– Все просто, Макс. Бандиты, угрожая оружием, заставили нас перерубить веревку, увели к шахте, вынудили искать призрака. Незнакомые боевики. Ни тебе, ни мне. Не так ли? Что мы могли против оружия? Ничего. Мы искали призрака по шахтам, от усталости мало что соображая, и ошиблись, привязав мертвого к Лехе. Слава богам – быстро исправились. Потом обвал, тебя ранило. Преступники погибли под завалом. Справедливость восстановлена.

– Ты кто? – неожиданно для них обоих спросил Грош. – И где Настя Лисицына?

– Я здесь. И я единственная Настя Лисицына, – сказала девушка. – Я просто устала от всего. От брата и его идей. Больше я в этом не участвую. Не играю, – он покачал головой, и она торопливо добавила. – Не веришь? Что ж, я заслужила. Все, чего я хочу, так это выпутаться и забыть.

– А как же остальные? Они тоже забудут? Самарский? Чуфаровский? Першина?

– Ты же не знаешь, – она отстранилась и стала медленно обходить кровать, скользя рукой по металлической спинке. – Связь уже восстановили. Их спасли, Макс, тем же вечером. Даже Ярцева, он плох, но врачи будут бороться. Вы с Игроком передали сообщение и стали героями.

– А Леха?

– Леха молчит, ждет твоего пробуждения. Или смерти. Не очень по-геройски, не находишь?

– Ты действительно думаешь, что это сработает? А если Шрам жив? Если Маст даст показания? Если…

– Маст не дурак признавать соучастие в контрабанде. Жить хотят все. А твой Шрам, – пальцы девушки скользнули по подушке и задели волосы, – мертв.

– Не выдавай желаемое за действительное.

– Так ты мне поможешь?

– Нет. И ты знаешь об этом.

– Упрямый осел! Ты не представляешь…

– Представляю. Лисицына, чего тебе надо? Я что, похож на святого?

Дверь открылась, и в палату вошел врач. Настя закрыла лицо руками, плечи задрожали, и она, не глядя ни на кого, бросилась вон.

– Обидел девчонку, – попенял Грант.

– Вы ничего не знаете.

– Куда уж мне, – он включил верхний свет. – Чего тут знать, когда она ночей не спала, под дверью дежурила, ждала, пока очнешься.

– Охотно верю, – Макс пошевелился. – Говорят, связь восстановили?

– Точно, – мужчина снял несколько датчиков с груди парня.

– Я должен поговорить с кем-нибудь из корпуса. Это возможно?

– Мы в Императорском бункере. Тут можно почти все: и осаду выдержать, и армией командовать. Зачем тебе?

– Контрабанда камней, Тилиф Раимов, Лисицыны…

– Да-да. В детали я не вдавался, но ваши друзья рассказали.

– Я должен сообщить, – Грошев попытался приподняться, врач мягко толкнул его обратно. – Раимов жив. Так же, как и Антониан Кирилов, – врач отвел глаза, – они оба живы.

– Успокойтесь, Грошев, иначе у вас разойдутся швы, и вся моя работа насмарку. Следите за пальцем, – он приблизил указательный палец к носу, а потом обратно. – Голова не кружится?

– Нет. Вы не слушаете, это важно.

– Я слушаю, – врач присел на стул, где недавно сидела Настя, и, выдвинув верхний ящик, достал и вскрыл упаковку со шприцом. – Когда вас принесли, вы бредили. И когда выходили из наркоза тоже. Вы разговаривали с неким Шрамом и с отцом, – мужчина внимательно посмотрел на Грошева. – Ваш отец мертв?

– Меня пырнули в бок ножом, – Макс почувствовал, как при воспоминании об этом внутри начинает подниматься ярость. – И это сделал не призрак.

– Вы упали со склона и напоролись на что-то. Мозг сыграл с вами злую шутку, Грошев. Потребуется время, чтобы отделить ложные воспоминания от настоящих, – мужчина набрал в шприц прозрачную жидкость. – Я бы рекомендовал обратиться к невропатологу и даже психиатру, – парень смотрел, как игла входит в вену, поршень сперва чуть отходит, препарат смешивается с кровью, а потом, подчиняясь движению чужих пальцев, вливается в вену. – Кстати, девушка готова вызвать сюда любого специалиста.

– Надо думать, – Макс перевел взгляд на дверь и расхохотался, – Лисицына.

Врач встал, лампы в комнате снова погасли.

Через три дня ему разрешили вставать, а через пять он уже вовсю бродил по коридорам бункера в зеленой больничной пижаме и шлепанцах на босу ногу, а новая форма с чужого склада заняла место в шкафу.

Хранилище Императорской семьи отличалось от учебного, как небо и земля. У лагеря был просто склад с парой лабораторий, здесь – целый подземный центр, вмещавший в себя не только кубы с высокородными мертвецами и реликвии династии, о которых принято говорить трагическим шепотом и называть не иначе как «сокровищами»,Тут жили и работали больше ста человек. Исследователи, псионники, студенты, практиканты, охранники, повара, врачи и еще император знает кто. Хотя именно он, возможно, и знает. Бункер был в любой момент принять членов правящей семьи и их приближенных. Маркелов не соврал – отсюда можно было руководить страной. Конечно, к командному пункту и в крыло для правящей династии его никто на экскурсии водить не собирался.

Грошев бродил по залам с экспонатами, где и застал Игрока. Минуты две наблюдал, как тот увлеченно моет полы.

– Ну, и как оно? – лениво спросил Макс и друг медленно выпрямился. – Жить в Императорской сокровищнице?

– Не фонтан, – Леха оперся о швабру. – Как-то карьера уборщика меня не прельщает, а здесь тем, кто родился дальше острова Императора²⁰, рассчитывать не на что. Как сам?

– Жив.

Они замолчали. Один ждал, второй никак не мог найти слова.

– Ну, давай, – Игрок отвернулся и снова стал возить шваброй по полу, больше размазывая грязь, чем отмывая, – спрашивай.

– Почему ты промолчал? Почему позволил Лисицыным скормить всем сказку про большого злого дядю?

Игроков ответил не сразу, лишь по дерганым движениям Грош мог судить, как другу не хочется отвечать. И, возможно, дело даже не в Максе. Леха не хотел отвечать себе.

– Ты был одной ногой по ту сторону, а в одиночку против семьи Лисицыных… – с отвращением сказал Игрок. – Я не в той весовой категории.

– И ты решил дождаться исхода? Разумно, – Макс скользнул взглядом по старым каменным фрескам, делающим зал похожим на музей, с расставленными на постаментах экспонатами: деревяшками, железками, камнями и даже какими-то горшками (несомненно из высоких опочивален).

– Разумно, – передразнил Леха с отвращением. – Мне эта разумность уже в печенках сидит. А ты? – спросил он, не оборачиваясь. – Почему промолчал ты?

Грошев рассмеялся и бессознательно схватился за бок.

– Потому что она ждала этого, – Грош коснулся пальцами ближайшего обломка, кованного щита времен мертвых веков. Здесь, в отличие от музея, древнюю рухлядь не закрывали стеклянными колпаками, да и пыль протирали не часто, – она уговаривала молчать, даже угрожала выявить мою связь с Раимовым, но, – Грош повернулся к другу, – одновременно и подначивала. Я не люблю угрозы, я люблю деньги, но она их не предлагала, даже не пыталась. Она провоцировала. Я должен был с пеной у рта обвинять их с братом.

– Не понял, – остановился Игрок. – Она хотела, чтобы ты обвинил их?

– Да. И уже подготовила почву.

– Какую?

– Оплаченный психиатр. Наверняка самый лучший. У меня сотрясение, отравление, глюки и бред. Я ведь бредил?

– Еще как. Болтал, уговаривал то отца, то этого Шрама.

– Вот-вот. Самое смешное, я и сам не уверен, где заканчивается сон и начинается реальность. Любой мозгоправ вытянет из меня это. И чем громче я буду кричать, тем ласковей они будут успокаивать.

– Значит, они выкрутились? – со злостью спросил Игроков, отбрасывая швабру. – Выкрутились из-за меня!

Макс не стал ничего говорить – не имел обыкновения оспаривать правду. Одно попустительство, одно молчание и невмешательство. Зло происходит, только если мы позволяем ему произойти. И чем больше проходит времени, тем труднее сказать правду. Даже сейчас уже сложно объяснить, почему он молчал все это время.

– Они одуреют от безнаказанности. Слышал бы ты, как смеется гвардеец, когда стоит на посту, ржет с такими же дуболомами.

– Да пусть ржет, – вопреки собственным словам, парень ухмыльнулся. – Когда нас смущал чужой смех.

– То есть?

– Предлагаю поменять правила, не поставив их в известность.

– Я правильно тебя понял?

– Думаю, да. Я же злопамятный сукин сын, как сказал Арчи. И если они забыли об этом, самое время напомнить.

– Кстати, Арчи велел передать, что по возвращении нас ждет карцер, и у нас будет время не только отдраить его от пола до потолка, но и отремонтировать, – сказал друг, поднимая швабру.

– А Самарский будет снабжать нас материалами?

– Что-то вроде того.

– Надолго мы здесь? – Макс повернулся к выходу.

– Официально – до того, как тебя можно будет с помпой транспортировать в лагерь.

– Уже можно.

– Ага, – Леша пошел рядом, волочившаяся следом швабра оставляла влажный след, – только никто не будет гонять вертушки ради трех студентов. Лиса могла бы настоять, но она молчит, словно ее все устраивает, – Грош хмыкнул, – а наши уже получают распределения на специализацию, – с тоской протянул друг.

– Мы тоже получим.

И он не ошибся. Они получили. Через три дня, когда Макса уже перевели из медблока в обычную комнату по соседству с Игроковым и еще двумя студентами, которые, в отличие от них, проходили здесь настоящую практику, собираясь стать пси-историками.

Транспорт за ними должен был прибыть через десять дней. Десять дней ожидания. Настю он видел от силы раз пять, и каждый раз она предпочитала делать вид, что они не знакомы. Она разговаривала с Вороновым, которого Грош окрестил студентом номер один, шумным и увлекающимся толстяком, улыбалась Сухареву, студент номер два, отчаянно краснеющий при встрече с ней глазами. Иногда Лиса даже обращалась к Игрокову. Но не к Максу. И не к Калесу.

Когда принесли письма, они сидели в красном зале (так здесь называли комнату со стенами цвета крови и дюжиной постаментов вдоль них). Диван для отдыха в центре, на котором устроился Игрок с книгой по истории. Воронов и Сухарев за широкими рабочими столами рассматривали сквозь гигантские лупы осколки прошлых эпох. Парни то и дело записывали в толстые тетради в клеточку кривобокие значки, отдаленно похожие на буквы.

Их научный руководитель, профессор Дорогов, снимал со стены обломок фрески, шириной сантиметров двадцать шириной и чуть более пятидесяти длиной. Калес, только что притащивший студентам коробку с реактивами и поставивший звякнувший содержимым ящик, скалил зубу Грошеву.

На Макса многие смотрели. Его спутники успели хоть немного влиться в коллектив, тогда как парень оставался чужаком, не врагом, а скорее вызывающим любопытство незнакомцем.

Фреска качнулась в руках профессора и едва не ударилась о стол. Макс сделал шаг и придержал край каменного изображения.

– Спасибо, – поблагодарил он и положил экспонат перед толстяком.

– Что это? – спросил Грошев, рассматривая грубые изображения людей.

– В нашем полку прибыло, Иван Аверович, – рассмеялся сидевший за соседним столом Сухарев.

– Это то, над чем мы работаем, – ответил профессор, нестарый начавший лысеть мужчина в растянутом свитере с заплатами на локтях.

– Над чем там работать? – оторвался от книги Леха. – Без обид, проф, но какая польза от того, что вы узнаете, в какой горшок мочился по утрам Керифонт Первый.

– Ну, хотя бы такая, что не пить из этого горшочка чай.

– Разве что, – буркнул Леха.

Профессор смахнул тонкий слой пыли и указал Максу на ближайшее изображение. Человеческая фигурка стояла, вытянув руки с развернутыми ладонями, будто останавливая что-то невидимое. Рядом стоял еще один человек, но его вытянутые руки сменили положение, теперь они простирались ладонями вверх, словно он подставлял их подо что-то.

– Попробуйте сделать то же самое, – предложил Иван Аверович.

– Что? – не понял Макс.

– Это не смертельно.

Грош оглянулся, справедливо полагая, что его разыгрывают. Леха смотрел поверх страниц. Гвардеец остановился в дверях, Воронов и Сухарев делали вид, что ничего особенного не происходит.

– Смелее. Нет ничего страшного в том, чтобы вытянуть руки, – поторопил Дорогов.