А затем смотрим на Базиля. Интересно же.

– Скорее всего, – кивает он с видом мудреца. – Да, вполне вероятно. Бедняжке было всего семьдесят девять. Муж умер в прошлом году, рядом никого… Соседи говорят, она месяцами ни с кем не разговаривала – только с птичками.

Мне вдруг становится не по себе, и слегка кружится голова. Я тянусь за имбирным печеньем и замечаю, что рука дрожит сильнее обычного. Мне ведь тоже семьдесят девять… Но на этом сходство заканчивается, твердо говорю я себе. Во-первых, картофельный суп я не переношу… Хотя вчерашний инцидент с банкой стал неприятным напоминанием о том, как мелочи могут обернуться сложностями. И привести к радикальным последствиям, когда ты живешь один.

– Мы должны им помочь! – неожиданно говорю я. – Автобусов все меньше, и социальным службам урезают бюджет. В итоге эти люди при всем желании никуда съездить не могут.

Все удивленно переглядываются. Обычно если мы упоминаем на собрании Нарджил, Бетси язвительно шипит: «Поделом этим нарджильцам!»

– Да уж, как им без нас-то, – раздраженно ворчит Пенелопа в наступившей тишине.

– Внесу в повестку. Обсудим в следующий раз!

На минуту повисает неловкое молчание.

– Кстати, говорят, в Фирс-Блэндоне собираются устроить свой Майский праздник… – Базиль бросает на меня пристальный взгляд: дрогну или нет?

– Нахальство! – возмущаюсь я.

Базиль же прекрасно знает, что Фирс-Блэндон моей поддержки не дождется. Лет десять-двадцать назад Хэмли на три дня остался без света после урагана, и вся округа вызвалась помочь, даже ночевать к себе приглашали – а в Фирс-Блэндоне и пальцем никто не пошевелил.

– Наш праздник им все равно не переплюнуть!

– Это точно! – поддакивает Бетси, и все облегченно выдыхают. – Кто-нибудь хочет еще печенья?

Заканчивается собрание как обычно, но странная тревога не покидает меня до конца дня. Хорошо, что Лина приедет уже завтра. Что-то я устала, и гораздо легче быть независимой, когда рядом есть кто-то еще.

5. Лина

Хэмли-на-Харксдейле. Милая деревенька, ютящаяся в лощине на юге Йоркширских долин. Представляю ее крыши и шаткие дымоходы между рыжевато-коричневыми скалами, пока автобус грохочет по дороге.

Не могу сказать, что я там выросла. Мама решила перебраться в Хэмли только из-за болезни Карлы. В памяти живут два образа: милая сердцу деревушка из детства в чуть пожелтевших, как старая фотография, тонах и мрачное место болезни и потерь. Только подумаешь, и внутри все переворачивается. Пытаюсь вспомнить, что я чувствовала в детстве, какую радость испытывала после этого поворота дороги, когда впереди показывались крыши Хэмли.

Даже когда мы с Карлой были подростками и ругались по поводу и без, дома у дедушки с бабушкой царил мир. Всю дорогу из Лидса мы плакались маме, что в городе друзья и тусовки, но в Хэмли все менялось. Тайком купленный сидр и поцелуи со старшеклассниками казались абсурдными, будто из чужой жизни. Мы весь день проводили на улице, собирали ежевику в старые контейнеры с треснутыми крышками и не переживали о расцарапанных ногах.

Сквозь грязное окно автобуса я наблюдаю, как мимо проносятся краски Йоркшира: охра, зелень, песочно-серый. Тянутся каменные ограды на полях. Овцы провожают автобус ленивыми взглядами. Накрапывает мелкий дождик, и я уже почти чувствую запах влажной земли. До чего же здесь чистый воздух. Не в автобусе, конечно. В автобусе затхло, сонно и пахнет сэндвичем с курицей. Но я уже представляю, каким прекрасным будет первый вдох деревенского воздуха.

Хэмли состоит всего из трех улиц: Нижней, Средней и Чибисовой, которой вообще-то полагается быть Верхней, но таковы уж причуды провинции. Дома в основном построены из известняка – приземистые коттеджи с покрытыми шифером крышами. В конце Средней улицы стоит один новый дом – сам из ярко-рыжего кирпича, а оконные рамы угольно-черные. Бабушка его презирает. А на мои возражения, что в Британии нехватка доступного жилья, парирует: «Это потому, что такие придурки, как вы, готовы платить кучу денег за обувные коробки, лишь бы жить в Лондоне».

Хотела бы я быть из таких придурков. Вот только не удосужилась купить хоть какую квартирку, а трачу десятки тысяч на аренду нашего лофта.

От автобусной остановки я направляюсь прямиком к бабушке, а проходя поворот к дому мамы, смотрю в другую сторону, хотя все равно вижу его краем глаза.

Бабушкин коттедж «Клируотер», дом номер пять на Средней улице, самый красивый в деревне. У него старенькая шиферная крыша, передняя стена заросла глицинией, дверь рубиново-красная. Настоящий сказочный домик.

Узел тревоги, застрявший у меня между ребер, ослабевает, пока я иду по садовой дорожке.

Я тянусь к дверному молотку, как вдруг раздается бабушкин голос:

– Лина?!

Я смотрю направо, потом налево, затем вверх.

– Бабуля!

Она забралась на яблоню, растущую слева от двери, и стоит на ветке почти вровень с окном второго этажа. На ней камуфляжные штаны и коричневая куртка – хорошо еще, голова седая, иначе вообще не заметить.

– Ты с какого перепугу туда залезла?!

– Ветки подрезаю! – И машет мне здоровенным острым секатором.

Я вздрагиваю.

– Ты… очень высоко! – Я осторожно подбираю слова.

Не хочется намекать ей на возраст, но невольно вспоминается новостной сюжет, как старушка упала со стула и сломала шесть костей. А тут дерево!

Бабушка начинает медленно сползать вниз.

– Не торопись! Осторожнее! – кричу я, впиваясь ногтями в ладони.

С бодрым «оп!» бабушка спрыгивает с последней ветки и отряхивает руки.

– Хочешь сделать хорошо – сделай сама! – объявляет она. – Я уже несколько месяцев жду прихода садовника.

Я оглядываю ее с ног до головы. Вроде бы цела. Более того, выглядит она хорошо, хотя и немного уставшей – щеки раскраснелись, карие глаза ярко светятся за стеклами очков в зеленой оправе. Я вынимаю у нее из волос листик.

– Ну здравствуй, солнышко! – Бабушка берет меня за руку и расплывается в улыбке. – Горячий шоколад?

Бабушка готовит горячий шоколад как положено: на плите, со сливками и из настоящего шоколада. Истинное декадентство в кружке. Как говорила Карла: «Две кружки, и весь день сыта». Обожаю его.

Пока бабушка возится с шоколадом, я убираю чистую посуду из сушилки в шкаф. Последний раз я приезжала сюда в конце прошлого года, когда дедушка Уэйд ушел, и с тех пор в доме ничего не изменилось. Все те же рыжие плинтусы, тот же кухонный гарнитур и выцветшие узорчатые ковры, на стенах – семейные фотографии в рамках.

Даже и не скажешь, что деда нет – или скорее что он когда-либо здесь жил. Подозреваю, что из вещей он забрал только одежду. Этот дом всегда был бабушкиным, а он лишь сидел в кресле в углу гостиной, слушал радио и всех игнорировал. Весть о его уходе меня поразила – я, конечно, понимала, что он давно уже не любит бабушку, но никогда не думала, что у него хватит духу сбежать. Он из тех людей, которые любят жаловаться, но никогда ничего не делают. Преподавательница танцев явно взяла инициативу в свои руки.

– Я так рада, что ты приехала, – говорит бабушка, помешивая шоколад.

– Прости, что не смогла вырваться раньше. – Я рассматриваю магнитики на холодильнике.

– Ничего, ничего. Я и сама в твои годы предпочла бы Лондон, будь у меня выбор…

Я поднимаю на нее удивленный взгляд. Бабушка не часто говорит о прошлом – «предпочитает смотреть вперед, а не назад». Я знаю, что она собиралась работать в Лондоне – ей тогда было чуть больше двадцати, но в то же время встретила дедушку, они поженились и поселились здесь. И на этом все. Да, обычно она так и говорит: «И на этом все».

И только сейчас я понимаю, что все могло быть иначе.

– Ты ведь и сейчас можешь поехать в Лондон. Можешь даже переехать насовсем, раз здесь тебя больше ничего не держит.

– Ну, не говори глупости. – Бабушка разливает шоколад по кружкам. – Какой Лондон? А как же твоя мать?

Я вздрагиваю.

– Она справится. Не такая она беспомощная, как тебе кажется.

Бабушка бросает на меня полный сомнения взгляд.

Тут я замечаю на столе блокнот. Бабушка носит его с собой повсюду, как я смартфон, и впадает в панику, если обнаруживает, что его нет в сумке, даже если вышла всего лишь за молоком.

– Это список дел на сегодня? – спрашиваю я, хмурясь по мере чтения. – «Собственные зубы»?! «Скучен в постели»?! Это еще что такое?

– Ничего! – Бабушка вырывает блокнот у меня из рук.

– Ты что, покраснела?

Кажется, я никогда не видела, чтобы бабушка смущалась.

– Не говори ерунды! – Она прикрывает щеки руками. – Краснеть я перестала еще в шестидесятых!

Я со смехом отвожу ее руки от лица.

– Определенно, это румянец! У тебя какой-то новый проект? На этот раз что-то интересное!

Бабушка поджимает накрашенные персиковой помадой губы.

– Ой, прости, бабуль. – Я усаживаю ее за стол. – Веду себя как дура, а у тебя там что-то серьезное, да?

– Нет-нет, пустяки, – неумело лжет она.

Я пытаюсь вырвать блокнот у нее из рук, и через мгновение она нехотя разжимает пальцы.

Я бегло просматриваю список, и сердце наполняется горьковато-сладким теплом – до того он трогательный, до того под стать бабушке, но еще немного печальный.

Плечи бабушки напряжены, смотрит настороженно. И мысленно я ругаю себя за неуместные шуточки.

– Нет, так дело не пойдет. – Я вновь пробегаю глазами по списку. – Базиль – это тот усатый с наклейкой «Британия превыше всего»^[1] на бампере?

– Да. – Бабушка все еще напряжена.

– Он тебе нравится?

– Ну, как сказать… Если честно, не очень. Он до некоторой степени ханжа и фанатик.

Я беру ручку и вычеркиваю Базиля.

– Погоди! Может быть, я могла бы… полюбить его…

Я вздрагиваю – ее голос звучит так устало. Будто Базиль – это лучшее, на что она может надеяться. Она явно не в себе – Эйлин Коттон в жизни не взглянула бы в сторону такого мужчины!

Хотя она же вышла за дедушку Уэйда… Мне всегда казалось, что потом она об этом жалела, однако на развод не подавала из какого-то упрямого чувства верности. Их отношения были больше партнерскими, а не семейными, поэтому и уход деда бабушка восприняла не как предательство, а скорее как оскорбление.

– Правило свиданий номер один: мужчину невозможно изменить, – говорю я тоном, который использую, когда Би падает духом и подумывает снова встретиться с каким-нибудь неудачником. – Мужчину не изменить, будь у него хоть сто родных зубов. Идем дальше: мистер Роджерс. Это отец викария?

– Хороший человек, – с надеждой комментирует бабушка.

С радостью замечаю, что она немного расслабилась.

Я читаю плюсы и минусы. Ближе к концу у меня вырывается не то смешок, не то удивленное хмыканье, но я тут же беру себя в руки.

– Так. Очевидно, тебе нужен более… пылкий мужчина, чем мистер Роджерс.

– Господи, не о таком должна говорить внучка с бабушкой.

– К тому же видеться раз в месяц – это слишком редко. Потребуется целая вечность, чтобы узнать его получше. – Я вычеркиваю мистера Роджерса. – Смотрим дальше. О, я помню доктора Петера! Но тут ты нарушила второе правило свиданий: не гонись за мужчиной, который эмоционально недоступен. Если доктор все еще любит бывшую жену, тебя ждет только мучение.

Она задумчиво берется за подбородок.

– Ну, мужчины иногда…

– Только не говори «меняются», – решительно перебиваю я.

Бабушка бурчит что-то неопределенное, а я вычеркиваю Петера.

– И последний… Ох, да ни за что, бабуль! Твой сосед Арнольд? Отчим Джексона Гринвуда?

– Бывший отчим, – поправляет она, явно готовая посплетничать о соседях.

– Самый страшный в мире брюзга? – продолжаю я, не отвлекаясь на подробности. – Ты заслуживаешь лучшего!

– Я должна была выписать всех холостых мужчина Хэмли, которым за семьдесят.