– Это называется любовь, София. Ты счастливый человек, потому что ты умеешь любить и жертвовать собой ради любви. Знала бы ты сколько мучений испытывает человек, теряя любимого. – сказала Виктория и глаза ее увлажнились. Ей было жалко и себя, и своего покойного мужа, и дочь, которой, вероятно, предстоит тяжёлая утрата, – ох, милая моя, если бы мы могли выбирать, выбрали бы мы страдание? Или всякий выбор предрекает сердечные муки?.. Бедная моя, доченька! Разве судьба не жестока?

– Мама, я ещё никого не похоронила и прошу, сделай так же. Не спеши с выводами.

– Я лишь хочу, чтобы ты была счастлива!

– А я хочу, чтобы ты не тревожилась понапрасну. Мне не следовало тебе рассказывать о нем.

– Но ведь я твой лучший друг, Софи. – сказала мать и засияла. София поглядела на свою мать и увидела в ней, как это часто бывает в моменты душевных порывов Виктории, ее тень былой яркой, сбивающей с ног красоты. В моменты, когда Виктория обнажала душу, лицо ее словно бы освещалось и ее украшали и морщины, и седина, и широкие зелёные глаза. Дочь пошла в отца. Но и дочь и мать были красивы, по-разному.

– Мне очень повезло с тобой, мама. – сказала София и прикоснулась к тёплой и тонкой материнской кисти, – спагетти великолепны!

– Ну иди! Поговори с ним.

Уединившись в комнате, София позвонила мне.

– Привет малыш. Как самочувствие?

– Все в порядке. Немного волнуюсь. Но в общем, все хорошо.

– Потерпи. Завтра я зайду к тебе сразу. Меня подменят, так что мы проведём много часов вместе. Да, и я принесу мамины спагетти.

– Большое спасибо.

– Знаешь, Макс, я давно хотела тебе сказать… мама знает о тебе.

– Она не против?

– Совсем нет. Мое отношение к любви, видимо, передалось мне от мамы.

– И как же ты относишься к любви?

– Купидон разит кого пожелает, не спрашивая нашего позволения. Чаще всего он разит одного, а второй ни о чем не догадывается или же не хочет принять чувства первого… Но, если Купидон видит два чистых и добрых сердца, он скрепляет их своей волшебной стрелой навеки.

– Но, если так окажется, что первый безвременно уходит, второму нужно продолжать жить и…

– Стоп! Я не желаю это слышать. – отрезала София. Я слышал ее частое дыхание. Она гневалась на мой пессимизм. Пришлось притвориться.

– Да, ты права, Софи. Так помолимся же Зевсу о моем спасении.

– Не смейся. Верь, Макс! Ты поправишься! – настаивал на своём мой ангел. Разумеется, она знала, что свой пессимистичный прогноз я не изменю. Но она верила слишком сильно, чтобы мне хотя бы временами заражаться ее убежденностью и ликовать от счастья, которое, по всей видимости я познал лишь к концу жизни.

*

Она пришла ко мне ещё когда я спал. Смотрела на меня, держа за руку. Интересно, как же я не почувствовал ее прикосновения.

Когда я открыл глаза, первое что увидел, это коленопреклоненную Софию перед моей кроватью. Она молилась. Я не стал прерывать.

– Боже, пожалуйста, сохрани его для меня! Пусть у нас будет семья, и дети, и внуки, и старость, и споры, все-все, что должно быть в нормальной семье! Прошу тебя, милосердный! – шептала София.

– Аминь. – ответил я на ее молитву, когда она завершила.

– Макс, возвращайся сегодня. Я не шучу.

– Ну, Софушка, если что-нибудь будет зависеть от меня, то я приложу максимум усилий.

– Если бы тебе не было больно, то я бы набросилась на тебя и плевать на посторонних! – воскликнула София и крепко поцеловала меня. Кто-то постучал, – занято! Кто там?

– Это Дэн. Смотрю, вы там делом занялись. поздравляю, Макс! – старик как всегда нашёл новый повод для шутки, но все-таки ему хватило такта уйти.

– Он не так уж плох, когда привыкнешь. Часто подбадривал меня. Видимо и сейчас захотел развлечь.

– Нет уж. Предстоящие часы только наши! Я обо всем договорилась. – сказала София, взглядывая на часы. – я надушилась твоим любимым парфюмом. Чувствуешь?

– Мой любимый парфюм – это ты.

– Кто бы сомневался. И все же, веселье – хорошо, но соблюдать процедуры необходимо. Поворачивайся. Я поставлю тебе укол.

– Слушаюсь, сэр! – боли я не почувствовал.

– Хочешь поспать?

– Помилуй! Я рискую заснуть навеки и посему в столь приятном обществе сон считаю недопустимой роскошью.

– Вот и славно. Но ты подвинься, я хочу лечь рядом.

И мы пролежали так часа два. Болтали о всякой всячине, интуитивно понимая, что отпущенные часы – не время для серьезных разговоров. Затем, София накормила меня бесподобным спагетти. Признаться, я уже забыл вкус насыщенной, жирной пищи.

– И как тебе, после наших-то баланд?

– Отменно! Но и ваши каши мне по вкусу, особенно овсяная.

– В следующий раз принесу домашнюю овсянку.

– И сколько же мне ещё торчать тут?

– А как ты хотел?

– Ну… скажем, очнулся – секс, наркотики и рок-н-рол.

– Будет кое-что получше. Потерпи.

– И что же это будет?

– Ну, сперва я не слезу с тебя ближайшие пять лет. Потом мы нарожаем кучу детей, ты все-таки станешь писать книги, а я буду умелой домохозяйкой. Идёт?

– Звучит заманчиво.

Она принесла ноутбук, и мы посмотрели две мелодрамы. Я конечно их не люблю, но в обнимку с любимой можно смотреть все, что угодно. Периодически я смотрел в окно и размышлял о возможной смерти, которая мне предстоит. София и думать об этом не желала. Я поймал себя на мысли, что мне стыдно перед ней, словно я не имел права любить ее. Имеет ли право любить мёртвый? Что толку от его любви? Что толку от моей любви? Пожалуй, София привязалась ко мне слишком… и я буду виноват, если меня не станет, виноват в ее томительных годах одиночества, виноват в том, что возможно даже сейчас она может встретить кого-то с перспективой будущего, которое в моем случае держится только на одной вере нескольких неравнодушных ко мне людей. Достаточно ли веры для того, чтобы знать, что завтра мир не лишится ещё одного малозначительного в масштабах этого мира человека?..

Я заметил интересную тенденцию… Они перестали выходить со мной на связь. Сперва реже. А по мере нашего сближения с Софи и вовсе исчезли. Теперь только воспоминание. Может быть любовь с примесью больничных запахов не так уж вредна?

Зазвенел будильник. Фильм ещё не окончился. Это был «Титаник». Джек учил Роуз плеваться.

– Досмотрим после. – сказала плачущая Софи.

– Досмотрим…

Она встала, навела порядок и поставила мне укол. Вошла ее коллега с предупреждением о шедшей к нам бригаде анестезиологов.

– Макс, я буду ждать тебя сегодня здесь, сколько бы времени не заняла операция, потому что я знаю, что ты вернёшься ко мне.

Вошла бригада.

– Как вы себя чувствуете, молодой человек? – спросил видимо главный.

– К бою готов.

– Правильный настрой. – ответил он, измеряя мой пульс, – София, вы уже здесь не понадобитесь. – обратился он к Софии, которая стояла у двери.

– Да, конечно. Желаю вам удачи, Макс. – таковы были последние слова Софии.

– У вас есть ещё полчаса. По-моему, ваша мама дожидается вас. – сказал главный.

– Жду.

Наедине с мамой я скис. Не выдержал напора страха и жалости к себе. И мама не выдержала. Она обняла меня и все время твердила, что я поправлюсь, женюсь и ещё порадую ее внуками. Конечно, мам, я бы этого хотел. Самое простое становится необыкновенным, банальность оборачивается душевной потребностью. Знал ли я что буду когда-нибудь скучать по времени своего безденежья, по трудовым будням, по университету и по старым тревогам? А теперь всё это, как сон, который уже никогда не повторится. Даже если я выкарабкаюсь, я не буду таким как прежде. Если это урок, Боже, то чему я должен научиться? Ценить жизнь, вероятно. Да, некоторым людям требуется многое, чтобы понять, насколько же наша жизнь ценна.

Меня катят в операционную. Мама и София провожают меня. Софии уже плевать, узнает ли о наших отношениях ее начальство. Она плачет и следует за мной. Перед тем, как дверь операционной закрылась, я видел, как мама о чем-то говорила с ней, затем они обнялись… затем дверь закрылась.

– Итак, Макс, сосчитайте медленно до десяти. Наркоз мы уже ввели.

– Начинать?

– Да, уже можно.

– Хорошо… один, два, три, четыре, пять, шесть, сем… вос…

Тишина окутала меня. Бесконечное небо развернулось надо мной, и я оказался посреди макового поля. Солнце заходило и золотило все вокруг. Не было слышно ни ветра, ни птиц, ни шелеста травы. Словно поле это и солнце, и небо, и горизонт были одной бесконечной комнатой. Я почувствовал чьё-то присутствие со спины и обернулся. Это были Они… высокие, сребролицые, в синем с головы до пят…

*

О чем же мне рассказать вам? Очнулся ли я после операции? Смотря, что вы имеете в виду… Ученые говорят, что после биологической смерти человека, его мозг функционирует около часа. За это время было много чего интересного…

Как оказалось, мой дом теперь находится в горах, но до него можно добраться на автобусе. Я был совершенно здоров и сидел в уютной маленькой кофейне, дожидаясь с работы Софии. Когда она вышла, я крепко ее поцеловал и мы, бесконечно счастливые, отправились домой.

У нас хороший двухэтажный особняк, верный пёс – немецкая овчарка, камин, автомобиль, хотя я не любитель пользоваться им. Мама живет с нами. Вернувшись домой в этот бесподобный день, мы обнаружили, что мама приготовила нам чудесный пирог с курицей и грибами. Мы ели, смеялись, в общем, наслаждались жизнью…

– Ты хочешь, чтобы так было?

– Куда всё подевалось? Где мама? София? – недоуменно спрашивал я Незнакомца в синем. Вокруг не было ничего, лишь белый цвет. Пустота. Мы.

– Этого и не было. В настоящую минуту тебя пытаются вернуть к жизни. – ответил Незнакомец очень спокойно и вкрадчиво.

– Значит Вы существуете?

– Ещё бы.

– И что дальше?

Незнакомец помолчал и через минуту сказал:

– Почему же ты так и не начал писать?

– Я не знаю. Это очень сложно.

– Ты хочешь, чтобы твоя жизнь продолжилась? Говори правду.

Почему-то я задумался. Не знаю, что навело меня на сомнение – действительно ли я хочу продолжить жить, но что-то определённо заставляло меня не спешить с ответом.

– А где мы сейчас находимся?

– Это вакуум. Абсолютное ничто.

– Я рискую остаться здесь?

– Макс… ты не ответил на вопрос.

– Да, я хочу жить. – ответил я наконец. Незнакомец будто обрадовался моему ответу.

– В таком случае мы заключим сделку, полезную прежде всего для тебя. – объявил Он, – ты будешь писателем, но сперва ты научишься слышать и слушать свою душу, ценить жизнь, себя и время, что тебе отпущено. Задумайся, Макс, что же ты сможешь написать, если всё это время тебе была безразлична собственная судьба?

– Как же так? Безразлична… Как вы так говорите? – возмутился я.

– А разве это не так? Разве тебе не было всё равно как пройдёт каждый день, дарованный тебе? Разве ты не заставлял себя жить? Давай так. Лучше не спорь. Мы желаем тебе только блага. – заключил Незнакомец, – так ты готов заключить сделку?

– Да.

– В таком случае ровно через пять минут тебя приведут обратно. А пока спроси всё, что тебя интересует.

– Ты мой ангел-хранитель? – спросил я. Незнакомец улыбнулся, но не ответил.

– Упс. Я ошибся в расчетах. Тебе пора, Макс. – вымолвил Незнакомец, в то время как пространство вокруг начало сужаться. Я не мог понять и увидеть происходящий процесс, но я чувствовал каждой клеткой, что этот невообразимый белый мир, это Ничто сокращается с каждой секундой и вероятно скоро исчезнет.

– Как я стану писателем? – торопился я.

– Слушай свою душу и никогда не предавай ее! Всё получится… – слышал я наставление испаряющегося в белом пространстве Незнакомца.

***

Я в горах. Наш дом великолепен. Мы едим пирог с курицей и грибами. Никуда не нужно спешить. Все, чем мне необходимо заниматься – это писать, писать, писать…