Вся эта возня длилась несколько недель, в течение которых Май продолжал заниматься музыкой. В хоровой студии его считали слабым учеником. Он пел с зажатым горлом, довольно тихо, стесняясь своей детской хрипоты. Казалось, что пение – совсем не его ремесло. Но кому до этого было дело? Таких хористов, не блещущих вокальными данными, насчитывалось больше половины. Детей отправляли учиться пению на всякий случай. Жизнь долгая, никогда не знаешь, чем придётся зарабатывать на хлеб. Поэтому Май был ещё одним учеником, которого нужно было научить двигать ртом. А ещё лучше, если он будет это делать с богатой палитрой эмоций на лице.

На уроках вокала педагог энергично дирижировала, при этом двигаясь всем телом. Она вытягивала губы, изображая «о», показывая своим примером, как надо открывать рот, чтобы звук лился свободно и легко. Создавалось впечатление, что её губы двигались сами собой, как будто это была отдельная субстанция, живущая по своим законам. Они пробуждалась при первых звуках рояля и начинали энергично дёргаться, вытягиваться, сплющиваться. Мальчик не испытывал большого рвения к пению. Но он был готов терпеть эти уроки, ради того чтобы служить тому неведомому богу, каким для него стала музыка. На вокале его занимала ещё одна вещь: стоя на сцене, он всё время гипнотизировал взглядом старый рояль. Для него в этом большом, потёртом, помутневшем, но до сих пор величественном инструменте таилась притягательная сила. Ему хотелось коснуться клавиш, скользнуть по ним, ударить, чтобы вырвать звук, как это делали виртуозы на концертах. Но ученик был вынужден довольствоваться лишь гитарой, не успев по достоинству её оценить. Гитарой, которая в будущем станет его лучшим другом.

Дома произошли небольшие перемены. После инсульта мама плохо двигала правой рукой и была вынуждена оставить работу в прачечной, подать документы на инвалидность и засесть в четырёх стенах. Света осталась единственной кормилицей в семье, и это её жутко злило. В некоторые дни она выливала своё раздражение словами: «Когда же вы все уже сдохнете?!» На её высказывание мать удовлетворённо улыбалась, ощущая в его энергии мировую справедливость за всю свою неудавшуюся жизнь. «Что, тяжело? – ехидно отвечала она дочери. – Привыкай. Я так всю жизнь живу. Пришло время мне отдохнуть, а вам – напрячься». В гневе дочь хлопала дверью в комнату, и оттуда слышались неприятные бранные слова.

Продолжая работать на рынке, Света натаскала домой разного тряпья, которое валялось по всем комнатам, как ненужное барахло. Одежда вываливалась из шкафов, висела на стульях, лежала на креслах. Мать ворчала на беспорядок, но ценность любой вещи превозносилась выше здравого рассудка, поэтому не выбрасывалось даже ненужное. Иногда к девушке приходили подружки и по большим скидкам набирали шмотьё. Они с упоением копались в тряпках, находя это занятие увлекательным. Громко и возбуждённо разговаривая, молодки создавали суету, напоминавшую птичий базар.

– Вон там мини-юбка торчит, ну, красная которая… Примерь, – предложила Света подруге, отхлёбывая из кружки чай.

– Ты смеёшься? С моей жирной задницей?

– Именно с твоей. Мужики штабелями будут падать.

– А ты чего? – спросила Свету вторая подруга.

– А мне на кой? Кого ещё цеплять? После Аслана я на других даже смотреть не могу. Молокососы. Да и куда мне? Попробуй я выйди в такой юбке на рынок… Скажет: «Ты куда шалавиться пришла?»

– И как ты, Светка, не боишься встречаться с нерусскими? – рассуждала вслух вторая подруга, Наташа. Высокая, худая крашеная блондинка с бледным, словно бы совсем без природной краски, лицом, на котором она рисовала сильно изогнутые брови, подводила тёмным карандашом глаза и кистью придавала искусственный румянец.

Наташа имела глупую женскую привычку кадрить любого мужчину, попадавшегося ей на пути. Когда цель была достигнута и невинный объект ловился на её чары, она тут же теряла к нему интерес. Оставленные без внимания, чувствуя охлаждение со стороны девушки, молодые люди ещё усерднее предпринимали попытки ухаживать за капризной особой, чем сильно её избаловали. Наташа не привыкла получать отказы и страдать от безответного чувства, поэтому, разговаривая с подругой об Аслане, всем своим видом показывала пренебрежительное отношение к азербайджанцу.

Аслан был единственным мужчиной, который смотрел на Светину подругу равнодушным взглядом. Он просто не любил худых и высоких. Приезжих мужчин, подобных Аслану, в то время было много. Они торговали на рынках, держали свои палатки, открывали кафетерии, магазинчики, но всё же он от них отличался. Спокойный, молчаливый, умный, властный хозяин, имевший собственный бизнес и деньги, Аслан жил в столице вместе с братом, его семьёй и двумя дочерями. Его жена трагически погибла во цвете лет, не успев родить сына, который был бы главным достоянием своего отца. Организовав бизнес, Аслан несколько лет назад осел в России, и теперь его главной задачей было выдать замуж своих дочерей. Он совершал намаз, праздновал священные праздники ислама, но спал с русскими женщинами.

– Девки, вы себе просто не представляете: он как ко мне подходит – я всё! Вся теку, теряю голову.

Наташа скривила губы, нахмурила тонкие брови.

– Нам точно не понять, – фыркнула она. – Все эти приезжие – такие наглые, шумные, волосатые… По-моему, им только одного и надо. Просто похотливые самцы.

– Он мужик, понимаешь? Настоящий мужик! – со страстностью в голосе заверила Света. – И ничего не «одного». Уж поверь, мне есть с кем сравнить.

– Ой, бывалая наша, – протянула Наташа.

– Ну а чего, у меня уже парней пять было. Погоди, не считала… – Закатив глаза к потолку, Света беззвучно зашевелила губами.

– Вообще ни о чём, – деловито ответила Наташа, не глядя на подругу.

Первая девушка, Таня, сильно склонная к полноте, но милая, симпатичная лицом, выдававшим её простодушие, всё это время помалкивала. Она с улыбкой выслушивала подруг, стесняясь сказать какую-нибудь глупость. Таня совсем недавно вступила в свои первые отношения с молодым человеком по имени Коля, которого подружки за её спиной называли додиком.

– Шесть! Ещё одного забыла, с дискотеки, – соврала Света. – Но представь, никто из них не имел надо мной такой власти, как Аслан. Я теперь на наших мужиков вообще смотреть не могу. Это какие-то мамкины сосунки, полные нули в постели. А мой вон и балует меня… чё ни захочу – пожалуйста, – махнула она рукой на гору шмоток.

– Добрый он у тебя, – заключила Таня.

Света хмыкнула. Наташа промолчала, набрав щепотку зависти на уязвлённое самолюбие.

– В общем, эту красную юбку я себе возьму, и вот этот топ. Дай померю.

Наташа без стеснения стянула с себя майку, оголив маленькую белую грудь, на правой стороне которой голубоватой узкой прожилкой пролегла венка.

– Э-э… Ты полегче! У меня тут братец всё-таки живёт, – встрепенулась Света, кинув взгляд на голую грудь подруги, затем на дверь.

– Сколько ему уже, Свет? – спросила Таня.

– Двенадцать.

– Самое время просвещаться, а то незнамо что вырастит, – заявила Наташа, расправляя на теле узкий топ.

– Хороший мальчишка, – отозвалась Таня. – Симпатяга.

– Говнюк, – поморщилась Света. – Только Аслан его почему-то полюбил. Подарки дарит. Прям отечески расцвёл, я аж ревную. Ладно бы мой сын был, а так… Он даже толком его не знает. Пару раз всего видел. Не пойму, чем уж он его зацепил. Но развращать не позволю! – уже повысив голос, сказала Света, кидая взгляд на Наташу. – С ужасом представляю время, когда он баб начнёт водить. Надеюсь, я к тому моменту уже свалю отсюда.

– Ладно тебе, Свет, – участливо произнесла Таня. – Что ни говори, а брат у тебя хороший. Думаю, когда он вырастет, у вас и отношения с ним наладятся. Всё-таки десять лет – большая разница в возрасте. Я, кстати, всегда мечтала о младшем брате.

– Дарю! Щас пойду скажу ему, обрадую, – пообещала Света, вытаращив глаза.

Подруга улыбнулась в ответ.

– Был бы постарше, я бы его закадрила, – игриво добавила Наташа.

– Ещё не хватало, чтобы он тебя притащил в роли своей девушки!

– Лучше меня, чем какую-нибудь стерву, которая из него подкаблучника сделает.

Света снова хмыкнула и принялась ворошить одежду, вытаскивая скомканные, помятые вещи.

Близилось лето и школьные каникулы. Май продумывал шаги для знакомства с Леной. Ему не хватало смелости, и он даже не очень понимал, на что ему сдалась эта дружба, но была ещё одна причина, по которой мальчик оттягивал это событие. Он так привык к своему платоническому геройству, что не осмеливался впустить в него реальную жизнь. К тому же, не имея опыта, не знал как. Но всё однажды решилось само.

На длинной обеденной переменке Май стоял у окна и, расположившись на широком подоконнике, дописывал в тетрадке домашнее задание по математике. Он не успел его сделать вчера, потому что читал. Читал до ночи, а после лежал с открытыми глазами, о чём-то долго и привычно размышляя. Затем уснул. Мальчик прочитал повесть Гайдара «Тимур и его команда». Это произведение было созвучно его настроению, его ощущениям, его окрыляющим думам. Маленький невинный фрагмент: девочка уснула в чужом доме, и чья-то заботливая рука укрыла её, не потревожив сладкого сна. В этом моменте он нашёл первые чувства, которые наполняли его самого. Он бы поступил точно так же!

Пока ученик скорой рукой выводил конечные цифры уравнений, в памяти на секунду всплыл этот будоражащий фрагмент. Он замер на мгновение, и в это же время чья-то чужая тетрадь легла рядом на тот же подоконник. Май мельком взглянул на соседа – это была она: девочка с розовыми губками и золотыми локонами. Лена посмотрела на него и улыбнулась.

– Домашку пишешь? – раздался её тоненький голосок.

– Да, – кивнул ошарашенный мальчик.

– Я тоже, – ещё раз улыбнулась Лена.

Он не знал, что ещё сказать. Шли секунды, и надо было на что-то решаться. Что делать: говорить или бежать? У него не было друзей, он не знал, как и что говорить, а бежать было стыдно. Секунды неслись, взгляд блуждал по её лицу, он искал в голове хоть одну спасительную мысль, вопрос, но всё зря. «Тимур бы нашёл», – подумалось ему.

– Я вчера читал Гайдара, поэтому не успел сделать, – неожиданно для себя произнёс он.

– А… Прикольно, – ответила девочка, явно не понимая, о чём идёт речь. – Ладно, я пошла! – И, забрав тетрадку, побежала по коридору, сверкая короткой юбкой и плотными белыми колготками.

Мальчик смотрел ей вслед, ничего не соображая. Внутри жгло тупое чувство. Май сокрушался. Он повёл себя глупо, не сказал, что надо было сказать, даже не улыбнулся. Но тут же по сердцу разливалось разочарование. Он только что потерял волшебство, которым дышал все эти недели в школе. Всё стало слишком живым, реальным, обыденным. В душе посасывала пустота. Со звонком на урок ученик прошёл в класс, мутным взглядом блуждая по своему внутреннему миру, в котором только что образовалась дыра.

С этого дня они стали здороваться. Май – без энтузиазма, а Лена – с радостью, в ожидании дружбы. Но за приветствием ничего не следовало.

И наступило лето. Образ девочки словно бы поблёк, затем вовсе растворился. Мальчик больше не думал о ней. Следом прервались музыкальные уроки, и пришла скука. Чтобы её избежать, Май начал ходить к сестре на работу. Теперь его влекло общение, в котором он раньше не нуждался. Внутренние интересы медленно замещались на внешние. Май жадно впитывал всё, что попадало в его поле зрения, подмечая мелкие детали окружающего мира. Придя на рынок, он садился на огромную сумку, стоявшую в углу палатки, доверху набитую товаром, и принимался наблюдать за людьми. Ему было жутко интересно, как выглядят покупатели, с какими эмоциями они выбирают товар, о чём говорят и какими уловками их завлекают продавцы. Мальчик всё это поглощал, как художник, которому предстоит рисовать картину обыденности человеческой жизни, или как будущий продавец, на чьё место он точно не метил.