Исток неистовства открыть просил я,

И слово страшной глубины «Россия»

Пророк огня ночного произнёс…

А после – блеск и гром.

В кромешной круговерти

Блаженным бесам в мантиях судей

Напрасно я кричал: «Поверьте!»

И жалости искал в глазах людей –

Был мрачный дом

С колоннами из статуй Смерти.

Я ж всё любил, как добрый сын Земли,

Чужая боль была своей больнее –

Я заклят был не расставаться с нею

Ни средь друзей, ни от друзей вдали…

Когда я ехал в Зурбаган,

Портрет угрюмый в окоёме тёмном,

Как маятник, качался на стене,

Казалось мне –

В тревоге неуёмной

За нашу жизнь – вселенский балаган.

Когда я ехал в Зурбаган…

Во тьме любых времён,

В толпе любых народов

Запрятан голос труб

В немыслимый наряд.

На уголках знамён

Спасается свобода,

И уголками губ

Об этом говорят.

Пусть звон, пусть стон –

Не подавайте голоса,

Пусть фарт рекой -

НЕ задирать носы!

Просвет погон

Иль на одежде полосы,

И никакой

Нейтральной полосы.

Две правды ждут –

Ату! – друг с другом боя,

На их смертях

Султан ведёт игру.

Венки падут,

Оставив под собою

Кому – цветок в кудрях,

Кому в виске дыру….

В гостинице скрипит входная дверь,

Экран забит чужими «пуркуа»,

Разбили букву «е» в табличке «Тверь»

И написали мелом букву «а».

Сосед храпит и ус во сне жуёт,

Во сне легко, хоть пей, хоть застрелись.

А в косяке двери сверчок живёт –

Легко на жизнь ругаться из щели.

В окне как будто вечность и покой,

Вглядишься – не заря, а лишь заход,

Загон, завал, зарок, загул, запой, -

Две ночи день ведут на эшафот.

Для чая нет ни сил, ни кипятку,

Да и стакан от «Шипра» не отмыть,

И новый день придёт с «кукареку»,

Чтоб на гору кровавую уплыть…

С набитым ртом ни спеть, ни закричать,

Ни вспомнить нужный жесть благодаренья,

И где уж там – читать стихотворенье,

Тем более – его писать!..

Я искал себя везде:

В красках замшевых заката,

В набегающей грозе

Рифм, придуманных когда-то,

У рычащего станка,

В поле с граблями,

Среди тех, кто всё скакал

Танец с саблями.

На туристских шабашах

В складках спальника,

В корифеях, в корешах

У начальника.

В громкой ругани, в сетях

Драк копеечных,

В позолоченных клетях

Канареечных.

В одинокости,

В любви к одиночеству,

В ожидании лавин

Мелких почестей,

В ожерелье орденов,

В лжи ошейнике,

В добродушном водяном,

В злом волшебнике.

У набухшего сосца,

В лапах случая,

У безносого косца

В пальцах скрюченных,

В поле,

испокон веков

Кровью поеном,

В доле

холодом оков

Успокоенных.

В вольной вольности, в узде,

В красках шёлковых рассвета,

И везде, везде, везде

Говорили: «Нету, нету!..»

Под покрывалом прошлого,

Под кожей настоящего,

Эксперимент на пошлость

Прошёл у нас блестяще.

Дороги запылённые

Со скулами провислыми,

А время разъярённое

Болтает коромыслами.

В песок уходят повести,

Моля о завершении,

А в лабиринтах совести

Лишь кораблекрушения.

И на мольбу о помощи –

Бессрочная гарантия:

В чаду с утра и до ночи

За водкой гибнет братия.

Стучат стаканы грязные

По стоек крышкам лаковым,

Такие люди разные,

А стонут одинаково.

Перед большими грозами

С всполохами Освенцимов,

В конце обманов розовых,

В начале импотенции,

В безверии, в безволии

Агоний увядания,

В просторах алкоголи,

В тисках непонимания,

В клещах вселенской лености

Внезапной и незыблемой…

На груду бывших ценностей

Мир с болью душу выблевал.

Катилась в лужу душную

Изжёванною вишнею,

Хотела стать послушною –

И сразу стала лишнею.

В песок уходят повести,

Иссохшей речкой Летою,

Что не измерить совестью,

Мы меряем монетою,

Что недоступно мщению,

Мы меряем молчанием,

Всемерным упрощением,

Всемирным одичанием,

Проверенною пошлостью,

Согласностью смердящею,

Под покрывалом прошлого,

Под кожей настоящего.

Разрушена великая стена.

В приличии увидели уродство,

В спасителе узнали колдуна,

В предательстве – печаль и благородство.

В пристенных жителях – клопов, мой друг, клопов!

Сосущих кровь без пользы и без меры

Из преданных строителей-рабов,

Немножко красных и немножко серых.

Разрушена с умом, не сгоряча,

И разрушители, пришедшие на смену,

Из выбранного в груде кирпича

Уже спешат свою отстроить стену…

Я в стихах не любитель патетики,

Но подавно – не любитель слёз:

Поэты, милые мои поэтики,

Не насилуйте больше берёз!

О шёпот рощ не расшибают лбы,

В берёзовых стихах всё звень да цветь,

Так пойте, милые, хотя бы про дубы,

Уж если больше не о чем вам петь…

Это – подножье необозримо,

Троп и подходов к вершине – до ста,

Денно и нощно торимых, творимых,

Сложных, убийственных, необоримых,

А вершина – проста.

Тонущим хламом завалены ростры,

Белые – в путах чернильных – листы…

Из зарослей версий, ругани острой

Так мучительно, так непросто

Подняться до простоты!

Но и поднявшись, пыхтя и ликуя,

Не торопись распаковывать кладь,

Ведь и с вершины одной на другую

Не перейти никогда напрямую –

Только к подножью спускаться опять…

Как длинен путь минутного витка!

Как долог час пустого ожиданья…

И привкус вечности на сутках расставанья –

И жизнь так коротка!

Города серый металл

Шрамами улиц изрыт.

Я бы ему прочитал

Стихотворенье навзрыд.

Я бы ему прописал

Сто утоляющих строк,

Чтоб он спешить перестал,

Под миллионами ног.

Чтоб миллионы машин

Замерли, бросив вражду,

Чтоб перестали спешить

Люди, которых не ждут,

Чтоб из бетонной горсти

Выпустить тишину,

В город тебя привести.

Одну.

Два минуса умножь – получишь плюс,

А ложь на ложь – всего лишь ложь в квадрате.

Законы разные у чисел и у муз:

Мы множим маски, значит души тратим.

Мне б вырваться из этого кольца!

Сказать, что я чужой здесь, что я лишний,

Но маски не сдираются с лица,

А из-под них я сам себе не слышим.

Я сам себе чужой. Я дважды лгу:

Клянусь и верю, когда мне клянутся.

Здесь клятвы пишут мелом на снегу.

Здесь ложь на ложь. Ну как не улыбнуться…

Весь ноябрь перечерчен прошлым.

Было ль? Не было ль? – Бог судья…

Что мне этой разлуки горше?

Разве – неогорчённость твоя…

Мокрый ветер нарочно бросит

Запах грусти в открытую дверь.

Ведь тебя не любил я вовсе,

Отчего же так больно теперь?..

ТЕНЬ МАРИИ СТЮАРТ

Друг до гроба

преданный

Другом гробу.

Мир – каламбуров снизки.

На кухне, где скольких смог,

Елизавет Английских

Рукопожатьем склизким

с дьяволом

Сделал Бог.

Честь создаётся бесчестьем.

Истин библейских крах:

Дьявол на видном месте,

Бог у него в ногах.

Сучит рождений нить

Слепнущая фортуна.

Бог – всем и равно – жить,

А власть уже чёрт подсунул.

И оба – правы, и оба – левы.

Жизнь. Власть.

Кондотьеры, авантюристы.

Страсть? Грязь!

Связь

не бывает чистой,

Когда с королевой связь.

Бедные королевы.

Мразь!

Отзвуки старых притчей.

Может, звалось родством

Екатерин Медичи

Кроткое многоличье

В бабьем лице одном?

Притчам не верь –

Это звалось приличьем,

Впрочем, как и теперь.

Какая мгла… Туман какой!

И небо будто болью кровоточит,

И боль гнилую землю мочит,

И с эшафота вниз потом.

Рекой.

Бывает холодно, мой друг, бывает холодно…

Беглянкой с неба страшного суда

Одна беда висит над целым городом,

Как будто ей подвластны города…

Бывает холодно… Всё снятся косы той,

Не встреченной, овал её лица…

А ты уже нацеловался досыта

И пообвыкся в роли подлеца.

Бывает холодно… За быстрыми вагонами

Позёмки взбалмошной кружащийся шатёр.

Стоишь, коптишь парами самогонными,

Ни шага не пройдя с тех давних пор.

Бывает холодно… Всё похвалялся силою,

Размахом, ширью, чуткостью души…

А липа над отцовскою могилою

Черно ветвями мёрзлыми шуршит…

Бывает холодно… «У вас огня не будет ли?

Куда же вы? Я не бандит! Не вор!

Мне закурить!..»

Платформы обезлюдели,

И ни к чему смотреть на семафор.

Бывает холодно, мой друг…

Стихи – не рубль в долг, а донорская кровь.

Спасенье жизни – не игра на слове,

И здесь не в счёт любовь и нелюбовь,

А просто жизни не хватает крови.

По жёлобу в стали, мертвея, стекает,

Чернеет в медалях за гибель орал,

Жаль – человек ко всему привыкает,

А как не хотелось бы, чтоб привыкал!

По капельке в жилы махины-грядущего,

В невидимый шёлк тонкокрылых наитий,

Стихи – это дело дающего.

Возьмите!

Выпусти!..

Пуст я, как мяч,

Как бездонная бочка,

Как роженица,

Как скрученный тюбик.

Лишнее слово, ненужная строчка,

Ночи загубленной стылые губы…

Вот у гитары болит поясница…

Зубы колков раскрошились до срока.

Смотрят неладно ладовые лица,

Нижнее «мы» дребезжит одиноко.

И – не поётся. Не пьётся. Не спится.

Прежняя злоба выходит изжогой.

Каяться рано, поздно молиться,

Да и едва ль докричишься до Бога.

Не растрясти его жалким фальцетом.

Верхние ноты завалены нижними,

Тонкие нервы сжаты пинцетами,

Толстые – сдавлены пассатижами.

Долго до света, господи, долго…

Выпусти – вылечу! Вылечусь – выпусти!

Из-под спокойствия плотного полога,

Из пустоты обещаемый сытости.

Выпусти! Видишь, как в омуте города

Вздохами дальними, Криками ближними

Люди друг в друга тычутся мордами,

Плавятся свечками,

Давятся вишнями,

Корчатся, бьются, ломаются. Гнутся,

Прячутся в рачницу липовой милости,

Лишь перед самым концом встрепенутся

И завопят истерически: «Выпусти!»

Выпусти! – Выкуси! Бейся меж рёбер!

Выплеснись, выцедись сеткою трещин.

Ты сам себя ни за что покоробил –

Лишняя строчка, ненужные вещи.

Вещее, но бесполезное слово,

Толку из слова током не вытрясти…

Но всё равно повторяется снова:

«Выпусти! Выпусти! Выпусти! Выпусти!..»

Что ж, верещи… Ты давно уже выпущен.

Вытащен, изгнан, свободен, бездомен,

Вылизан, выеден, выпит и вылущен…

Что ж, не выпусти, так… наполни!

– Полноте! Завтра закончим страницу.

Пойте, играйте, попрыгайте скоком…

Но… у гитары болит поясница.

Зубы колков раскрошились до срока…

Меня убили ядами похвал

Блестящей капелькой меня убили,