себе домой, а Сильфида Авраамовна заходит ко мне. Все, пока, до следующего ключа.

Катя, изобразив на лице радушную улыбку, похожую на оскал Дракулы, страдающего от зубной боли, настойчиво подтолкнула ее к выходу.

– Кать, если будут сложности, зови, я эту жертву пластики за свой счет в Египет отправлю, там Рамзесу невесту ищут…

Оставив последнюю реплику Ноны без комментариев, Катерина быстро закрыла за ней дверь. Сильфида Авраамовна не была родной матерью Вениамина. Свекор, несколько лет назад помпезно отметив свое восьмидесятипятилетие, хотя и был глубоким пенсионером, но оставался академиком, которого помнили и чтили. Заслуженный член Российской академии наук, лауреат множества премий, пожалуй, кроме Нобелевской, обладатель кучи как отечественных, так и зарубежных наград, вернувшись домой после банкета, прилег отдохнуть и больше не встал, во сне тихо и мирно отойдя в лучший из миров. Сильфида была его второй женой, старше пасынка чуть больше чем на десять лет и на тридцать лет моложе своего покойного мужа, Валентина Арнольдовича. Первая жена академика, мать Вениамина, умерла, когда сын приближался к своему сорокалетию. Возраст, внешность, полученное образование и воспитание – все предполагало, что он давно должен был перейти из образа «мальчика» в статус «мужа» и стать зрелой, сформировавшейся личностью. В принципе все так и выглядело, но только выглядело, и не более того.

– Смотрю, у тебя вечер визитов, – произнесла свекровь и, сбросив со своих хрупких плеч пальто из шерсти альпака, всем своим видом демонстрируя, что его дальнейшая судьба ей совершенно безразлична, знакомой дорогой прошествовала на кухню. Катя рефлекторно подхватила дорогую вещь, не дав ей упасть на грязный пол, и, не рискнув повесить его за воротник (петелька вешалки отсутствовала, а может, в этой модели и не была предусмотрена), замерла в нерешительности, не зная, куда пристроить это шелковистое чудо, да так и проследовала за свекровью, продолжая держать пальто в своих руках. Свекровь была невысокого росточка, очень миниатюрна и грациозна, в прошлом балерина, танцевала в Большом и Мариинке, правда, выше кордебалета как‑то не пошло, но стать осталась, и, если бы не многочисленные пластические операции, почти полностью обездвижившие ее лицо, она бы выглядела значительно моложе своего биологического возраста.

– У тебя здесь дурно пахнет, я открою окно, а то дышать нечем, – продолжила она голосом, не терпящим возражений. – Да… скажи мне, кто твой друг… но я пришла говорить не об этом. Твои друзья – это твои проблемы, но Веня должен вернуться к себе домой, и это не обсуждается. Он мне все объяснил. Он глубоко раскаивается и очень страдает. Он обещал, что ничего подобного больше не повторится. Ты должна понять: мальчик ошибся, у него переходный возраст, и он все осознал.

Она замерла и, невзирая на то, что почти на голову была ниже Катерины, умудрялась смотреть на ту свысока, надменно оценивала эффект, который должна была произвести ее речь.

– Если вы, Сильфида Авраамовна, думаете, что я сейчас упаду перед вами на колени и в приступе благодарности за ваше рвение сохранить наш брак слезами омою вам ноги, то этого не будет, – Катя старалась говорить спокойно, не давая прорваться наружу распирающему ее раздражению. – Но хочу напомнить, что вашему, как вы соизволили выразиться «мальчику», в этом году исполняется сорок четыре года, а переходный возраст, скорее всего, у него начался, когда он сделал свои первые шаги, и, судя по всему, закончится, когда сделает последние. Кроме всего прочего, именно сейчас он находится у себя дома – там, где он прописан, а здесь все принадлежит только мне. Абсолютно все, начиная с бумажного носового платка и закачивая сломанной розеткой в коридоре. Эта квартира, если вы этого не знали, оставлена родителями мне в наследство еще задолго до того, как я встретила вашего «мальчика», поэтому здесь он не имеет права даже на самый последний ржавый гвоздь, и, если вы еще не в курсе, я подала документы на развод. Водички налить или сразу корвалол?

– Не хотела говорить, но ты меня вынуждаешь, – проигнорировав ее предложение, свекровь повернулась лицом к окну и, уходя взглядом в ночную тьму питерской осени, с явным трудом мучительно выдавливая из себя слова, продолжила: – Я встретила мужчину. Он моложе меня. Значительно моложе и не из нашего города. Приезжий. Я люблю его. Это последнее, что мне осталось в этой жизни. Вениамин сейчас там не к месту. Катерина, я не в том возрасте, чтобы встречаться по гостиницам и съемным квартирам. Вениамин должен уйти.

– Но он и здесь лишний, – чуть успокоившись, тихо и как можно мягче произнесла Катя. – Я очень рада, что вы встретили интересного вам человека, но даже ради вашего счастья я категорически не могу превращать свою совмещенную двушку в коммуналку. Извините, но Вениамин больше не переступит моего порога ни в качестве мужа, ни в качестве любовника, ни даже в качестве простого знакомого.

– Ну что же, ты сделала свой выбор, – к свекрови тут же вернулись ее надменность и высокомерие. Она с каменным выражением лица обернулась к Кате, и будто не было только что никаких откровений. Теперь ее голос звучал холодно и отчужденно: – Придет время – и ты поймешь, что сейчас ты сделала самую крупную ошибку в своей жизни. Но будет поздно…

– Я совсем недавно слышала что‑то подобное от Вениамина, – Катя тоже сменила тон на более официальный. – И еще насчет ошибки. Пока моей самой крупной ошибкой было это замужество.

Сильфида Авраамовна развернулась и, не глядя на Катерину, резко вырвала из ее рук пальто. Не проронив больше ни единого слова, она с царственной осанкой и гордо поднятой головой пошла к выходу. «Так, наверное, Мария Стюарт шла на эшафот», – подумала Катя, провожая ее в полном молчании. Говорить по большому счету было не о чем. Сейчас она не испытывала ни жалости, ни сочувствия к членам семейства покойного академика и тем более не испытывала потребности к самопожертвованию. Не тот случай. Закрыв за свекровью, она немного постояла, в тоске разглядывая грязный пол, затоптанный незваными гостями.

– Если сегодня еще кто‑нибудь позвонит в дверь, я выйду в окно, – предупредила она вслух неизвестно кого. – Да, кстати, насчет окна…

Рассудив, что воздух в квартире уже достаточно свеж и ароматное ассорти из запахов коньяка, не очень чистой одежды и дорогого парфюма выветрился полностью, чтобы квартира не превратилась в район Крайнего Севера, она плотно закрыла настежь распахнутые створки. Затем, достав швабру, яростно выдраила пол в коридоре и на кухне.

– Что ж за жизнь такая? Как ночь, так или дежурю, или квартиру убираю, будто больше заняться нечем, – завершая уборку, бормотала она с раздражением. «Браслет» с соседскими ключами был возвращен на свое привычное место – на пустующий крючок вешалки в коридоре, при этом кроличья лапка, и так державшаяся «на честном слове», наконец оторвалась. Чертыхнувшись, Катя бросила ее на тумбу для обуви, решив, что пришьет на место эту «мечту любителей амулетов» завтра или послезавтра, ну, где‑то на днях уж точно. Распечатав пакет с новым постельным бельем, перестелила диван, забросив собранное в комок использованное в стиральную машину, и, свернувшись уютным калачиком, попыталась вновь сосредоточиться на планах завтрашнего дня. Хорошо бы сходить в магазин, на этой неделе еще два дежурства, одно из них в субботу, надо купить что‑нибудь вкусненькое. Дежурить в субботу – одно удовольствие, хотя раз на раз не приходится, но уже грело душу то, что на следующий день нет утренней конференции: не надо было отчитываться, и поэтому можно уйти домой без лишней нервотрепки. А потом… хотя почему потом, у нее уже началась новая жизнь, просто осталось пережить несколько неприятных моментов, и дальше уж точно все будет замечательно…