Света часто бранила брата, особенно когда он начинал невпопад хохотать, забавляясь чем-то, что было подмечено только им. Что за мысли и образы веселили его, никто не знал. Май никогда ничем не делился. Шикая и ругаясь на брата, Света не выгоняла его, зная, что он здесь под покровительством Аслана, а перечить ему она не смела. Острая на язык, дерзкая дома и с друзьям, девушка менялась, как только появлялся Аслан. Он был старше её лет на двадцать и бессознательно воспитывал свою молодую любовницу примерно так же, как воспитывал дочерей.

Поначалу Света была для него не больше чем любая другая доступная женщина. Он спал с ней, потому что молодая, глупая, потому что видел её жадные, ненасытные глаза. Таких глаз – голодных, алчущих, на вещевом рынке всегда хватало. Но потом, видя плоды своего труда (Света становилась тише, скромнее, покладистее), Аслан изменил своё отношение на более сознательное и внимательное. Теперь он подмечал её настроение, привычки, видел непростые взаимоотношения с братом.

Первое время, когда Света только начала кадрить своего работодателя: ласково заглядывая ему в лицо, улыбаясь скользкой, игривой улыбкой, опуская взгляд при его появлении, Аслан, видя охоту молодой самочки, ухмылялся и внимательно разглядывал её через оценивающий прищур. И как же странно было видеть эту ухмылку на мрачном, суровом лице.

– Женщина, ты себе что, молодого русского найти не можешь? – как-то спросил он.

Света засмущалась, покраснела, пристыженно отвернулась. Она не предполагала, что её кокетство найдёт такой прямолинейный отклик.

– Как у вас таких называют? Шлюхами? Кому нужен такой жена, который ложится под каждого? Все русский женщин такой? Если бы я узнал, что моя дочь спит с тем, кто не муж ей, я бы убил обоих. Такой женщин уже испорчен. В ней сидит порок и грязь. Такой никому не нужна, одна останешься, – без стеснения выговаривал ей Аслан.

Он был честен и это качество берёг, считая, что оно заключает в себе силу. Такая прямота отрезвляла Свету на день-два, но потом она снова меняла тон, взгляд, поведение. Это шло изнутри: испорченность, отсутствие идеалов, нравственного воспитания и целомудрия.

– Истинная красота женщины – чистота её тела и души, вот чему я учу своих дочерей.

Но его слова были пусты для Светы. Над её разумом главенствовал инстинкт. Аслан её будоражил, она испытывала к нему влечение. К его мужественности, силе, финансовому положению, и в данном круге общения, чувствуя себя как рыба в воде, она знала, что победа близка. Совсем скоро Света оказалась в его постели.

Вращаясь в жёстких конкурентных рамках рынка, будучи здесь уже своей, она, полагала, что, став любовницей Аслана, укрепит свои позиции. Получит преимущества, привилегии, повышение зарплаты, поблажки. Какой её жизнь будет дальше, Света не задумывалась. Для неё всегда было главным жить здесь и сейчас, удобно пригревшись под тёплым солнышком нынешнего дня. Но не всё было так безоблачно. Аслан теперь требовал от неё полного подчинения. Он ещё сильнее обозначил границы её свободы, это касалось и внешнего вида, и поведения. Особенно её раздражало, когда он влезал в её отношения с Маем.

– Ты брата кормила? – спросил он, зайдя в палатку. Света устало закатила глаза. – Пойди купи ему покушать.

– Нашёлся тут папочка, – сдерзила она по старой привычке.

– Иди! – грозно нахмурил широкие брови Аслан.

И Света повела брата в местное кафе, где продавали сосиски с хлебом, шаурму, куры-гриль, шашлык из баранины, растворимый кофе, пакетированный чай в пластиковых стаканчиках, сладкую газировку и шоколадные батончики.

Иногда Аслан приносил мальчику мороженое.

– Приходи ко мне в гости, я тебя угощу вкусной долмой или люля-кебаб. Кушал такое? – В ответ Май рассмеялся, смакуя на языке слово «люля». – Или, лучше, настоящий плов покушаешь.

Мальчуган смотрел на азербайджанца, сияя от счастья. Он наивно верил, что когда-нибудь придёт в гости к этому большому и суровому человеку. Когда у Аслана выдавались свободные минуты, он общался с юным гостем, расспрашивал о школе, о будущих планах, порой посмеивался над ним, но мягко, без злобы. Этот хмурый здоровяк умел рассмешить паренька так сильно, что тот хохотал до упаду, пока от смеха не начинали деревенеть мышцы лица. Мальчик раскрепощался в этих торговых рядах, учился искреннему, открытому общению. Всё здесь ему жутко нравилось, а особенно возможность вдоволь повеселиться.

Аслану на рынке помогал младший брат Рамин: шумный, суетливый азербайджанец, худой, будто высосанный изнутри, с болезненно-серым цветом лица. Он таскал тюки, собирал и разбирал палатки, распределял товар. Рамин плохо говорил по-русски, но это не мешало ему свободно беседовать с покупателями и другими продавцами. Он был очень простодушным, весёлым и так же хорошо относился к мальчугану. Часто трепал его густую шевелюру и смеялся над ним, что-то лопоча на азербайджанском.

«Сигарет, скотч… скотч, сигарет», – периодически раздавались противные, громкие, режущие слух выкрики торговцев, ходивших между рядами с колясками, набитыми предлагаемым товаром. Иногда женский голос выкрикивал: «Холодный чай, кофе, напитки!» Весь рынок рябил в глазах полосатыми палатками, развешанной одеждой, разложенной обувью, вьючными торговцами и бесконечным мусором. Всякого, кто приходил сюда впервые, поначалу это отпугивало и утомляло, но потом воспринималось обыденным и уже не замечалось.

Так протекали каникулы мальчика. Пока не произошло одно событие, изменившее привычное течение летних дней.

Май лежал на полу своей комнаты и срисовывал героев любимого комикса. Все были дома. Мать гремела на кухне посудой и что-то тихо напевала, редкое явление – мама была в хорошем, мирном настроении. Сестра мылась. Уже целый час у неё из крана лилась вода. Света любила подолгу отмокать в горячей ванне. Мальчик делал последний штрих, надавив на шариковую ручку чуть сильнее, она хрустнула, и прозрачный кусок пластика упал на рисунок. В этот момент из ванны завопила Света. Её крик был тревожным и продолжительным. Мать тут же забарабанила в дверь. В ответ послышались рыдания.

– Да что случилось-то? Света, открой! – встревожилась родительница, дёргая за ручку.

Защёлка отодвинулась, и в дверях появилась Света. Она в испуге смотрела на мать, по её румяным припухшим щекам текли слёзы. По воде в ванной расползалась густая красная жижа.

– Что ты сделала?! – заорала мать. – Что случилось?! – Она с ужасом смотрела на красные пятна в воде.

Испуганный Май подбежал к ванне, Света, захлёбываясь в рыданиях, завизжала, замахав на брата рукой. Её тяжёлое, распаренное тело лишь слегка прикрывало полотенце, приложенное к груди. Мальчик остолбенел, ничего не понимая.

– Иди отсюда! – крикнула на него мать, догадавшись о смущении полуобнажённой дочери.

Май отошёл на несколько шагов, продолжая испуганно глядеть на сестру.

– Господи, сейчас… сейчас… – засуетилась женщина, по узкому коридору подбегая к телефону. – Сейчас, Светочка, да где же это… Да что же это такое!

– Дура! – ревела дочь. – Мама, прости меня, я потеряла ребёнка!

– Какого ещё ребёнка? Света! Погоди, я сейчас… сейчас… – как заклинание, быстро твердила взволнованная мать, нажимая кнопки телефона.

– Я была беременна! – надрываясь в плаче, рассказывала дочь. – Аборт боялась делать, и вот само всё вышло. Сумки тяжёлые таскала, в ванне специально лежала, а сейчас… Сейчас не могу… Зачем я это сделала?! – заревела Света ещё горше. – Мне плохо!

– Дура, что ты натворила! – оторвавшись от телефона, произнесла мать, злобно глянув в сторону дочери.

Когда Свету увезли в больницу, в доме повисла тишина. Мама сидела на кухне, с обречённым видом глядя в окно. Сын – у себя в комнате. Его трясло и знобило от пережитого ужаса. Он до сих пор ничего не понимал, кроме того, что Света была беременна. А что случилось потом? И что теперь будет?

Света скрывала беременность от матери, от подруг, от Аслана. Забеременеть для неё было самым большим кошмаром. И когда это вдруг случилось, она без сомнений решила избавиться от ребёнка, но на аборт не отважилась – струсила. И пустила в ход все старые, невесть где вычитанные и слышанные методы: носить тяжести, париться в бане (в данном случае в ванной), пить алкоголь, загорать на солнце – и всю другую сомнительную, страшную, безбожную чушь. И когда малюсенький сгусток живой плоти вышел из её чрева, что-то неподвластное, глубинное поднялось в её душе. Страх, жалость, осознание безвозвратно допущенной ошибки. Эта ошибка на время изменила её внутреннее устройство. Она ощутила себя слабой и испуганной. «Что это со мной?» – спрашивала Света. Ей было плохо, но не физически. Её терзала совесть и страх перед будущим.

Вернувшись из больницы, девушка два дня пролежала в кровати, переживая противоречивые чувства, не свойственные её натуре. Жизнь встряхнула её, опрокинула и оставила так лежать – навзничь. Нужно было найти в себе силы, чтобы подняться и нырнуть обратно в жизненный поток. Для этого существовало два пути: ждать, когда энергия молодости подберёт и унесёт к новым горизонтам, к новому опыту, зарубцевав печальное прошлое (но тогда не будет сделано правильных выводов), или пережевать всё самой, как застрявший кусок во рту, разобрав его на составляющие, на молекулярную суть, и проглотить, почувствовав прилив энергии (тогда прошлый опыт усвоится, как пройденный урок, из которого черпают знания для будущего).

Света была не из тех, кто любит копаться в себе. Ей было не по нутру дотошное выковыривание частичек грязи и пылинок из своей души. Всегда легче отдаться инстинктам молодости, брызжущей энергии, не терпящий застоя. И вскоре переживания ушли, она вновь стала собой. Но Свете было трудно вернуться на работу и признаться Аслану в допущенной ошибке. И он так ничего и не узнал. Когда она объявила, что хочет уйти, он не уговаривал. Дал день на раздумья, а после отпустил. Их любовная история разлетелась, как стеклярус, потому что слишком хлипкой была их разнородная, в чём-то порочная, связь.

Вот уже несколько недель мальчик не ходил на рынок. Он не был уверен, имеет ли право появляться там без сестры, а главное – ждал ли его Аслан? За это лето Май так сильно привязался к нему. Невидимые нити, невзирая на различия культур, языка, возраста, протянулись и скрепили их. И эти нити плелись, как чудный узор, из сердца паренька. Выдрать их означало нанести рану. А он боялся душевной боли. В отличие от сестры, Май любил погружаться в свои чувства и преувеличивать их масштаб. За прошедшие пустые недели он страдал без привычного общения, былого веселья и лёгкости, которые наполняли его маленький мир. Ведь его мир всегда отличался внутренней тяжестью, зацикленностью на себе. И как же хорошо ему становилось, когда он всё это сбрасывал. Когда мог вдоволь смеяться. Это было так естественно, так жизненно необходимо! Если бы Аслан сказал: «Хочешь быть моим сыном? Будешь ли со мною жить?» Май не задумываясь ответил бы: «Да». Бросил бы маму, сестру, ушёл бы в новый дом, наполненный счастьем. Так вот, оказывается, что есть любовь, дарящая всё это! Мальчик скучал по своему другу и, не справившись с тоской, через две недели отправился на рынок.

– Salam aleykum, – радостно поприветствовал Аслан, протягивая нежданному гостю руку.

Май широко улыбался, озарённый восторгом встречи. Он так и не привык произносить азербайджанские слова.

– Эй! Xaiş edirəm, Allahın Salamını söylə? Разве я не учил тебя здороваться? – с притворным возмущением спросил Аслан, похлопывая паренька по плечу.

– Здравствуйте! – быстро поправился мальчик, глядя на грузного, но давно уже милого его сердцу азербайджанца.

Довольный Аслан повернулся к брату и на родном языке сказал ему несколько фраз, после которых Рамин, глядя на мальчишку, добродушно засмеялся.

– Когда будем азербайджанский учить? – всё тем же непринуждённым тоном спросил торговец.