Урок двадцатый – Социология

Тема: «Семья, этапы ее формирования»

– Макс, – донесся до парня едва слышный шепот.

Он открыл глаза, вокруг была казавшаяся серой темнота карцера.

– Мааакс, – неизвестный произносил имя, чуть растягивая гласную, словно кто-то пел. Или плакал.

Парень встал с узкой койки и приблизился к двери.

– Мааакс, пожааалуйста.

Грош, совсем как в школе, перед тем как войти в класс в середине урока, припал к двери и заглянул в замочную скважину. Коридор был освещен и абсолютно пуст. Лишь напротив его камеры была точно такая же дверь.

– Мааа… – тонкий голос захлебнулся.

Лиса, отделенная от него светлым коридором, плакала. Макс отвернулся от замка и сел на пол, прислонившись затылком к железу.

– Не реви, – парень повысил голос. – Калес жив, он в госпитале.

– Что… почему… зачем?

Он слышал выкрики, обрывки вопросов, на которые не мог ответить. Настя тут уже двое суток, нервы должны были сдать еще вчера. В коридоре послышался звук приближающихся шагов, всхлипывания тут же затихли, парень снова прильнул к замку.

Их было трое: двое в камуфляже и один в грязной черной форме. Охранники и заключенный. Остановившись перед следующей дверью, один из сопровождающих загремел ключами.

Карцер учебного лагеря был не велик: десять комнат без окон. И еще ни разу, на памяти парня, он не был заполнен полностью. Нельзя сказать, что студенты вели себя образцово-показательно. Скорее, попадались нечасто.

– Давай, пошел.

– А поласшковей нельща? – заключенный чуть покачнулся, на пол упали две красные капли, ровными кругами распластавшись по затертому линолеуму. – Хошу, я поха сам.

– Давай, болтун, – судя по всему, пленника толкнули. – Много хорошего наговорил, раз можешь.

Взвизгнули несмазанные петли, замок два раза мягко щелкнул на каждый поворот ключа.

– Кто вы? Я требую… Вы не смеете… – Лиса повысила голос.

Вместо ответа один из конвоиров в камуфляже, походя, стукнул по двери ее карцера.

– Леха! – позвал, выждав минуту, Грошев: – Что они хотели?

– Макш, твою мать… што ты…орил…што…ою…ать!

Смысл фразы Макс уловил, но ответить на это ему было нечего. Он предпринял еще две попытки поговорить с другом, но с тем же успехом. Лиса снова разревелась, раньше она не была плаксой, но, видимо, предел прочности есть у каждого.

Времени в карцере не существовало. Оно шло для тех, кто остался снаружи. Для тех, кто ходил, стоял, ел, пил, смеялся. В любой другой день Грош бы лег спать, ни о чем не думая, но сегодня не смог. Он ворочался на узкой койке, мысли текли лениво, как густой кисель. Он что-то упускал и знал это.

Стук тяжелых ботинок, раздавшихся спустя вечность, он воспринял почти с радостью. Бездействие и неопределенность угнетали.

Шаги затихли перед дверью карцера, теперь его очередь отвечать на вопросы, теряя зубы. Или Насти, которую заперли напротив.

Загремел замок, Макс выдохнул. Его, слава Императору, или кто там вместо него на троне. Дверь открылась, охранник, стоящий за спиной у визитера, щелкнул выключателем в коридоре, узкую камеру залил свет единственной лампы, забранной решетчатым железным плафоном.

– Подожди снаружи, – приказал охраннику лысый мужчина.

Когда он говорил, на его лбу собирались жирные складки. Макс не мог с ходу понять, сколько посетителю лет. На первый взгляд – чуть больше сорока. Лучики-морщинки, смуглая кожа, внимательные карие глаза, подтянутая фигура. Но потом на его лице появилось нечто такое, что заставило мысленно прибавить еще полтора-два десятка.

Дверь закрылась, мужчина остался стоять. Повинуясь наитию, Грош выпустил силу с ладони.

– Со всеми так здороваешься? – не обманул ожиданий незнакомый псионник.

Голос у него оказался неподходящим, слишком высоким и молодым, как у подростка, едва переступившего порог созревания.

Молчание затягивалось, и человеку это не понравилось. Вряд ли его вопросы часто игнорируют, во всяком случае, не такие, как Грошев.

– Знаешь, кто я?

– Нет. А что, уже пора падать ниц? – Макс приподнялся на койке.

– Дерзок, – констатировал визитер. – Я пришел сказать спасибо.

– Спасибо, – парень посмаковал слово, словно оно имело вкус. – Впервые слышу. Приятно.

– Не хочешь спросить, за что?

– Не хочу портить впечатление.

Еще одно минутное молчание.

– Я – Николай Лисицын.

Макс отвернулся, почему-то именно в этот момент ему вспомнились светлая кожа и вздохи, едва слышные, но такие оглушающие. Трудно смотреть в глаза человеку, чья внучка провела под тобой пару ночей. Словно он мог залезть в голову и увидеть эти воспоминания.

– Спасибо за внуков.

– Не благодарите, я мало что смог.

– Ты оттянул их внимание на себя, дал нового подозреваемого, дал право на сомнение. Именно поэтому Калес и Настя еще живы.

– Как гвардеец?

– Без сознания.

– Надеюсь, он очнется, – Грош выпрямился и посмотрел на Лисицына.

– Благодар…

– И надеюсь, что сам сверну ему шею.

Николай вглядывался в лицо Грошева. Он не стал протестовать, ругаться, не стал угрожать. Просто смотрел.

– Что он сделал? Смертельно оскорбил? Плюнул в душу? Обманул?

– Убил моего отца.

Карие глаза сузились.

– Доказательства?

– Спросите его. А еще лучше – следователя Траворота.

– Мы не повышали ему кад-арт, – проговорил мужчина в сторону, – но теперь, видимо, придется.

– Вы не особо удивлены, – сидя на койке, Макс прислонился к стене, – но с этим можно не торопиться, отец не вернулся.

– К Насте претензии будут?

Парень сцепил зубы.

– Что, ни одной?

Дверь открылась, Лисицын повернулся, увидел Старшего Куратора, и морщины на лбу разгладились.

– Что скажешь, Вячеслав?

– Много чего. И все нецензурное, – ответил Нефедыч. – Почему в это дерьмо снова макнули меня?

– Ну, не совсем тебя. И даже не твою семью.

– Студентов. За них отвечаю я, как ни крути.

Грошев, не удержавшись, хмыкнул.

– А я за тебя, – не обращая внимания на парня, Лисицын встал. – Обещал твоему отцу, если помнишь. И сдержу слово. Идем.

Куратор вышел из камеры первым.

– Кто такой Цаплин? – спросил уходящего Николая Максим.

– А сам как думаешь?

– Служба безопасности Императора?

– Нет. Или не совсем, – Лисицын задумался. – Шутка в том, что никто толком не знает. Но приказ на уничтожение отдал не он. Это СБ как раз ратовали за полную зачистку и посмертное расследование. А Цаплин остановил, полномочия у него закачаешься, – мужчина остановился на пороге и, обернувшись, добавил. – Про него с уверенностью могу сказать только одно: пару лет назад он носил другую фамилию.

Свет погас, в замке повернулся ключ. Грош снова остался один, зато гости нанесли визит в карцер напротив. Он слышал, как говорила Лиса, как отвечал ей дед, как непривычно мягким голосом Старший Куратор что-то объяснял им обоим. Слышал, но не мог разобрать ни слова.

Через пару часов Макс понял, что-то не так. Это иррациональное чувство пришло в один момент, и он целую минуту сидел неподвижно, пытаясь понять, что его вызвало. Звук? Запах? Ощущение? Нет, что-то другое.

Парень встал. Узкий пенал комнаты, тишина и темнота. Вот оно! Снова. Кусочек света, заглядывающий в камеру через замочную скважину, погас и зажегся.

Грош, стараясь двигаться как можно тише, сместился к двери и заглянул в щель. Никого не было, свет горел так же ярко, не мигая. Макс ждал, пока не затекли колени. Прислушивался. Пока ему не стало казаться, что он на самом деле что-то слышит. Далекий шум, близкий шорох, стук собственного сердца. Воображение или реальность? Парень закрыл глаза и досчитал до десяти. Звуки исчезли. Он встал, и в этот момент, словно ожидая, пока он сдастся, свет снова исчез. В замочной скважине щелкнул ключ.

Желать скорой развязки – это одно, дождаться на деле – другое. В девяти из десяти случаях ты оказываешься не готов к финалу. Макс повернулся, разглядывая посетителя без всякого удивления. Мужчина, шагнув в комнату, без слов ударил парня в грудь.

– Что вы делаете? – услышал он крик Лисы, которая наверняка, как и он ранее, приникла к двери.