А на кухне у поэта – никого.

Он на кухне целых сорок лет один.

Камышами рек

Кровяных шурша,

В закудыкин век

Заплывёт душа,

В запредельный миг,

В запотомный плёс,

Ни имён моих,

Ни моих волос,

Ни в расцветке глаз,

Ни в раскрое лба

В сумасшедший раз

Не узнать себя.

Эта синь в руке

В небеса – жур-ша!

По строке-реке

Всё плывёт душа…

Я сам себе не ровен – хоть похож.

Когда узнать захочешь – узнаёшь,

Как ловко в Бога спрятался подлец.

Я сам себе не ровен.

Не водолей, не овен.

Я – близнец.

С каждой песней нудней и тоскливей,

Что за пенье под клёкот команд?

Думал, буду, как утренний ливень,

Только стал, как вечерний туман.

Замутился над брошенным полем,

И с рябого его лица

Эту песню я выпел запоем,

Словно жизнь перешёл до конца.

Владелец звёзд больших и эполет

Спросил: "А сколько этой песне лет?"

Как объяснить запевшему генлею,

Что песня срока не имеет?

Она имеет жизни некий срок.

Но это – разное.

Да взять ли ему в толк?..

Я не пишу стихов длинней семи.

Восьмого не найдёте чуда света.

Ответ – за семь. Залезешь до восьми -

Потребует Всевышний два ответа.

Стихи, как молитвы, должны быть похожи,

Стихи, как молитвы, должны быть о том же.

Совсем несерьёзны. Вообще – несуразны.

Но только – о том же, о том же. О разном.

Октябрь стекал – куда? Хотя б река

Тогда застыла поскорей, потвёрже,

Чтоб в омутах не сгинула строка:

"Октябрь истекал погибельно-восторжен".

Был груб красой косой его эскиз.

Идти! А я завяз в опавших думах.

От правки почерневшие листки

Гнал ветер стервенело и угрюмо.

Тот – прятался за чёрный воротник.

Тот – примерял жабо. Тот – шею.

Тот – песню перековывал на крик,

Орал про меч двусмертного Кащея.

А я всё ударялся в грязь лицом,

Валился в колею, живым колея,

Я был гонцом, я был пути концом,

Не возвратившейся кометою Галлея.

Октябрь… ох, тебя б в тиски!

Содрать драчнёй угрюмую личину!

Да поздно: почернелые листки -

Мой реквием – лежат на пианино.

Двурукая моя душа:

Одною крошит лёд,

Другой сгребает жар.

Она – паук.

Она – гарпия,

Затем, чтоб докторам околовсяческих наук

Не показалась смертью энтропия.

Законов нет,

Есть неуменье слов

Прорезаться в забожье зазаконье.

Спермодинамика живых костров

От неуменья слов – в загоне.

Да, мы – ловцы,

Но более – улов.

Мы и письмо,

Но – и сургуч конверта.

А смерть жива от неуменья слов

Поведать повелительно о смерти…

Как иные, признаваясь

В прегрешеньях зова всуе,

Как иные, приземляясь

Привиденьями за край,

Я спасаюсь, приблокнотясь,

Я рисую

На банкнотах,

Что из листиков блокнотных,

Лики Бога,

Чтоб хватило на билетик -

Дорога туда дорога! -

На один билетик в рай.

Всё бывает, всё бывает -

В песне не солгать!

Но бывает – песни забывают

Новые слагать.

Всё бывает, всё на свете.

Буря без следа.

А бывает – самый тихий ветер

Рушит города.

Всё бывает, всё – ей-богу!

Гром с пустых небес.

А бывает – не найти дорогу

К самому себе…

– Откройте мне примету, по какой

В цветном развале этом

Сумел бы я не прозевать

Рождение Поэта.

– Не прозеваете, родной!

Поэт – на мне проверьте -

В стране великопречудной

Рождается со смертью…

Главные нытики – пришлые орды.

Всё не так: давка, лавки в грязи…

Души их, опылённые городом,

Облетают без завязи.

Человекозвучащиегордо,

На Спасский фонарь слетевшееся поэтьё,

Я и сам невесёлая морда,

Но ненавижу ваше нытьё!

Своего нытья вы только и стоите,

Но, как за самый поэтский грех,

Не люблю вас за то, что ноете,

Когда шапки бросаете вверх.

Важна не школа, а душа.

Не карандаш, а то, невидимое глазом,

Что с угольных темниц карандаша

На волю прорывается алмазом.

Я долгожитель.

Потому что время у меня – своё.

Всерьёз.

Я выращиваю его

В кефирном пакете,

Удобряю навозом проз,

Поливаю стихами

Под обычный мусорный ветер.

Я больножаден.

Потому что жадность у меня – своя.

Она, как боль,

Не бывает чужая,

Особенно, когда чужая

Боль.

Я многоженец.

Правда, жёны мои все – чужие…

Вот блажь: за два стихотворенья

Отдать два года коромысл:

Не та мечта, тропа не та,

Не тот фасон на хмель и мысль,

В пустое

Дня пустое рвенье,

Пустое ночепровожденье…

Пустое ли?

Пуста ли наша пустота?

Как знать…

А может быть – отдать?..

Со словами так бывает –

Хоть кричи их, хоть пиши -

Понапрасну заплетают

Тонну в тощий колос лжи.

И бывает – залпы тают,

Пустоухих оглушив.

А простая запятая

Зал питает – не дыши…

Вы мне не верьте – вчера была поза.

Поза – вчера,

А вот позавчера

Я был настоящий.

На слове стоящий,

Как сильная проза,

Кормящая ящик,

Долгий и тёмный,

Что ночь без наркоза -

Позавчера.

А вчера была поза.

Сочиняем в стол

Будем сочинять в стол,

И слышать из стола стон.

Р. Рождественский

Сочиняем в стол,

Из стола – стон,

Из стола – ствол:

"От стола – вон!

Сочинили сказь,

Что в столе – тишь,

А в столе – казнь,

Мрак, мороз, мразь -

Трёхглавая мышь.

Жрёт одна – строк мощь,

Другая жрёт – строк меж,

Третья пьёт кровь-новь. Мы ж

Кормим их, не смыкая вежд!"

Вон ещё один погиб стих.

И другой за ним стих – стих.

Не настанет их черёд.

Стол есть стол,

А "встол" есть – стул,

Мышиный престол.

Помёт.

Два разностранных, два хромых изгоя,

В двух храмах, в двух неспасах-на-крови,

Мы все-таки стоим пред аналоем

И даже объясняемся в любви.

Но далеко ль уйдешь одной ногою?

Одним крылом не умахать от тьмы.

Мы стали друг-от-дружние изгои.

Слепы, глухи, немы. Совсем не мы…

Вы меня забыли.

Были заняты другим.

Были "за",

Но вот – забыли,

Спряталась любовь за были,

И потухли – только дым -

Огнестрельные глаза.

А я помню, как я ждал и как я жил,

Помню, как по джунглям жил

Прокралась – вы были "за"! -

Саблезубая гроза.

Вы – не помните,

Вы мните.

Мнёте шляпку. Наказанье.

Есть судьба: был просто Витебск,

Оставайтесь.

Не шагайте.

Тень свою оберегайте.

Не волчок придет, а волк -

Будет белка и свисток…

Открывается камера. День – заключенный с ярилом на шее -

Совершает свой круг по меже. Мужея,

Как свойственно солнцу, в зените.

Но круг – это круг. Ухожу. Извините.

И мы все чужее.

Может, жидкий кофей заварила в этот раз ворожея?

Стали белые полосы уже. Уже я

Не верю в декадный прогноз:

"Ни ненастий, ни гроз – вёдер воз!"

Только мы все чужее…

Вытекает любовь. Зря наймешь сторожей ей.

Стало озеро лужей. Лужее

Лишь слюнявый фильмец на чужом языке.

Полслезы миража на песке, вдалеке

И все дальше, все суше, чужее…

Подойду к бессонному ручью –

услышу мать.

Пол ночи свечою освечу –

увижу мать.

Закричу от боли, замолчу –

и слышу мать.

В зеркало случайно залечу –

и вижу мать.

Дочку разговаривать учу –

а слышу мать.

Строчкой одиночество лечу –

и вижу мать…

Дети мои – завязь моя.

Логос.

Голос Лен.

Дети мои – "Зависть моя

К Богу" -

Гобелен.

Дети мои – древность моя,

Многость.

Травести.

Дети мои – ревность моя

К Богу.

Бог простит.

Дети мои – повесть моя

Слогом

Верным от «а» до «я».

Дети мои – помесь моя

С Богом,

Он от рая, от ада – я.

Дети мои – медь, серебрённая до черни -

Дочери,

Каждая – в муках стих

Дети мои – две самобранные скатерти -

Матери

Внуков моих.

27.10.96.

Лена, миленький мой, сохну!

С тщетами к дождю,

Сажей, поглотившей охру,

Лена, сохну,

А не просто жду.

Лена, миленький мой, гасну!

С тщетами к огню,

Непроизнесенной гласной,

Лена, гасну,

А не просто сплю.

Лена, миленький мой, гибну!

Омут: мразь и гнусь!..

Флейтой, исполнявшей гимны,

Лена, гибну,

А не просто гнусь…

В этом городе, как войдешь, налево,

Между бывшей дворницкой и приемкой в стирку белья

Жили два привидения, незатейливых привидения,

Одно – в белых звездочках – ты,

И без звездочек, просто белое – я.

Были созданы друг для друга

В одном городе, в одно время,

Но проходили сквозь и мимо друг друга,

Как привидения.

Были сцеплены Провидением

Такая белозвёздная ты и такой беззвёздный я,

Но думали друг о друге только:

"Ах, какое мне было видение -

Точь-в-точь такое же привидение, как и я!.."

Плакали, даже невстреченности рады,

Сидя на одной скамье,

Где обычно отдыхало привидение-весна,

Ты, незаметная, занималась астрофизикой сада,

Я, невидимый, геометрией сна.

А в этом городе, по моим наблюдениям,

И по наблюдениям моей белозвёздной заодно,

Все-все знали про два влюблённых привидения,

И даже, счастливые, видели какое-то одно.

И только мы, созданные друг для друга,

В одном городе, в одно полувечное время

Все проходили и проходили сквозь и мимо друг друга,

Как привидения…

Нет, не вспомню твое лицо.

Помню – мятный луг – губы пахли.

Помню, средь тишины, птенцом,

Оступившимся в бездну, ах-нула…

Как украдкой звала меня -

Голос помню рисковожалкий.

Помню, холод во мне кляня,

Вдруг шептала ты жарко: "Жарко!"

Помню, как проклинала ночь,

Как последней щепоткой силы

Ты с надрывом бросала: "Прочь!"

А потом на коленях: "Милый!.."

Как рассветом с девичьих глаз

Грубо женские слезы смахивал…

Уж не вспомню лица сейчас,

Помню – мятый луг – слезы пахли.

И вот опять

Покрова прозы зябь.

Её понять

Несеяно – нельзя.

Я в алфавитах путаюсь. В азах.

И листья вянут прямо на глазах.

И снова птицы

"До свида!.." галдят.

Беда – не спится

Третий дождь подряд.

Не обо мне с тобою говорят,

А листья вниз уставшие летят.

Так как же быть? -

Гадал я до утра:

Казнить

Нельзя помиловать. Пора

Признать – закончилась игра,

Сметает ветер листья со двора.

Год – слеп. А вдруг

Узрею в пять минут,

Кто строг, но – друг,

А кто случайно тут?

Поверю, что меня удачи ждут…