Из дневника читателя

Из любопытства, скорее всего для личной надобности, решил я некоторое время назад подробно вызнать детали житейского пути некоторых великих персонажей истории. И тут обнаружилась обязательная закономерность, над которой стоило подумать. Иисус Христос, Чингис-хан, Пётр Великий, Наполеон, Гитлер, Ленин, Сталин – все оказались и выросли сиротами, а именно – безотцовщинами. Всех их отличала сильная и безотчётная привязанность к матерям. И все они стали необычайными личностями, каждый из которых менял под себя картину мира. О чём это говорит?

Надо думать, что отцовское воспитание обрекает действовать даже и великую личность в рамках традиций и добиваться успеха в рамках существующего порядка. Отец в воспитании больше опирается на собственную волю, и это формирует особый характер наследника. Мать действует только любовью, а это воспитывает в ребёнке неограниченное своеволие. Маменькины сынки, с детства не приученные к порядку, не встречавшие с детства отпора, выросши, вынуждены действовать, сообразуясь исключительно с собственными представлениями о том, как и что надо делать. У них нет отцовского опыта, нет опоры на традицию, они живут и действуют вне устоявшихся границ и условностей – вот в чём счастливая и трагическая суть безотцовщины. Пётр Великий стал сиротой (безотцовщиной, опять же) в четыре года. Кроме того, обстоятельства его жизни и его воспитание с этой же поры совершенно вышли из тех рамок, которые полагаются царскому сыну, даже, если его права на престол весьма смутны. С четырёх лет возраста он полностью уже оторван от всяческого обычая. Систематическое образование его надо признать столь же не основательным, каковым оно было, например, у Иисуса Христа. При определённых обстоятельствах и дарованиях это, разумеется, может сделать великого человека дерзким и безоглядным реформатором. Но петровские реформы, конечно, далеко не столь безошибочны, однозначны и вечны, как те, которые заповеданы нам Святым Писанием.

Вот и вышло так, что Пётр, когда приспело ему время действовать, ещё не оплодотворён знанием. И действует он, как гениальный неуч. Не его беда, что первыми его учителями, разбудившими его сознание, оказались немцы, кочевые рыцари гешефта, носители суррогатной культуры, вроде Франца Лефорта. Птенец открыл глаза и это первое, что запечатлелось в его девственном сознании. По закону природы и человек, и зверь, и птица родным почитают то, что воспринято первым после прозрения. Остальное будет всегда отдавать чужбиной. Первым осознанным открытием Петра стала Немецкая Слобода. Она и почудилась ему родиной. Россию он откроет для себя потом и это открытие его ужаснёт. Россия навсегда останется ему чужбиной. Он будет всю жизнь строить для себя новую Россию. Но он будет строить её для себя и для собственного удобства. У него никогда не возникнет мысли, что у народа тоже есть право жить на собственной родине, обустраивать её для себя и по собственным представлениям, осуществлять, наконец, свою собственную миссию среди других народов. Он всегда будет чувствовать неудовлетворение оттого, что так и не сделал из России сплошной Немецкой Слободы.

Не удивительно, что никто так и не понял, чего же хотел Пётр. Какую Россию он видел в собственных снах наяву? В своих творческих замыслах он был не мастер, но копиист. При упорстве, оказывается, и тут можно достичь значительных результатов.

Многажды гадали историки, почему он не оставил завещание. Хотя непреложных знаков, что это пора сделать, было у Петра предостаточно. Никто так и не догадался, куда двигаться после Петра. Оставаться той Европой, какую он себе придумал? Никакой программы дальнейшего развития России после Петра не осталось. С тех пор, как он узнал, что, точно, умирает, ярче всего проявилось его малодушие. Великий циник и кощунственный лицедей, он стал самым униженным богомольцем о спасении собственной души. В этих запоздалых хлопотах о личном спасении перед лицом Господа он о державе не вспомнит. Он не оставил никакого связного завещания о России, скорее всего потому, что ничего связного в этом отношении у него не было и в воображении. В этом смысле он похож на другого патологического властолюбца – Ульянова-Ленина. Человек, в очередной раз изломавший великую страну ради химерических достоинств социалистического интернационала (никто и теперь не может объяснить себе, что же это такое), нигде и ни разу не объяснил, хотя бы самому себе, что это за политический мираж.

Из той химеры, которую в непомерном напряжении строил народ при Петре, хотя бы флот вышел и русский страх Европе, а из ленинской химеры не вышло ничего ровным счётом, кроме крови и хаоса. Народ же и тогда и далее не понимал, что же выйдет из его, петровых, непомерных усилий. Он должен был жить десятилетиями в смертной истоме бессмысленных надсад. Видимо, это и есть высшая форма презрения к собственному народу. Ничего путного, кроме общих неубедительных дифирамбических слов, о целях его бесспорно необычайного царствования не сказали даже самые великие историки.

На смертном одре, если верить Пушкину, он мучительные вынашивал мысли о новой мести и новых походах. Ему нужно было отомстить коварным бухарцам за смерть князя Бековича, первого русского исследователя Каспия и смежных территорий, и персам, которые наказали Петра за его же собственное безрассудство Прутского похода.

Прутский поход был после Полтавы и сильно подкосил всесветный воинский авторитет Петра. Нового русского генералиссимуса из него не вышло. И теперь повторение другого персидского похода стало его личным перед самим собой обязательством. Опять война, опять беда и кровавая жертва народом. И так далее без конца. Он хотел посеять и укрепить в мире русский страх. Я верю, что именно об этом было бы его завещание, сумей он сформулировать свои последние мысли. Недаром по белу свету до сей поры гуляют его подложные завещания, от которых веет теми страхами и той жутью.

Завещания не оказалось, но подспудный план Петра осущетвился. Немецкая Слобода восторжествовала. В самом извращённом и непотребном виде. Самая тупая и бесчувственная неметчина окопалась вскоре после его смерти в Кремле во главе с Анной Иоанновной и светлейшим конюхом Бироном и стало русскому человеку ещё горше и беспросветнее, чем при Петре.