Литература с Дмитрием Быковым (страница 2)
Сейчас многие с некоторым даже недоверием воспринимают идею о том, что когда-то скандинавская литература была впереди планеты всей.
Когда-то главными во МХАТе были постановки «Пер Гюнта» Генрика Ибсена, спектакли по пьесам Гамсуна. Ведь Гамсун, с его «Голодом», с «Паном», с «Викторией», с «Мистериями», впоследствии с «Плодами земли», был самым читаемым европейским писателем в России.
Стриндберг, самый знаменитый, любимый Блоком и ненавидимый Розановым, безумец, с его знаменитой «Красной комнатой», с «Фрекен Жюли», с «Сонатой призраков».
Я уж не говорю об ибсеновской «Норе» и вообще об ибсеновской драматургии, которая и в камерных психологических драмах, и в мистических поэмах, вроде «Бранда» или «Пер Гюнта», была самым мощным фактором влияния на русскую литературу.
Ну и, конечно, Сельму Лагерлеф знали во всем мире далеко не только как автора «Чудесных приключений Нильса», огромной книги, задуманной как путеводитель по Скандинавии.
Конечно, и норвежская, и датская литература, не забудем, что Белинский восторженно рецензировал романы Андерсена, еще не зная его сказок, и шведская литература, и финская музыка сибелиусовская, и знаменитая финская «Калевала», которая была источником вдохновения для множества русских поэтов, и, что еще значительнее, – для художников. Все это создало феномен так называемого северного модерна, теснейше связанного с фольклором. Он весь растет из сумрачного фольклора норвежских лесистых гор, троллей, Доврского деда.
Кстати
Действительно, в слове «тролль» до сих пор нам слышится что-то родное. И конечно, не благодаря муми-троллям. А тому, что пришло к нам из детских сказок. Мы привыкли, что тролль из норвежской мифологии – это существо уродливое, но, в общем, добродушное. Тролль – персонаж норвежского фольклора, пещеры троллей – все это, конечно, пришло из «Пер Гюнта». Ибсен, в общем, напрасно полагал, что «Пер Гюнта» смогут по-настоящему понимать одни только норвежцы. Конечно, григовская музыка, изумительный миф о вечном, таком туповатом, веселом, неуклюжем страннике, который глубоким старцем возвращается, а его ждет вечная женственность, вечная Сольвейг – ничего более трогательного нельзя придумать.
Solveig
И если мы будем искать основу сказок Туве Янссон, то она, конечно, здесь. Потому что Муми-тролль возвращается домой откуда угодно, и мама его ждет и узнает его любым, и фрекен Снорк его ждет (если только она с ним не пошла). Куда бы ни пошел Муми-тролль, этот герой финских сказок, написанных по-шведски, где бы он ни оказался, все равно его всегда ждет Муми-долина, ворчливый папа, добрая мама, плаксивый Снифф и так далее. И куда бы ни ушел Снусмумрик, ему всегда есть, куда вернуться.
Помимо тесной связи с фольклором, отличительная черта северного модерна – его очень мрачный колорит. Тут ничего не поделаешь.
Я вообще категорически настаиваю на том, что детская сказка не должна быть веселой. Андерсен, который создал архетип северной сказки, а может быть, архетип вообще всех сказок XX века, совершил маленькую революцию в этом жанре. По Андерсену, детская сказка должна быть: а) страшной, б) грустной. И в ней хеппи-энд необязателен. Конечно, тот хеппи-энд, который есть в «Снежной королеве», – это действительно счастье. Но пусть вас не обманывает этот финал, потому что большинство сказок Андерсена, таких как, например, «Ледяная дева», имеют чрезвычайно жуткий конец.
Конечно, сказка Андерсена – это триллер своего времени, «Огниво», например, с этими чудовищными собаками, сказка «Красные башмаки». Помните, там девочке ноги отрубили, потому что она надела красные башмаки в праздник. И они стали плясать, и она плясала до упаду, не могла остановиться, уж плохо ей стало, уж чувствует – помирает, прибежала к дровосеку и попросила отрубить ноги. Добрый дровосек, естественно, исполнил просьбу, и всякий раз, как девочка собиралась согрешить, перед ней появлялись ее ноги в красных башмаках и начинали плясать.