– Магнус, нам надо поговорить. Я не хочу, чтобы они добрались и до тебя. Особенно после того, что случилось с твоей матерью…

Лучше бы он этой тростью мне по лицу врезал.

Воспоминания о той ночи мигом взвихрились у меня в голове, как калейдоскоп, от которого начинает тошнить: наш дом весь сотрясается, этажом ниже раздаётся вопль, мама – а она весь день нервничала и была сама не своя – тащит меня к пожарной лестнице и велит бежать. Дверь проламывают, потом её сносит взрывом. И с лестничной площадки врываются два зверя: шкуры у них цвета грязного снега, а глаза так и сияют синим. Мои пальцы соскальзывают со ступеньки пожарной лестницы, и я приземляюсь на гору мусорных мешков на заднем дворе. Через несколько мгновений окна нашей квартиры вышибает взрывом и оттуда извергается пламя.

Мама тогда приказала мне бежать. Я побежал. Ещё она обещала, что найдёт меня. Но не нашла. Уже потом из новостей я узнал, что её тело обнаружили на месте пожара. Меня разыскивала полиция. У полиции были ко мне вопросы: не умышленный ли это поджог, какие у меня были оценки за поведение в школе и почему соседи говорят, будто до взрыва из нашей квартиры доносился какой-то грохот. И наконец, зачем я сбежал с места трагедии. Ни в одной сводке новостей волки с синими глазами не упоминались.

С той ночи я как бы в бегах. И пока я находился под прицелом, все мои мысли были заняты выживанием. Я о маме и погоревать-то как следует не сумел. И порой сомневался даже: не пригрезились ли мне те волки? Но нет, не пригрезились, я точно знал.

А тут ни с того ни с сего дядя Рэндольф изъявляет желание мне помочь.

Я сжал доминошку в кулаке так сильно, что края врезались в ладонь:

– Вы не знаете, что случилось с мамой. Вам до нас никогда не было дела.

Рэндольф опустил трость, тяжело опёрся на неё и уставился на коврик. Я почти поверил, что задел его за живое.

– Я умолял твою мать, – сказал он. – Я просил её привести тебя сюда: живи ты здесь, я мог бы тебя защитить. Но она отказалась. А после её гибели… – Рэндольф покачал головой. – Магнус, ты даже не представляешь, как я с ног сбивался, разыскивая тебя. И не представляешь, что тебе грозит.

– Обойдусь без вашей заботы, – буркнул я, хотя сердце у меня уже стучало о рёбра. – До сих пор прекрасно обходился.

– Возможно, но это было раньше. – Рэндольф говорил таким твёрдым тоном, что меня пробрал озноб. – Тебе шестнадцать, отныне ты мужчина. Однажды тебе удалось спастись от них – в ту ночь, когда погибла твоя мать. Но в этот раз тебе не уйти. Это твой последний шанс. Позволь мне помочь тебе, иначе ты не доживёшь до вечера.

Низкое зимнее солнце пробралось сквозь витражное окно, расцветив лицо Рэндольфа переменчивыми красками. Как у хамелеона.

Зря я сюда пришёл. Тупой, тупой, тупой кретин. Ведь сколько раз мама мне повторяла: «Не проси помощи у Рэндольфа». Ну и полюбуйтесь: вот он я.

Чем дольше я его слушал, тем страшнее мне становилось. И тем сильнее хотелось выслушать его до конца.

– Мне ваша помощь не нужна. – Я положил странную фишку домино на стол. – Я не хочу…

– Я знаю о волках.

Я застыл на месте.

– Я знаю, что именно ты видел, – продолжал он. – Я знаю, кто послал тех тварей. И что бы там ни думала себе полиция, я знаю, как на самом деле умерла твоя мать.

– Как…

– Магнус, я очень многое должен тебе рассказать о твоих родителях и о твоём наследии… О твоём отце.

Мою спину прошиб ледяной ток:

– Вы знали моего отца?!

Я не хотел давать Рэндольфу преимущество – по уличному опыту мне было известно, насколько это может быть опасно. Но я заглотил наживку – что правда, то правда. Мне до зарезу нужно узнать то, что знает мой дядя. И, судя по расчётливому блеску в глазах, Рэндольф об этом догадывался.

– Да, Магнус. Кто был твой отец, почему погибла твоя мать и почему она отвергла мою помощь… Это всё связано. – Он махнул в сторону витрины с викингским барахлом. – Всю мою жизнь я стремился к одной цели. Я пытался разрешить некую историческую загадку. Но до недавнего времени не видел всей полноты картины. Теперь вижу. Всё вело к этому самому дню, ко дню, когда тебе исполнилось шестнадцать.

Я попятился к окну, подальше от дяди Рэндольфа:

– Слушайте, из того, что вы говорите, я процентов девяносто не понимаю. Но если вы расскажете мне о моем папе…

Дом затрясся, словно вдали ударила целая батарея пушек – получилось такое раскатистое «бум!», что дрожь прошла даже по зубам.

– Скоро они будут здесь, – сказал Рэндольф. – Наше время на исходе.

– Да кто такие «они»?!

Рэндольф прохромал ко мне, опираясь на трость. Кажется, у него не гнётся правое колено.

– Я прошу о многом, Магнус. У тебя нет причин доверять мне. Но ты должен отправиться со мной прямо сейчас. Мне известно, что принадлежит тебе по праву рождения. – Он указал на старые карты, лежавшие на столе. – Вместе мы сумеем добыть твоё наследие. А это единственное, что может тебя защитить.

Я взглянул через плечо в сторону окна. Хэрт уже успел испариться с Коммонуэлс-авеню. Ну и правильно, я бы на его месте тоже испарился. Я смотрел на дядю Рэндольфа и пытался отыскать хоть какое-то сходство с мамой. Хоть какую-то зацепку, чтобы я мог ему поверить. Но никакого сходства не находилось. Грузная фигура, тёмные пронзительные глаза, лицо без улыбки, чопорные манеры… он был полной противоположностью мамы.

– Моя машина ждёт у крыльца, – поторопил дядя.

– А может… может, подождём Аннабет и дядю Фредерика?

– Они мне не верят, – скривился Рэндольф. – Никогда не верили. Уже совсем отчаявшись, я обратился к последнему средству и вызвал их сюда, чтобы они помогли мне тебя найти. Но раз уж ты сам пришёл…

Особняк снова тряхнуло. «Бум!» – прозвучало отчётливее и ближе. Наверное, это на ближайшей стройке. Или военный парад. По крайней мере, я решил думать так. Но чутьё говорило мне другое. Это «бум!» было как шаг великанской ноги – от такого вот шага содрогалась наша квартира два года назад.

– Прошу тебя, Магнус. – Голос дяди дрожал. – Эти чудовища лишили меня семьи. Я потерял жену и дочерей.

– У вас… у вас была семья? Мама никогда не рассказывала…

– Нет, конечно, нет. Но твоя мать… Натали была моей единственной сестрой. Я любил её. Её смерть стала для меня утратой. Я не вынесу потери ещё одного члена семьи. Идём со мной. Твой отец оставил для тебя кое-что. Ты должен найти это, и тогда твоё наследие изменит судьбы миров.

В голове у меня теснилось слишком много вопросов. И вообще мне не нравился нездоровый блеск в глазах Рэндольфа. И не понравилось, как он сказал «миров» во множественном числе. К тому же я не верил, что он так уж рьяно меня разыскивал после маминой гибели. У меня, если что, всегда ушки на макушке. Если бы Рэндольф расспрашивал обо мне, называя моё имя, кто-нибудь из уличных приятелей непременно доложил бы мне – вот как Блитц поступил сегодня утром с Аннабет и Фредериком.

Что-то произошло – и Рэндольф вдруг решил, что я представляю собой какую-то ценность.

– А если я просто убегу? – поинтересовался я. – Вы меня будете ловить?

– Если ты убежишь – они настигнут тебя. И убьют.

Горло мне точно забили ватными шариками. Рэндольфу я по-прежнему не верил. Но, к несчастью, похоже, насчёт моего предполагаемого убийства он не врёт. Что-то в его голосе выдавало правду.

– Ну что ж, – вздохнул я. – Тогда поехали покатаемся.

Глава 4. Нет, серьёзно, этому типу не место за рулём

Слыхали когда-нибудь о безумных бостонских водителях?^[9] Так вот, мой дядя Рэндольф как раз из них.

Короче, он раскочегарил свой «БМВ 528i» (ну, разумеется, «БМВ», что же ещё!) и рванул вдоль Коммонуэлс-авеню. При этом он игнорировал светофоры, ошалело сигналил другим водителям и неистово метался из ряда в ряд.

– Вы пешехода пропустили, – вставил я. – Может, вернётесь додавите?

Но Рэндольф был слишком поглощён вождением, чтобы отвечать. Он всё посматривал на небо, словно ждал: не начнётся ли гроза? А сам тем временем направил «БМВ» через перекрёсток в сторону Эксетера.

– Ну, – снова подал голос я, – куда едем-то?

– На мост.

Исчерпывающее объяснение. В Бостоне и окрестностях мостов штук двадцать.

Я провёл рукой по кожаному сиденью с подогревом. В последний раз я ездил на автомобиле примерно с полгода назад – в «Тойоте» соцработника. А до этого катался в полицейской машине. Оба раза я назвался не своим именем. Оба раза сбежал. Но за два года уличной жизни я научился ставить знак равенства между автомобилем и тюремной камерой. И не факт, что сегодня на этом фронте грядут перемены.

Я всё ждал, когда же Рэндольф соизволит ответить хоть на один из моих животрепещущих вопросиков – ну, скажем: кто был мой папа? Кто убил мою маму? Как вы потеряли жену и детей? У вас сейчас глюки? Почему вам приспичило душиться этим гвоздичным одеколоном?

Но дядя был занят: он сеял хаос в потоке автомобилей.

Наконец, чтобы уже как-то прервать затянувшееся молчание, я спросил:

– Так кто там собирается меня убить?

Рэндольф повернул вправо, на Арлингтон. Мы обогнули Общественный сад, миновали конную статую Джорджа Вашингтона, ряды газовых фонарей и заметённые снегом изгороди. Я боролся с искушением вывалиться из машины, помчаться к лебединому пруду и укрыться в спальном мешке.

– Магнус, – произнёс Рэндольф, – я всю свою жизнь посвятил изучению следов скандинавов в Северной Америке.

– О, спасибо, – хмыкнул я. – Теперь-то мне всё ясно.

И тут я внезапно разглядел то самое сходство между Рэндольфом и мамой. Дядя точно так же сердито нахмурился, точно так же взглянул на меня поверх очков, как бы говоря: «Пожалуйста, мой мальчик, давай сейчас побеседуем без шуток». И от этого сходства у меня заныло в груди.

– Ладно-ладно, – кивнул я. – Как скажете. Значит, следы скандинавов. Это вы о викингах?

Рэндольф поморщился:

– Как тебе сказать… викинги – это те, кто устраивал вооружённые набеги. Это скорее род занятий. Речь о скандинавах, а они не все были викингами.

– Статуя Лейфа Эрикссона… Она означает, что викинги… ну то есть скандинавы, открыли Бостон? Я-то думал, это были отцы-пилигримы^[10].

– Я могу прочесть трехчасовую лекцию только на одну эту тему.

– Ой, пожалуйста, не надо.

– Если коротко – скандинавы исследовали Северную Америку и даже строили здесь поселения примерно в тысячном году, почти за пять веков до Христофора Колумба. Учёные на этот счёт сходятся во мнениях.

– Вот радость-то! Ненавижу, когда учёные не сходятся во мнениях.

– Но насколько далеко на юг заплывали скандинавы, точных сведений нет. Добирались ли они до современной территории Соединённых Штатов? Эта статуя Лейфа Эрикссона… Любимое детище одного местного археолога-любителя. Он жил в девятнадцатом веке, и звали его Ибен Хорсфорд. Он истово верил в то, что Бостон – это затерянный край Норумбеги, южный рубеж проникновения скандинавов на наш континент. У Хорсфорда был инстинкт, нутряное чутьё, но реальных доказательств не было^[11]. Многие историки решили, что он просто с приветом. – Дядя смерил меня многозначительным взглядом.

– Дайте-ка угадаю… А ведь вам не кажется, что он с приветом. – Я с трудом сдержался, чтобы не прибавить «дурак дурака видит издалека».

– Карты на моем столе, – сказал Рэндольф, – вот они и есть доказательство. Мои коллеги полагают, что это фальшивки. Но это не фальшивки. Утверждая это, я рисковал репутацией!

«Ага, вот почему его попёрли из Гарварда», – догадался я.