– Ревт когда-то был воротами в Авксом. Сравнительно еще недавно. Деревень было гораздо больше, численность населения за последние двадцать лет снизилась в пять раз. А из оставшихся деревень все едут в Ревт. Ну или в Авксом, кому как повезет. Между тем по области остались разбросанными более двадцати таких вот соборов, которые разрушаются. Скоро от них совсем ничего не останется.

– Ты так на меня смотришь, как будто я в этом виновата.

– Как в воду глядишь. Ты и виновата.

Маяковская бросила на меня взгляд одновременно непонимающий и рассерженный. Я сухо ответил:

– Смени выражение. Здесь оно неуместно.

– Может, я еще и в том, что день сменяет ночь, виновата?

– Возможно. По крайней мере, было бы в твоем стиле. Только наоборот. Ночь сменяет день.

– Не соизволишь объяснить, как именно я разрушила этот храм?

– Соизволю. Пять лет назад область запросила восемьсот миллиардов на прокладку двух магистралей по региону и восстановление православных памятников. Но на этапе реализации проекта власти решили, что эти средства эффективнее будет вложить в веерную установку в регионе каналов транс-восприятия. Ходили слухи, что решение спустили с самого верха, из дирекции ТВ-1. Просто поступило такое указание. А когда комитет Ревтских патриотов попытался его оспорить, на их дороге оказалась ты. Со своим заявлением о том, что для достижения реального благосостояния региона необходимо не постройки разваливающиеся штукатурить и дороги прокладывать туда, где уже больше никто не живет, а расширять населению горизонты, мотивировать строить новый мир. Для этого, на твой взгляд, эффективнее было подключить как можно больше людей к вашей системе отупления. Ничего не припоминаешь?

Она молчала.

– Значит, что-то все же брезжится. Хорошо. Поехали дальше.

Я вышел. Через некоторое время, медленно переступая ногами, на пороге, а точнее том, что от него осталось, показалась и Маяковская. Я сел в машину и завел мотор. Вскоре соседняя дверь хлопнула. Она снова сидела рядом.

…

Мы подъехали к одной из самых безотрадных деревень из всех, что я когда-либо видел. Не потому, что здесь как-то по-особенному были разрушены домишки, или по улицам гуляли странные опустившиеся люди. Наоборот. Маленькие и трогательные домики были чистенькие, небольшие огороды ухоженные, а люди имели человеческий облик. Но они были другие, не то что городские. Жители этой небольшой деревеньки, всего на десять домов, задевали струны даже самой закостенелой души. Они были душещипательны.

На лавочке возле одного из домиков, в окнах которого были видны белые занавески, сидела старушка. Она гладила кошку, которую держала на руках, а вокруг нее копошились еще три. В ногах у старушки сидел маленький блондинистый мальчонка, играющий еще с двумя кошками. Он возился прямо на земле, задевая полы длинной юбки своей бабушки. Лица этих двоих светились умиротворением и лаской. Иногда мальчик закидывал голову и смотрел на старушку. Они друг другу улыбались.

– А это, Елена Платоновна, – могильник надежды. Символ уходящей России. Последняя из деревень на ближайшие километры, в которой еще кто-то живет. Десять лет назад все еще было по-другому.

Я крикнул и помахал рукой:

– Аглая Филипповна!

Мы подошли ближе.

– А-а-а, Мара́тушка, здравствуй!

– С внуками? – спросил я, умиленно поглядывая на мальчугана.

Голос старушки был тихий и глубокий. Она будто обволакивала нежностью.

– С внуками, Маратушка, с ними. Куда ж без них.

– Их к вам на все лето привезли?

– На все лето. Федюнька и Таечка на велосипедах катаются. А мы с Витюшей здесь вот. С кошками возимся. Витюша без них никуда. Больно любит их, малота́ моя.

В ее голосе было столько добра, что от этого сжималось сердце. Пройдет еще каких-нибудь десять лет, старики уйдут, и этой деревни тоже не станет. Не будет больше ничего: ни кошек, ни трогательного мальчугана, ни белых занавесок в окне. Ни этого славного бархатного «больно любит их, малота́ моя». И я больше ни от кого такого не услышу.

Я посмотрел на Маяковскую. По ее щеке текла слеза.

– А ты как здесь, Маратушка?

– Да мы со знакомой к бабуле приехали, вещи забрать. Вот решил к вам завернуть, навестить. Одним глазком поглядеть. Помните ведь, это моя любимая деревня.

– Помню, касатик, помню.

– Рад, что у вас все по-старому. Пусть так и остается.

– Дай-то бог, дай-то бог!

– Поехали мы, Аглая Филипповна. Пусть он вас хранит. Бог.

Она перекрестила меня.

– И тебя, касатик! Храни Господь!

Мы развернулись и побрели к машине.

– Область пустеет. Никто не остается в деревнях. Молодежь уезжает. Потому что здесь нет каналов для передатчиков, нет развлечений, что означает в конечном счете – нет работы. За последние десять лет в нашей стране работа, на которой можно хоть что-то заработать, так или иначе связана с развлечениями. Как электрик я раньше зарабатывал двадцать тысяч. Стал осветителем на ТВ-1 – теперь получаю двести. Вы у себя сосредоточили бюджеты почти всех регионов. Оставили им лишь копейки. Но и те им скоро не понадобятся. Потому что регионов скоро не станет, они просто вымрут. А остатки жителей переедут в Авксом, куда вы сгоняете всю страну. Работать на транс-восприятие.

Я повернулся к Маяковской. Она тихо плакала.

– И тогда на эту землю придут другие люди. Чужие. Потому что земля не может долго стоять пустой. Но вам до этого нет дела. Ведь когда это случится, вас здесь уже не будет.

Я помолчал.

– Ну что, поехали дальше смотреть мой мир? Или тебе достаточно?

Она отрицательно покачала головой.

– Достаточно.

Я сел в машину. Маяковская тихонько села рядом.

– Здесь осталась только одна дорога, по ней я отвезу тебя в поселок. Будешь ждать меня там. Бабушке я тебя не покажу.

Я снова сделал паузу.

– А дорога эта, Елена Платоновна, – единственная магистраль в регионе, площадь которого чуть больше вашей любимой страны. Я сейчас не о России, если вы еще не поняли. Я о той стране, куда вы чаще всего летаете. А еще Ревтская область больше, чем площадь всех ваших островов вместе взятых. Тех, на которых вы успели построить гораздо больше дорог, чем есть здесь, в одном из регионов вашей любимой родины. Такая вот у нас с вами сегодня экскурсия получилась. Надеюсь, вы удовлетворены.

Остаток пути мы ехали молча.

22.

Раньше я думала, что ничто не может меня достать, вывести из равновесия, но сегодня происходило невозможное. Отчего-то сердце так жалобно ныло, что хотелось завыть, а по щекам непроизвольно катились слезы. Резкими вспышками в сознании одна другую сменяли миниатюры из моей прошлой жизни. Ох, как же в эту минуту мне хотелось, чтобы все осталось лишь в прошлом, чтобы мне не пришлось к этой жизни возвращаться…

С Ха́мской:

– Инжира, вот ответь мне на один вопрос. Только честно. Тебе никогда не бывает тошно от того, что ты делаешь?

– Лен, нужно относиться ко всему с эронией. Как я. Это очень помогает. Как только начинает тошнить, я тут же вспоминаю о своих мальчиках. И жизнь сразу налаживается. Эрония – это наше все!..

С Обездолей:

– Коля, ты же тупой. Как тебе удается все время быть на волне?

– Я – тупой, Лен, и меня это не оскорбляет. Чтобы понять самое важное, не надо быть умным. Главное – это подача. Если хочешь стать королем юмора – просто выйди на сцену и навали кучу – народ будет в восторге!..

С Позеркиной:

– В последнее время самая модная тема для обсуждения – это здоровье. Все в одночасье на нем сдвинулись. Не стану исключением. Как здоровье, Оль? Надеюсь, ты в рабочем состоянии?

– Это нищие пусть болеют. А мы на этом процессе должны зарабатывать…

С Глянцем Кайфкой:

– Федя, годы практики не прошли для тебя даром. Ты стал просто мастером словоблудия.

Он погладил меня по внутренней поверхности бедра.

– Это правда, Ленок, я специалист по блуду в широком смысле. Только дело не в практике. Запудриванию мозгов нельзя научиться. Можно стать великолепным технарем, но художником надо родиться!..

С Демьяном Бедным:

– Дёма, ну что ты так надулся? Как будто это первая пресс-конференция, на которой я тебя размазала. Пора бы тебе уже привыкнуть. Иди ко мне, акула пера, я тебя приласкаю… Вижу, ты же хочешь…

Я погладила его по спине.

– Опять с вашей авксомской лаской, лучше дали бы колбаски…

С Игорем:

– Ты и зрителей впоследствии собираешься заменить на роботов, если они тебя не будут устраивать?

– Зачем? Они и так уже почти все роботы…

… Неожиданно для себя самой я провалилась в сон. Мне снились все эти сцены, они смешались и превратились в сплошной водоворот лиц и звуков. В конце это марево обрело облик огромной раскрытой пасти, зияющей желтыми клыками. Она приближалась, источала зловонье и пыталась меня поглотить. Я резко проснулась.

Марат заглушил мотор. Он не смотрел на меня.

– Выходи. Жди здесь, на площади.

– Почему ты не хочешь познакомить меня со своей бабушкой?

Он повернулся ко мне лицом и удивленно посмотрел. А потом просто покачал головой. Будто перед ним сидела умалишенная.

– Выходи. Буду часа через три.

Я молча вышла.

…

Он приехал через три часа, как и обещал. Джип был под завязку набит вещами. Я влезла на переднее сиденье, и машина тронулась. Долгое время мы молчали. И вот Елена Маяковская решилась:

– Я готовлю почву для того, чтобы уйти из публичной жизни. Давно.

Я помолчала.

– Надо мной стоит очень серьезный человек, Марат. Я полностью в его руках. Если моя операция сорвется, он меня уничтожит. Но я не хочу больше так жить.

– Зачем ты говоришь мне это?

Слезы снова предательски покатились по щекам.

– Потому что хочу…

Я умолкла и отвернулась к окну. В машине около часа стояло молчание. Наконец, мой голос снова прорезал тишину.

– Я боюсь, Марат. Я очень боюсь.

Какое-то время он не отвечал. Но вот послышалось:

– Верю.

Через минуту Марат добавил:

– Как-то я сказал тебе, что ты – это зло, а оно не может бояться. Так вот больше я так не считаю. Понял, что был не прав. Зло – само и есть страх. Только добро ничего не боится.

…

Когда мы подъехали к Мирошниченко, 13, было уже темно. Марат остановил машину, но сидел в молчании. Я спросила:

– Когда мы увидимся снова?

– Не знаю.

– Признайся, ты ведь этого хочешь.

Он посмотрел на меня.

– Если у меня на тебя стоит, то это еще не говорит о том, что я непременно хочу с тобой видеться.

Я подалась к нему. Марат не сопротивлялся…

…

Когда все кончилось, он сказал:

– Не уверен, что нам стоит видеться.

– Марат… Пожалуйста, просто не говори сейчас ничего. – Я заплакала. – И не принимай никаких решений. Просто оставь все как есть. Давай посмотрим, что будет. Может, ты еще изменишь мнение.

Он усмехнулся:

– Это вряд ли!

– И все же. Пусть жизнь сама все расставит по местам.

Он снова на меня посмотрел.

– Так и будет. Она всегда все расставляет.

– Вот и хорошо. А ты… хоть иногда отвечай на мои сообщения. Хочу знать, что ты есть. И спасибо тебе за… За то, что согласился показать мне свой мир. – Слезы теперь и вовсе лились ручьями. – Знаю, как тебе это было трудно.

Я быстро вышла, обернулась к нему и перекрестила.

– Храни тебя Господь, Маратушка.