Идолы для дебилов

Рита кричала из кухни какую-то чушь про то, что показывали по телевизору. В соседней комнате надрывалась музыка, там младшая сестра подпевала сладкоголосым парнишкам. Я сидел в кресле и пускал слюни над глянцевым журналом.

– Иди сюда! – звала Рита. – Смотри во что теперь одеваются! Мы так на День всех святых наряжались! Теперь так можно ходить! Прикинь!

– Наплевать! – громко сказал я.

– Что ты говоришь, Толя? – прокричала Рита – Я не слышу!

– Наплевать, – повторил я.

В дверь позвонили с осторожной настойчивостью.

– Открой! – крикнула Рита. – У меня кипит!

За дверью стоял парень лет двадцати. Его подхалимское лицо истекало дружелюбием, как сливочным кремом. Можно было подумать, что он именинник и принес торт.

– Вам сегодня очень повезло! Наша фирма устроила для вас подарочную акцию! – затараторил парень, протягивая картонную коробку. – В этом комплекте то, о чем вы так долго мечтали! Откройте и убедитесь!

«Странно, – подумал я, глядя в самые честные глаза, – мир катится к чертям, разваливаясь на ходу, а кругом упорно стараются этого не замечать и с улыбкой перепродают его красиво упакованные обломки».

Я хлопнул дверью перед носом парнишки.

– Кто это был? – спросила Рита.

– Голодный дух, – ответил я.

– В смысле? – не поняла Рита

Я и сам не понял, к чему это сказал. Стоял и молчал, равнодушно наблюдая, как холодеют зрачки Риты.

«У любви нет совести, – вспомнил я чьи-то слова, видя в глазах жены почти ненависть, – да и откуда ей взяться».

– У тебя нет совести, Толь, – сказала Рита. – Последнее время ты меня не слушаешь и не слышишь.

– Точно, – подтвердил я.

И добавил, только не вслух: «Наплевать».

В дверь опять позвонили. По коридору прошла младшая сестра и впустила в квартиру двух дружков, похожих на выспавшихся домашних котов. Один из них заметил меня и приветственно кивнул. Второй даже не глянул в мою сторону.

Подразнив нос ароматами с кухни, я направился в комнату. В коридоре было слышно, как у сестры громко разговаривали ее дружки:

– Ты зря этим не пользуешься, – насмешливо упрекнул один. –Девчонкам нравится. И есть в любом интернет-магазине.

Кажется, это был тот, кто поздоровался со мной.

– Наплевать, – равнодушно сказал второй.

– Гм, – немного удивился я.

Не успел я опуститься в кресло, полистать журнал и прикинуть, сколько еще протяну в этом дурдоме, то есть на этом свете, как Рита заявилась из кухни и сердито спросила:

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

– С чего бы это? – тоже сердито спросил я.

– Наш с тобой мир рушится, а ты ничего не собираешься предпринимать. Тебе что наплевать на это?

– Рушится? – повторил я.

– Да.

– Наплевать, – неожиданно для нас обоих произнес я.

– Что?!

Рита заплакала и убежала. Я устало вздохнул и поплелся на кухню ее успокаивать. Хныкать Рита перестала только после моего признания, что я тронулся умом от безделья и теперь себя не контролирую.

– Прости меня, Риточка, – бормотал я. – Нервы. Третий месяц ищу работу и бестолку. И есть хочется, так вкусно пахнет.

Она ощупала мою голову, погладила по щеке и поцеловала в шею. Я загорелся и потащил её к постели. Она сделал вид, что не поняла, потом обиделась и укусила меня. Ну да, когда-то я и полюбил Риту за трогательную дикарскую непокорность и увез в Крым.

В телевизоре просигналил новый смешной сериал. Забыв обо всём, Рита замерла у экрана. Я молча наблюдал, как она отдается ему.

Не заводи телевизор, если хочешь остаться в доме хозяином. Не помню, кто это сказал, может, и я. Уж лучше жить с одной радиоточкой и слушать классическую музыку, чем сидеть по комнатам в компании ласковых убийц. Работа и так обкрадывает людей на половину жизни, так они еще добровольно несут оставшееся бесконечным идолам. Есть за что ненавидеть телевизор.

На кухне появился один из дружков сестры. Тот, который кивал мне, и тоже уставился в экран. Можно было подумать, что оттуда ему машут рукой и показывают фокусы. Впрочем, так оно и было. Глаза Риты и приветливого парня гипнотизировали картинку с кривляющимися человечками, как икону.

Мне такие фокусы не нравились. Я пошел прочь.

– Ты куда? – не отрываясь, спросила Рита.

Я промолчал. Ей было все равно.

– Где у вас бокалы? – спросил дружок сестры.

– В шкафу над мойкой. Раньше их было шесть, – объяснял я, пытаясь отвлечь парня от экрана. – Один я разбил буквально вчера, а два сразу, как только их нам подарили на свадьбу.

– Отлично, – сказал кто-то с экрана. – Теперь нам всем чертова крышка.

– Побереги нервы. Они тебе еще пригодятся, – ответили ему.

– Вам уже ничего не пригодится, – сказал я им.

Я прошел мимо уборной, открыл стенной шкаф в коридоре. В углу пылилось воздушное ружье Ритиного папаши, который стаскивал домой всякий хлам. Он всегда мне говорил, пока был жив: «От тебя, подлеца, дому никакого прока, ты только и норовишь что-нибудь сломать или выкинуть». Подумав, я достал ствол и прямо из коридора прицелился в экран.

Из комнаты сестры неожиданно грянула музыка, и я непроизвольно нажал курок. Пулька попала в вазу, стоявшую на полке с телевизором. Она с грохотом разбилась.

Дружок сестры упал на пол и закрыл руками голову. Рита завизжала так, что я испугался. Мне даже показалось, что я подстрелил её, хотя точно видел, что пострадала лишь ваза.

– Не убивайте меня! – прокричал дружок сестры. – Я ничего не сделал!

– Всё без толку, – сказал кто-то с экрана, – у этого парня нет мозгов.

– А у кого они сейчас есть, – ответили ему. – Только у тех, кто ими пользуется.

Бросив ружье, я увидел себя в зеркале и в панике выскочил из квартиры и по лестнице черного хода вылетел во двор. Перебежал дорогу и замер на тротуаре при воющих звуках патрульной машины. Она проехала в другую сторону.

Какого черта я стрелял? Неужели меня довели? Да, отражение в зеркале было как у сумасшедшего. Последний раз я стрелял из водяного пистолета в родную тетушку, которая встала на пути к банке вишневого варенья. С тех пор я покорно терпел всё, что мне навязывали, и жизнь казалась вполне сносной штукой. Как получилось, что за два месяца я стал смотреть на мир другими глазами? Он весь исходит сверкающей блевотиной, которая не марает, а хоронит заживо.

– Эй, приятель! – прокричал мне в ухо долговязый кретин с улыбкой шире нас обоих. – Не хочешь побыть статистом? На набережной через полчаса пройдут съемки. Я вижу, ты все равно слоняешься без дела.

Со мной все обращались панибратски. Наверное, из-за того, что у меня лицо деревенского простака.

– Отвали, – сказал я.

– Три тысячи, чувак, за полчаса работы, – ухмылялся кретин.

– Что нужно делать?

– Нужно постоять в толпе зевак возле трупа.

– Какого еще трупа?

– Не настоящего, чувак. Загримированный актёр, его убьют.

– Кто? За что?

– А это ты узнаешь в конце года, когда увидишь себя на экране. Ха!

– Три тысячи? – спросил я.

– Да, чувак. Ха!

Я согласился.

Актёр, игравший труп, прошёл через толпу статистов, высокомерно задрав нос, и снисходительно улёгся на тротуаре. Его смочили кровью, вернее краской, придали лицу застывшее идиотское выражение маски мертвеца и попросили всех смотреть на него так, словно он каждому был должен по состоянию.

Мы постояли пару минут. Потом нам разрешили перекурить, актёр потрепался с режиссером и его положили под другим углом. Мы опять постояли возле тела, только теперь с выражением лиц как будто мы ему должны по целому состоянию.

– Все свободны, – объявили нам, – деньги получите на выходе с площадки.

Только я получил гонорар, как меня схватили за руку. Это был помощник режиссёра.

– Послушай, – сказал он, – ты единственный, кто смотрел на труп не как все.

– А как?

– Словно ты знаешь, кто его убил и кто все эти люди вокруг.

– Это ты к чему?

– У режиссёра родилась идея расширить сюжетную линию, если продюсеры будут не против. Позже он хотел бы связаться с тобой и обговорить условия.

– Ты это серьёзно?

– Это твой шанс!

– Катись к чертям, – спокойно проговорил я, словно предложил прокатиться на велосипеде. – Вместе со своим режиссёром и продюсерами.

Помощник режиссёра недоуменно пожал плечами и отошел. Ему было наплевать на меня. Я тоже пошел прочь. За мной увязался какой-то тип. Сначала он шёл чуть сзади, потом пристроился рядом. Тип был невзрачен и плохо одет. Таких замечают, только если они начинают выпрашивать деньги или вопить дурным голосом.

– Послушай, – нервно вздрагивая, сказал он, – я слышал ваш разговор. Почему ты отказался? Если бы такое предложили мне…

– Я не продаюсь, – оборвал я.

– Не морочь голову! – возмутился он. – Ты только что продал себя за три тысячи.

– Это была разовая платная услуга.

– Не заливай. Ты что-то скрываешь. Или ты просто испугался?

– Не просто испугался, – остановился я, чтобы смотреть типу в лицо непонятного цвета, точно засиженное мухами, – а пришел в ужас.

– Пришел в ужас? В смысле? – не понимал тот.

– В смысле, что кругом столько дебилов которым хочется, чтобы на них глазели и лайкали! – заорал я и схлестнулся с типом.

Я ему съездил по уху, а он оторвал мне карман на рубашке и расцарапал плечо. Нас разняли седые старички, слонявшиеся поблизости в поисках разрушенного чуда архитектуры. Теперь на его месте стоял наскоро скроенный массивный уродец из стекла и пластмассы.

– Плохо дело, ребята, – покачал головой старик с осанкой графа Честерфилда. – Какой бы ни была причиной стычки, но одному из вас стоило проявить ум, чтобы избежать драки.

– Пошел ты, – огрызнулся мой противник.

Зло поплевавшись, мы разошлись. Окончательно избавившись от кармана и отдышки, я решил снять стресс и пересчитал деньги.

В меланхоличной прогулке, распивая вино в скверах, я обошел несколько старых кварталов, заглядывая во дворы и вынюхивая следы прошлых веков. Раньше, когда не было такого количества бездушных идолов, мир крутился иначе. Точно, вам говорю, гляньте сами. Недалеко от дома, где жил Бунин, я ради хохмы обратился к табличке с изображением писателя его же словами:

– Я человек! Как бог, я обречен познать тоску всех стран и всех времен!

– Не передумал?

Передо мной стоял помощник режиссера.