– А что если я не хочу?

– Смерть – это только начало…

– А что дальше? Дальше легче? Дальше лучше? Дальше тише? Спокойней? Радостней? Мне нужны гарантии, что я иду в лучший мир! Гарантии!!! – вскрикнул я неимоверно. Сбежались медсестры.

– София где?

– Она занята. Что-нибудь передать?

– Скажите ей одно – credo…

– Что это значит?

– Просто так и передайте. Она поймёт.

«Credo… In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti… Amen», – так я шепнул себе и глаза мои дрогнули. Так тихо стало и я услышал шелест листвы за окном, переливающейся золотистой краской вечернего мая, щебетание птиц окутало мой слух – вот они мои гарантии, – это бесконечное небо над просторами родного города, эти монументальные краски всего и вся, огромные груди земли, альпинисты на них, ледники грудей, горные реки, нектары цветочные, пчёлки трудящиеся, мирные люди…

*

Всех пациентов собрали в «холле развлечений». Сперва мы посмотрели «Пролетая над гнездом кукушки», и остроумный старик Дэн сравнил меня с Макмерфи. «Убью», – ответил я. «Да брось, чего ты ломаешься, как целка. Зато сумасшедшие живут!», – констатировал Дэн и засмеялся своим фирменным ослиным гоготанием. Признаться, я не обижался на его шуточки. Напротив. Даже завидовал. Ему ни по чем. Иной раз мне казалось, что Дэн в больнице стал по-настоящему счастливым человеком, знающим точно, что скоро наступит его час. А это значит, что вне стен нашего братского смертного одра он был глубоко одинок и жизнь его тяготила… Так мне иногда казалось. Пусть смеётся сколько захочет – со смертника все взятки гладки.

Затем промелькнул какой-то посредственный боевик. Кто-то попросил выключить его, но большинству он оказался по вкусу. Да и мне не охота было заморачиваться.

Вдруг, свет погас… «Ну нет. Ради Бога! Только не это!».

– С днём рождения тебя!

С днём рождения тебя!

С днём рождения, Макс! – закричали все.

Пришлось притвориться, что мне очень приятно. Но когда праздничный торт внесла лучезарная София, действительно стало очень приятно.

Мы с ней заметно сблизились. Кто знает, как бы у нас сложилось при иных обстоятельствах… Кто-то врубил «Sunshine reggie»… София подошла ко мне и протянула руку.

– Белый танец, мистер всезнайка, – сказала она едва слышно, а затем наклонилась к моему уху, – я понимаю, что это в тягость, но не откажешь ведь леди?

– Ну что ж, пеняй на себя. Что я могу под регги? А кто будет держать капельницу?

– Вместе подержим.

– Давай Макс! Не будь целочкой! – кричал Дэн своё любимое слово.

Мы танцевали медленный танец. Целую песню я чувствовал женское тепло и аромат недорогих, но вкусных, да что там, божественных духов… я чувствовал Софию. Интересно, чувствовала ли она меня. Я заглянул в ее глаза. Блестели, как сапфиры под луной и ничего в них разгадать было нельзя… Рано или поздно регги должен был закончиться. София поддержала меня, и я сел. Я сел и уставился на неё. Красота спасёт мир от рака. Хотя бы поможет забыть эту дрянь. Я смотрел в ее глаза и пытался понять, что она чувствует. «Чувствовала ли ты меня, София?» – спрашивал я мысленно, «Да… я чувствовала, и я не хочу, чтобы ты страдал из-за болезни… или же из-за меня», – ответили ее глаза и они пристально задержались на мне и увидели, как я не выдержал ее красоты и прошептал – «я не хочу умирать, Софи», и они прочли каждое слово по губам, а затем увидели мои слёзы. Она подошла ко мне и дала свой платочек.

– Что ж, рыцарь заслужил, надо полагать? – спросил я риторически и взял его. Я прижал его ко рту, крепко поцеловал и держал так, пока она не отняла мою руку от влажных и соленых губ.

– Ты мне нравишься, Макс. Правда. Мне жалко тебя по-человечески. Но ты мне нравишься, как мужчина.

– Credo, Софи… верю и верую…

София больше не беспокоила меня в тот вечер.

*

День рождения перестал быть для меня праздником не потому что я оказался в больнице, но я и вправду потерял смысл праздновать его ещё когда был здоров. Не сразу, конечно. Сперва, осознав незначительность этого дня, я старался звать как можно меньше людей. Затем, ограничивался всего одним человеком – той или иной девушкой за которой пытался ухаживать (чаще всего безуспешно). Девушки… женщины… чего они от меня хотели? Многие твердили, что мужчину должны украшать поступки, но что они подразумевают под этим? Я задавал этот вопрос; кто-то честно говорил, что не знает, что именно нужно, но однозначно, не слова, и тогда я спрашивал, считают ли они стихотворения поступками… смотрели на меня, как правило, как на дурака.

Правда была одна… как же ее звали… Не суть. Она ответила, что для неё было бы счастьем получить стихотворение и я прочёл ей «Чудное мгновение» маэстро Александра. Щечки ее вспыхнули розовым цветом, глазки заблестели… На следующий день мы переспали. А ещё через день я расстался с ней. Прошло уже три года, как это случилось, но мне до сих пор стыдно перед ней. О, если бы она пришла сюда или заглянула бы случайно – я бы многое отдал для того, чтобы извиниться за причинённое разочарование. Вот как бывает. И знать ведь не дано, что с ней произошло после этого…

Но сказать по правде – обходиться так с женщинами – это ещё полбеды. Сколько же лицемерия необходимо проявлять в кругу коллег: отвечать на гнусные пошлости, притворяться таким же бравым самцом, каким и должен быть «свой пацан»… и все ради чего? Только ради того, чтобы тебя не осудили. Такова зависимость, пожалуй, самая величайшая – «а что подумают люди». Алё! Я не хочу трахаться без любви! Я не желаю морочить голову женщинам! – так кричит всё человеческое внутри, но улыбка необходимого притворства не сходит с лица, когда рядом льётся что-то наподобие душевного семяизвержения, этакая дрочка фантазии. Отрубить бы вам…

Глупо наверно, но как же меня утешает, что в больнице всем похрен до моих чувств. Лежи себе, плюйся, исповедуйся в потолок, в общем, делай что хочешь, но самое главное без лицемерия. Наедине со смертью и периодическими посещениями Софии. О, моя благодатная роза, как хорошо, что ты не встретилась мне тогда, когда моим компасом был х…! Но, впрочем, я слишком самонадеян. С чего бы мудрой, чистой, бесподобно прелестной Софии поддаваться на мои фрейдовские ухищрения? То-то и оно – Sophia! Она проплыла бы мимо как невозмутимый караван и я – тушканчик остался бы с носом, в то время, как величественные корабли пустыни с несметными богатствами востока и запада, шли бы к своему оазису.

Но сейчас… зачем ей эти мучения? Приговор вынесен. К чему это? Зачем она начала эту историю, финал которой безнадежен и близок? Софушка, ангел мой! Отрекись, пока не поздно и будь счастлива со здоровым, полным жизненной силы и надежды мужчиной!

*

Утром меня разбудил знакомый аромат.

– Как называются твои духи? – спросил я, едва проснувшись.

– Я не знаю. Мне их подарила мама. Я не заморачиваюсь. Пахнет вкусно – вот и славно. – ответила София и бережно разместила меня в кровати в полулежащее состояние.

– Как зовут твою маму?

– Виктория.

– Я бы хотел с ней познакомиться… – сказал я и нахмурился. София уловила мой ход мыслей и ответила: – Никогда не теряй надежды, Макс. Быть может вы ещё подружитесь.

– Быть может… – ответил я – пожалуйста, позволь мне покурить.

– Это вряд ли. Ты уже забыл, как тебя рвало от предыдущей сигареты?

– Нет, не забыл. Но я привык. А, папа? Как зовут твоего отца?

– Его звали Эрнест. – ответила она без колебаний.

– Прости…

– Ничего. Это было совсем давно.

– Как ушёл твой отец? – я понимал, что задавать подобные вопросы нехорошо, но эта тема, учитывая мое положение, сильно меня волновала. София долго не отвечала. Поставила мне капельницу, настроила ее и только, когда я окликнул ее, она произнесла:

– Мой папа умер от рака, когда мне было девять. С тех пор я решила посвятить себя борьбе с этой болезнью.

– Мне очень жаль, Софи.

– Вот ты при первом нашем общении сказал кое-что на латинском… но как, если твой бог существует, он допустил такие беды? Ни в чем не повинные люди тяжко страдают, страдают их родные… и я знаю, что ты ответишь – мы расплачиваемся за грехи своих отцов. Но разве это не жестоко?

– Я не отвечу так Софи.

– Но в этого бога ты веришь, так ведь?

– Я много размышлял об этом и уже совсем запутался.

– Макс, я скажу, как есть, я не верю, чтобы один народ располагал непреложной истиной. На моих руках гибли всякие: и мусульмане, и иудеи, и христиане, и атеисты… а теперь…

– Говори.

– Разве вера определяет дальнейший путь человека? А если папуас не слышал об Иисусе? Возьми младенца умершего, к примеру. Что он успел натворить и во что не успел поверить? Все так неоднозначно… – промолвила София и вынула пачку сигарет, достала две и одну протянула мне.

– С каких это пор ты куришь?

– Я всегда курила, но стеснялась тебя.

– Софи, ты не думаешь, что я причиню тебе много страданий?

– Любовь, как и родителей, не выбирают.

Она вышла на балкон покурить. Я винил себя за то, что задел ее старую рану. Мне было досадно. Досадно, поскольку ко мне закралось сомнение – быть может это не любовь, а потребность спасти кого-либо? Но я не стал развивать эту мысль.

София вошла. Я смотрел на неё очень внимательно, и она смотрела на меня. Вероятно, каждый мускул моего лица выказывал душевное напряжение. Каким-то чудом София раскусила мое сомнение.

– Даже не смей так думать! – сказала она убежденно и твёрдо. Подошла ко мне, поцеловала в лоб и ушла, пообещав вернуться после обеда.

Зазвонил мобильник.

– Привет, мам. Да, все в порядке. Мне ничего не нужно, мам. Здесь вкусно кормят. – отвечал я. Мама ничего не знала о Софии и не знала, что она каждый день приносит мне еду, – Что говоришь? Я спокоен потому что здесь мне стало легче. Нет, дело не в химии, тут кое-что другое… потом расскажу. Операция послезавтра, как я и говорил. Хорошо. Ничего страшного – придёшь послезавтра. Я понимаю. Целую. Пока…

– Макс, – шепнули Они.

– Давненько вас не было.

– Все будет хорошо.

– Все будет ещё лучше, потому что уже хорошо!

*

На следующий день София отдыхала. Она жила со своей мамой в одноэтажном, довольно милом доме, в пригороде. Добираться до работы было не так-то просто, но не для самоотверженной Софии. Она много читала в свободное время, в основном медицинскую литературу, но порой и классику. Больше всего она любила «Собор Парижской Богоматери» Гюго. Эта была ее первая художественная книга, с которой она увлеклась регулярным чтением. Когда-то, когда Софии было семнадцать, ее мама посоветовала ей прочесть эту книгу. Прочитав, София спросила: «Неужели я такая же опасная, как Эсмеральда?», на что Виктория – интеллигентная женщина, преподаватель французского, ответила: «Ты кроткая и красивая, Эсмеральда же… вернее ее красота – это хладнокровный убийца. У тебя гораздо больше шансов стать счастливой женщиной»…

– Наконец-то у тебя выходной, милая. – констатировала Виктория за обедом, – как тебе спагетти?

– Очень вкусно мама. Спасибо. – ответила София довольно сухо.

– Ты словно не рада провести со мной один выходной. – улыбнулась Виктория, – это конечно не мое дело, но ты и вправду веришь, что твой молодой человек имеет шансы пойти на поправку?

– Почему ты спрашиваешь?

– Так ты веришь? – переспросила Виктория, глядя на уставшее и печальное лицо своей дочери.

– Я надеюсь… Операция пройдёт завтра. Я и не думала, что со мной может произойти нечто подобное…