Николай Вавилов (страница 6)
К этому времени Николай Иванович уже решил посвятить свою жизнь науке во имя общественного блага. Он готовился встать на путь собирателя и селекционера растений и выбрал для себя двух менторов старшего возраста – русского и англичанина.
Русским наставником Вавилова стал Роберт Эдуардович Регель, ботаник и садовод немецкого происхождения. Его отец Эдуард Людвигович фон Регель был директором Императорского ботанического сада в Санкт-Петербурге, по богатству коллекции семян и гербария уступавшего лишь Королевскому ботаническому саду в Лондоне. Он разводил садовую землянику и консультировал владельцев крупных поместий. Единственный в России доктор садоводства и магистр ботаники, Роберт Эдуардович Регель был активным членом основанного его отцом Императорского Российского общества садоводства, ботаником-практиком. На фоне столыпинской аграрной реформы 1906 года, когда в стране происходило упразднение сельской общины и более процветающие крестьянские хозяйства становились независимыми собственниками земли, Регеля приглашают возглавить санкт-петербургское Бюро по прикладной ботанике при Ученом комитете Министерства земледелия и государственных имуществ Российской империи. Здесь он заложил основу первой русской коллекции культурных растений[47]. Кроме того, он обладал значительным влиянием в придворных кругах как член Ученого комитета Министерства земледелия.
Англичанином стал Уильям Бэтсон, зоолог, эволюционный биолог и горячий приверженец теории наследственности Менделя. Бэтсон был выдающимся и независимым мыслителем. Его категорическое неприятие дарвинистских представлений о том, что некоторые случаи изменчивости в растениях и животных вызывались воздействием факторов внешней среды, снискало ему среди коллег не самую лучшую репутацию доктринера. Но он был убежден, что генетика Менделя даст этим случаям лучшее объяснение, и оказался прав. Николай Иванович поставил себе цель стажироваться у этих авторитетных ученых и добивался ее с решимостью и уверенностью, идущими вразрез с его сомнениями в самом себе, которые он выражал в письмах Кате.
Вавилов познакомился с Регелем во время той самой поездки на съезд в Харькове, когда в пути он участвовал в инсценировке суда над менделизмом. В 1911 году он обратился к Регелю с просьбой о стажировке в Бюро по прикладной ботанике. Тон этого письма – подкупающая смесь лести, серьезных намерений и стремления к сотрудничеству, пример необычного для двадцатичетырехлетнего человека красноречия.
«На Харьковском селекционном съезде я получил от Вас надежду на содействие, и теперь снова решаюсь повторить свою большую просьбу о разрешении заниматься в Бюро…», которое в то время было «единственным учреждением в России, объединяющим работу по изучению систематико-географии культурных растений…». «Весьма ценными почитал бы для себя всякие указания работников Бюро в разрешении пользоваться Вашей библиотекой. Сознавая ясно загроможденность Бюро работою, лично постарался бы быть возможно меньше в тяготу работникам Бюро. Необходимейший инструментарий (лупа, микроскоп) захватил бы с собою. С всевозможными неудобствами мирюсь заранее»[48].
Регель принял его на практику: «…мы ожидаем Вас в Петербурге в ближайшее время. P. S. Свободный микроскоп у нас имеется. Если бы Вы могли привезти с собою свою препаровальную лупу, было бы хорошо»[49].
С этого начинается годичное исследование, главным образом посвященное изучению пшеницы. Вавилов производит хорошее впечатление на Регеля, но в самом себе еще не уверен. Молодой агроном пишет Кате, что ему хочется идти исследовательским путем, но он сомневается, достаточно ли у него способностей: «Возможны разочарования и отступления»[50]. Особые сомнения касаются следующего этапа образования – намеченной продолжительной командировки в лаборатории в Европе: «…мало уверенности в том, что сможешь, сумеешь. Уж очень все это быстро. Похоже на карьеризм, от коего боже упаси. Боязно переоценки и пустой фикции. Все эти публичные выступления – одно огорчение и неприятности». И хуже всего, по словам Николая, то, что он сильно отстал в научной литературе: «…о Mutation Theories и не мечтаю. Пo грибам полное невежество, [то же] по систематике, и неумение совершенно экспериментировать. А язык – ужас. Надо учиться и учиться ‹…›»[51].
Складывалось такое впечатление, что молодожены уже установили границы отношений: это будет дружба и моральная поддержка и прежде всего наука, а не любовь. Катя поддерживала мужа в минуты неуверенности в себе, а Николай дал ей то, чего ей не хватало, – семью и дом. Они поженились в Москве в 1912 году. На свадебной фотографии оба пристально смотрят в объектив; Николай выглядит настороженным и ранимым, а у Кати на лице написано безразличие, будто она участница какого-то действа, которое ей не по вкусу. Они оба не хотели шумихи вокруг свадьбы. Николай пытался скрыть ее от товарищей по «Петровке», но о ней стало известно одному из профессоров, который его «выдал»[52]. Вскоре молодая пара отбыла в Европу, к Уильяму Бэтсону, которого Николай Иванович выбрал своим вторым наставником. В этой поездке Вавилов сформируется как ученый, а Катя отдалится и от него, и от науки.
Глава 3
В библиотеке Дарвина
В своей великой теории эволюции Чарльз Дарвин не объяснил ни механизм наследственности, ни источники огромного разнообразия живых организмов. Перед генетиками стояла задача объединить теорию наследственности Менделя с фактом эволюции. На рубеже веков Уильям Бэтсон, исключительно независимый английский биолог-эволюционист и несгибаемый сторонник трудов Менделя, стал добрым другом молодому Вавилову.
Николай Иванович не мог сдержать восторга, когда, прибыв в Ботанический институт при Кембриджском университете, он оказался допущен в святая святых мировой ботаники – личную библиотеку Чарльза Дарвина. Он листал бесценные книги европейских охотников за растениями XIX века, видел пометки Дарвина на полях и буквально ощущал, как продвигалась работа великого ученого. «По его библиотеке можно до некоторой степени проследить путь творчества великого исследователя, огромную кропотливую работу, предшествовавшую обобщениям», – писал Вавилов[53].
Его восхитила широта охвата исследований Дарвина, изучавшего все культурные растения: «…кукурузу, овощные растения, плодовые, картофель, ягодные культуры, декоративные растения. ‹…› Тщательно он собирает сведения о числе сортов отдельных растений, приводя разительные для своего времени цифры; сорта роз уже в его время определяются тысячами. И особенно тщательно он исследует эволюцию размера плодов крыжовника, показывая, как от дикого крыжовника со средним весом одного плода 0,5 г культурные сорта путем селекции достигли 53 г». Дарвин «приводит замечательные примеры тыквенных… изумительную количественную амплитуду наследственной изменчивости в пределах одного и того же вида тыкв, выражающуюся в тысячах раз по размеру плода». Высоко оценив возможность познакомиться с этой библиотекой, Вавилов отметил, что Дарвин «в шутливой форме… называл себя миллионером фактов»[54].
Начиная с 1913 года молодой русский агроном путешествовал по Европе, стремясь познакомиться с состоянием науки в других странах. За двадцать стремительно пролетевших месяцев Вавилов побывал в библиотеках и лабораториях наиболее прогрессивных биологов Англии, Франции и Германии. Во время каждого визита он предъявлял рекомендательные письма своего наставника Роберта Регеля, который пользовался репутацией ведущего садовода России. Эти рекомендации открывали Вавилову двери не только выдающихся теоретиков новой науки генетики, но и практиков, воплощавших эти теории, улучшая сорта растений.
В общении с великими генетиками того времени Николай Иванович познакомился с текущими представлениями о проблеме наследственности и изменчивости, ключевой для всей биологии. Молодой Вавилов жадно впитывал знания, и, хотя был на целое поколение моложе собеседников, они относились к нему как к равному. Путешествуя от одной известной лаборатории к другой, молодой русский ученый с воодушевлением ждал встреч с властителями дум европейской биологии. При этом ему не терпелось вернуться домой, поднимать русскую биологию на тот же уровень.
В Великобритании Вавилов работал с Уильямом Бэтсоном, самым энергичным сторонником Менделя и главным действующим лицом в переоткрытии его законов на рубеже столетий. Хороший знаток классической филологии, Бэтсон придумал новый термин – «генетика», от греческого gennáo «порождать»[55] – и так дал название новой науке. В Германии Вавилов побывал у восьмидесятилетнего естествоиспытателя Эрнста Геккеля – первого ученого, объявившего, что ядро клетки содержит материал (он не называл его генами), который служит основой наследственности. Но Геккель считал, что главную роль в механизме наследственности путем передачи последующему поколению признаков, приобретенных организмом в течение жизни, играла цитоплазма (вещество, которое окружает ядро клетки), то есть разделял теорию Ламарка.
Благодаря связям Регеля Вавилов также познакомился с учеными-практиками, которые пользовались новыми теориями для выведения новых, улучшенных сортов растений. В Кембриджcком университете Николай Иванович работал под руководством Роуланда Биффена, который первым применил законы Менделя для совершенствования сельскохозяйственных культур, впервые продемонстрировав, как в соответствии с этими законами передается устойчивость растений к болезням. Биффен также указал, что этот процесс контролируется «факторами наследственности», которые несут хромосомы[56].
Во Франции молодой Вавилов сначала стажировался в Институте Пастера в Париже, а затем несколько недель – под Парижем в селекционно-семеноводческой фирме Vilmorin-Andrieux et Cie, крупнейшей французской компании по продаже семян. (Молодой и красивый Вавилов, по-видимому, произвел очень приятное впечатление на владельцев компании, в особенности на супругу главы фирмы, мадам де Вильморен. В дальнейшем ее хорошие связи в правящих кругах Франции окажутся весьма полезны, когда Вавилов будет хлопотать о получении виз для экспедиций по поиску растений.)