У него светлые волосы, которые, как Рае кажется, обязательно должны оказаться мягкими на ощупь, и тёмные глаза, в которых тепло в равной степени смешано с безнадёжным отчаянием, и парочка родинок на щеке, и целая россыпь – на шее, сползают под воротник олимпийки. Широкие плечи, и длинные пальцы, и ноги тоже длинные: Егор вытягивает их, не боясь, что кто-то запнётся, потому что кто, в самом деле, может попасть в их личную сферу?

Молчание между ними затягивается, но всё ещё не ощущается неуютным, и Рая изучает взглядом изгиб его шеи, когда Егор вдруг, откашлявшись, говорит:

– Ты трубки не берёшь и сообщения не читаешь, до тебя ни Вконтакте, ни в Инстаграме не дописаться. Мы и писали тебе, и звонили.

Рая замирает, не шевелясь и, кажется, переставая дышать.

Интересно, что скрывается за его «мы»? Егор – и кто же ещё? Она напрягается, пытаясь вспомнить что-то о его семье и о тренерах, конечно же, тренерах, потому что они оба – спортсмены, и «мы» в таких случаях означает либо партнёра, либо тренеров, либо семью, но Злата, во-первых, теперь уже бывшая, а во-вторых, вряд ли бы стала писать ей или звонить – разве что для того, чтобы насладиться триумфом.

Егор и Злата тренировались у семейной пары, Игоря и Полины Белых, бывших чемпионов всего, что только существует на свете. Но Злата ушла, а остался ли Егор, Рая не знает. И о семье его тоже, в общем-то, не знает: ну разве что, матери у него нет, и отца тоже нет, только старшая сестра, которая и отдала его сперва на фигурное катание, а потом конкретно в танцы на льду.

В некотором смысле они с Раей похожи. В некоторым смысле у неё тоже нет (больше нет) ни матери, ни отца, и было бы здорово, если бы не было брата.

– Я телефон разбила, – отвечает она, в конце концов, но правда это только наполовину. Егор, как ей кажется, всё понимает, поэтому приходится быстро добавить: – И просто не хотела ни с кем разговаривать.

Он одобрительно встряхивает головой, мол, зато честно, и тут же задаёт новый вопрос:

– Многие пытались, да? – Его глаза впиваются в её лицо, словно он пытается прочитать что-то во взгляде, или там по губам, по движению ресниц, по хмурой морщинке между бровями.

Рая не отворачивается, не отводит глаза, наоборот – смотрит и смотрит, подаётся вперёд, стараясь быть максимально открытой.

– Даже об интервью хотели договориться. – Ей становится горько. – Как будто кому-то не пофигу на какую-то там Раю Август.

Егор трясёт головой. На его лице проступают удивление и несогласие – быстрые, стремительные реакции: вскинутая бровь, неверящая усмешка.

– Как им может быть пофиг? – Не выпуская стакан, он разводит руками. – Ты же главная звезда и главная юниорская надежда.

Восторженных комментаторов переслушал, что ли? Так для них все, выступающие под своим флагом, надежды и звёзды.

Горечь никуда не уходит.

– Скажешь тоже.

Пустой стакан летит в мусорку, разрушая их невидимую уютную сферу, и Рая чувствует, как по позвоночнику дрожью катится напряжение. Егор поднимается.

– Скажу. – Он переступает с ноги на ногу, неведомым образом умудряясь выглядеть растерянным и уверенным одновременно, а потом глубоко вздыхает, как будто на что-то решаясь. – И докажу. Пойдём покатаемся?

Примерно так вода попадает в уши после бассейна и ты стоишь, на одной ноге с полотенцем в руках, неуклюжая и нелепая, пытаясь вытряхнуть всё до капли, чтобы можно было дальше собираться домой.

– Что?

Он сгребает промасленную бумагу, и коробки из-под еды, и мятый пакет – и отправляет их следом за синим стаканом, а потом легко подхватывает свою объёмную сумку, и, в общем-то, не надо быть особенно умной, чтобы догадаться: в сумке – коньки.

Точно. Коньки.

Рая сглатывает.

– У меня нет коньков. – Правду сказать пока ещё не получается. Наверное, она просто сама ещё до конца не верит в то, что решилась сделать.

– Ну и что? – Он пожимает плечами. – Возьмём напрокат.

Можно отказаться, думает Рая.

Можно сказать, что брать коньки напрокат – это небезопасно, потому что ну какие в этом прокате коньки, будет чудом не сломать на них ноги и не свернуть себе шею.

Можно соврать, что она ненавидит кататься на общедоступных катках (это, на самом деле, неправда, потому что нельзя по-настоящему ненавидеть то, чего ты не пробовала).

Или можно сказать правду, что свои коньки она выбросила и никакое «напрокат» не поможет.

Но она не чувствует себя готовой для правды. И, глядя на Егора, ей почему-то хочется попробовать: попробовать покататься на общедоступном катке, среди весёлых детей и веселящихся взрослых, попробовать не сломать себе ноги и не свернуть себе шею.

– Ладно, – говорит она. – Давай покатаемся.

Перед тем, как отправиться на каток, Егор покупает ей горячий шоколад в смешном пупырчатом термостакане, и держит его, пока она выбирает себе коньки, проверяя их так тщательно, что работник начинает покашливать. Егор легонько толкает её локтем, давай мол, завязывай, и этот толчок совпадает с моментом, когда Рая делает выбор: вот эти.

Белые коньки с остро наточенными лезвиями и надёжными шнурками выглядят раскатанными и поношенными, но носили их самые разные ноги, так что никакой определённой формы принять они так и не смогли, и Рая надеется, что ей в них будет комфортно. Ну, или хотя бы не больно.

У неё в крови недоверие к любым ботинкам, которые она никогда прежде не надевала, потому что раскатывать новые коньки почти так же больно, как когда тебя предают и выбрасывают на обочину.

Она старается не думать об этом.

– Что, серьёзно? – спрашивает Егор, когда они наконец-то выходят на лёд. – Всё-таки всем отказала? Никаких интервью и никаких пробных прокатов?

Они делают полный круг: не держатся за руки, просто едут рядом. Не пара, а так. Два человека.

Два человека, которые никуда не торопятся (куда и зачем торопиться, если в руках у одного из вас самый вкусный напиток на свете) и беседуют в своё удовольствие. Два человека, один из которых определённо самый симпатичный на этом катке, а вторая…

А вторая усмехается:

– Нет. Правильнее будет не «отказала», а просто «никого не рассматривала». Какой в этом смысл?

Будь они на соревнованиях, времени на разговоры им не хватило бы, даже выступай они в паре. Шагнули от бортика – и бросились раскатываться, набирать скорость, демонстрировать свою уверенность и непобедимость, молча, собранно, без сантиментов. Будь они на соревнованиях, у них было бы только тридцать секунд между тем, как диктор объявит их имена, и тем, как нужно будет начать.

Будь они на соревнованиях, Егор не обогнал бы её, и не развернулся бы к ней лицом, а ко всему остальному миру спиной, и не сказал бы возмущённо:

– Только не говори, что решила заканчивать.

Можно даже ничего не отвечать, просто кивнуть. Только не хочется. Хочется рассказать ему о коньках, выброшенных в мусорный бак, но сейчас то, что задумывалось как решительный шаг, кажется удивительно глупым, и Рая говорит о другом:

– Мир не особенно много потеряет, если я перестану кататься…

Егор шумно выдыхает и от возмущения едва не врезается в воркующую влюблённую парочку, слишком занятую друг другом, чтобы замечать кого-то ещё.

– Мир дофига потеряет! – Возмущённый, он берёт её за руку. – Иди сюда.

Это оказывается удивительно легко.

Развернувшись на зубцах, Рая вжимается спиной в его грудь. Её затылок устраивается под его подбородком: дыхание Егора колышет волосы у неё на макушке.

– Ты, блин, лучшая партнёрша из всех юниорок. – Они успевают снова оказаться лицом к лицу прежде, чем он продолжит: – И половине взрослых дашь фору.

Когда Раю хвалят, ей хочется провалиться под землю. Не то чтобы её слишком часто хвалили. Во всяком случае, с тех пор, как они с братом превратились в одну спортивную единицу.

Старайся лучше. Старайся больше. Тебе нужно работать над скольжением. Поддержки далеки до совершенства. Хорошо, что я приучила тебя к правильному питанию – по крайней мере, не придётся переживать за фигуру. Могло, конечно, быть и лучше, но против природы не попрёшь, что получилось, то получилось.

Такому бриллианту, как Олег, нужна соответствующая оправа. Будешь оправой, это тоже хорошая роль.

Молчи. Не отсвечивай.

У всех бывают сложности. Терпи. Ты должна быть мудрой. Ты была недостаточно мудрой. Терпи лучше. Старайся сильнее.

Если тебе не больно, значит, ты плохо старалась.

Работай над скольжением. Улыбайся. Улыбайся. Партнёрша должна быть яркой, но ты недостаточно яркая, поэтому ставить будем на Олега. Да, третий сезон подряд. Нет, не под ту музыку, которую ты приносила.

Неплохо получилось, конечно, но могло быть и лучше.

Могло быть и лучше.

Обладай она чемпионским характером, её бы ничто из этого не задевало. Обладай она чемпионским характером, она бы ответила Егору, что дать фору всего лишь половине выступающих по сеньорам партнёрш – это мелочь, пшик, ничего. Если не можешь быть лучше всех, то не стоит и начинать.

Олег был лучше всех. Она была к нему приложением.

Какая разница, кто будет обрамлять бриллиант, она или Злата.

Обладай она чемпионским характером, она сама была бы бриллиантом.

Рая молчит.

Рая молчит, только едет, молча следуя за Егором, и в вальсовой позиции (стакан приходится пристроить ему на плечо) они несколько раз неловко стукаются коленками. Её это заставляет нахмуриться, его – рассмеяться.

– Твой брат, – говорит он сквозь смех, который всё же самую малость кажется нервным, – полный придурок и просрал всё на свете. Когда он приползёт проситься обратно, а он приползёт, пожалуйста, не сдавайся с первого раза. И со второго.

Лучше всего вообще не сдавайся, говорят его глаза. Тёплые, карие, отчаянные и безнадёжные.

– Мне говорили, что из меня выйдет отличная одиночница.

– А ты встала с братом, – его голос звучит мягко, но всё равно с неуловимым оттенком не осуждения, но «сглупила ты, Рая, а брат твой того однозначно не стоил».

Сейчас она, конечно, и сама понимает: не стоил, но ничего уже не изменишь.

Или, сказать по правде, она бы и не стала менять.

Осознание настолько внезапное, что она просто не может не сказать о нём вслух:

– Я не жалею, – говорит она, и сама поражается тому, как уверенно это звучит.

Егор кивает, мгновенно становясь серьёзным.

– Если честно, я тоже.

Градус серьёзности снижает их неуклюжесть: запутавшись в собственных ногах, они теряют равновесие, и Рае за считанные доли секунды приходится принимать чертовски сложное решение, а именно, что спасать – себя или драгоценный стакан с шоколадом?

Пожалуй, принимать пищу на катке, как и в кровати, плохая идея.

Она думает об этом, когда понимает, что с равновесием всё снова в порядке и никаких решений принимать не нужно, все и без того спасены. Выровнявшись сам, Егор ловит её так, как будто занимался подстраховкой всю жизнь и чуточку больше.

– Ох, – только и может сказать Рая, а потом они начинают смеяться. Звонко, заливисто, вместе.

Как маленькие, они не думают ни о чём, просто стоят друг напротив друга и заливаются хохотом. От стакана в левой руке Раи веет теплом, но ещё больше тепла исходит от ладони Егора, сжимающей её правую руку.

Он держит её за руку совсем не так, как Олег.

Олег всегда накрывал своей ладонью, держал сверху, и тогда это казалось проявлением заботы и силы, а теперь кажется эгоизмом и подавлением. Егор держит её руку ненавязчиво, снизу, поддерживая и помогая, а вовсе не пытаясь показать, кто здесь главный. И – не отпускает, не отпускает, не отпускает.

– Слушай, – говорит он с улыбкой, когда они наконец успокаиваются, – я ведь серьёзно. Даже не смей думать, что ты плохая фигуристка или плохая партнёрша. Это тебе я говорю, а я несколько лет был твоим прямым конкурентом.

В эти секунды он выглядит совсем другим человеком, не тем, кто садился рядом с ней на лавку меньше часа назад. Как будто, убеждая Раю в её исключительности, он в чём-то убеждается сам, как будто в нём что-то меняется, расцветает, тянется к солнцу.

Рая качает головой, протягивая ему горячий шоколад.