Отрицать невозможно – Эвелин поразительно красивая женщина. Люди часто говорят о ее прямых и густых бровях и светлых волосах, но я любуюсь лепкой ее тела. У нее четкая и сильная линия подбородка, высокие скулы, и это все как бы нацеливает взгляд на припухшие губы. Глаза большие, но не столько округлые, сколько миндалевидные. Загорелая кожа вкупе со светлыми волосами наводят на мысль о пляже, но тем не менее выглядят элегантно. Я знаю, что это не дар природы – ни светлые волосы, ни кожа с бронзовым отливом, – но не могу отделаться от чувства, что так должно и быть, что люди должны рождаться вот такими.

Теперь я уже не сомневаюсь, что в том числе и поэтому историк кино Чарльз Реддинг как-то сказал, что лицо Эвелин создает впечатление «неизбежности. Такое изысканное, практически идеальное, что, когда смотришь на нее, кажется, что ее черты в этой комбинации, в этом соотношении были обязаны сойтись, рано или поздно».

Я развешиваю фотографии Эвелин по годам: 50-е – облегающие свитерки и бюстгальтеры-«пуля», пресс-фото ее и Дона Адлера в «Сансет студиос» вскоре после того, как они поженились, снимки начала 60-х – она с длинными прямыми волосами и мягкими, упругими кудряшками, в укороченных шортах.

На одной черно-белой фотографии Эвелин сидит на идеально чистом пляже в большой широкополой черной шляпе, скрывающей одну половину лица, а солнце освещает другую половину.

Одна из моих любимых – черно-белая с церемонии вручения «Золотого глобуса» в 1967-м. Эвелин сидит у прохода, волосы зачесаны вверх и назад. На ней светлое кружевное платье с глубоким круглым декольте, сдержанно демонстрирующим все, что нужно, правая нога выскользнула из выреза юбки. Рядом с ней двое мужчин, имена которых затерялись в истории; оба смотрят на нее, а она – вперед, на сцену. Мужчина справа уставился на ее грудь, другой, рядом с ним, вытаращился на ее ногу. Оба явно восхищены и, очевидно, предвкушают увидеть чуть больше.

Может быть, это из-за того, что я слишком много думаю о фотографиях, но мне уже видится паттерн: Эвелин всегда оставляет тебя с надеждой увидеть еще немного. Но вас она не замечает.

Даже в широко обсуждаемой сексуальной сцене в фильме «Три пополуночи» 1977 года, где она по-ковбойски скачет верхом на Доне Адлере, зритель наблюдает ее полные груди в течение трех секунд. Говорят, рекордные сборы картины объясняются лишь тем, что многие зрители не довольствовались одним просмотром.

Как она определяет, сколько нужно дать и сколько удержать, оставить себе? Изменилось ли что-то в этом отношении теперь, когда ей есть что сказать? Или она и со мной будет играть по тем же правилам, по которым годами играла со зрителями?

Скажет ли Эвелин Хьюго столько, чтобы я заерзала от нетерпения на краешке стула, но не откроет, по сути, ничего?

3

Просыпаюсь на полчаса раньше будильника. Проверяю почту, в том числе письмо от Фрэнки под темой «ДЕРЖИ МЕНЯ В КУРСЕ». Готовлю скромный завтрак.

Надеваю черные слаксы и белую футболку с моим любимым блейзером в елочку. Длинные, тугие кудряшки собираю в пучок на затылке. Откладываю контактные линзы и беру очки с толстыми стеклами в черной оправе.

Глядя в зеркало, замечаю, что после расставания с Дэвидом похудела на лицо. Вообще, я всегда была стройная, но лишний вес собирается в первую очередь на щеках и попе. За то время, что мы были с Дэвидом – два года встречались и одиннадцать месяцев в браке, – я немножко располнела. Дэвид любит поесть. Он-то вставал обычно рано утром и бегал, а я предпочитала поспать.

Оглядываю себя, собираюсь с духом, расправляю плечи и чувствую прилив уверенности. Я хорошо выгляжу и хорошо себя чувствую.

Перед тем как выйти, прихватываю кашемировый шарф, мамин подарок на Рождество. И вперед – вниз, в подземку, на Манхэттен, в центр.

Эвелин живет рядом с Пятой авеню, в доме с видом на Центральный парк. Порыскав в Интернете, я выяснила, что кроме этих апартаментов у нее есть еще вилла у моря, неподалеку от Малаги, в Испании. Здесь она обосновалась в конце 90-х – купила квартиру вместе с Гарри Кэмероном. Вилла же досталась ей в наследство после смерти Роберта Джеймисона почти пять лет назад. В следующей жизни, если забуду, напомните, чтобы я вернулась кинозвездой.

Дом Эвелин, по крайней мере снаружи, – известняк, довоенная постройка в стиле бозар, – это что-то необыкновенное. Еще у входа меня встречает пожилой, симпатичный швейцар с добрыми глазами и теплой улыбкой.

– Чем могу помочь?

Мне вдруг становится немного неловко.

– Я к Эвелин Хьюго, – смущенно говорю я. – Меня зовут Моник Грант.

Он улыбается и открывает дверь. Ясно, знал, кого ждать. Он ведет меня к лифту и нажимает кнопку верхнего этажа.

– Хорошего дня, мисс Грант. – Створки закрываются, и вот его уже нет.

В дверь апартаментов Эвелин я звоню ровно в одиннадцать. Мне открывает женщина в джинсах и темно-синей блузке. Ей, должно быть, около пятидесяти или немного больше. Черты азиатские, прямые черные волосы собраны в хвост. В руке несколько писем.

– Вы, должно быть, Моник, – говорит она и протягивает руку. Мы здороваемся. Она, похоже, из тех людей, которые искренне рады знакомствам, и я уже проникаюсь к ней симпатией, несмотря на строгое обещание держаться нейтрально в отношении всего, что меня ждет сегодня.

– Я – Грейс.

– Здравствуйте, Грейс. Приятно познакомиться.

– Взаимно. Проходите.

Грейс отступает в сторону и кивком приглашает меня войти. Я кладу сумочку и снимаю пальто.

– Можете оставить здесь. – Она открывает гардероб и протягивает мне деревянную вешалку.

Гардероб примерно одного размера с ванной в моей квартире. Ни для кого не секрет, что денег у Эвелин куры не клюют. Что мне сейчас нужно, это не позволить запугать меня. Она красива и богата, влиятельна, сексуальна и мила. А я – самая обычная женщина. И мне нужно каким-то образом убедить себя, что мы с ней на равных, а иначе ничего не получится.

– Хорошо. Спасибо, – улыбаюсь я, вешаю пальто и отступаю. Грейс закрывает дверцу.

– Эвелин наверху, готовится. Что вам предложить? Воду, кофе, чай?

– Я бы выпила кофе.

Грейс ведет меня в комнату, яркую и просторную, с высокими, от пола до потолка, книжными шкафами и двумя мягкими креслами кремового цвета.

– Садитесь. Вы какой предпочитаете?

– Кофе? – растерянно уточняю я. – Со сливками, но можно и с молоком. Но сливки – в самый раз. Да что угодно. – Я беру себя в руки. – То есть я хочу сказать, что меня бы устроила ложечка сливок, если у вас есть. Скажите, я нервничаю?

Грейс улыбается.

– Немного. Но вы не беспокойтесь. Эвелин – добрейшая душа. Она особенная, к этому нужно привыкнуть. Но я работала со многими и могу вас уверить – Эвелин лучше всех.

– Она платит вам, чтобы вы так говорили? – спрашиваю я как будто в шутку, но получается несколько язвительно.

К счастью, Грейс смеется.

– В прошлом году она отправила нас с мужем в Лондон и Париж – это был мой рождественский бонус. Так что – да, пожалуй, платит, хотя и не в прямом смысле.

Господи.

– Что ж, тогда понятно. Хотела бы получить вашу работу, когда вы уволитесь.

Грейс снова смеется.

– Договорились. А прямо сейчас вы получите чашечку кофе с ложечкой сливок.

Я сажусь и проверяю телефон. Сообщение от мамы с пожеланием удачи. Тапаю по буковкам и сбиваюсь, не могу правильно набрать рано – автокорректор меняет его на рана. Пытаюсь исправить, но слышу шаги на лестнице, оборачиваюсь и вижу направляющуюся ко мне Эвелин Хьюго.

У меня захватывает дух.

У нее осанка балерины. На ней облегающие черные брюки-стретч и длинный, в серо-голубую полоску, свитер. Худая, как всегда, и если я знаю, что она сделала что-то со своим лицом, то лишь потому, что в ее возрасте выглядеть так без помощи доктора невозможно. Сияющая кожа слегка покраснела, словно ее терли под душем губкой. Ресницы то ли накладные, то ли наращенные. Щеки слегка впалые, но с мягким розоватым оттенком, губы темные, без помады. Волосы ниже плеч – тут и светлые, и седые, и блондинистые – обрамляют лицо светлыми прядями, создавая эффект элегантно стареющей женщины, которая любит загорать.

А вот брови – темные, густые, прямые линии, ее фирменная черта – с годами поредели. И теперь они того же цвета, что и волосы.

Пока она идет ко мне, я успеваю заметить, что обуви на ней нет, но надеты большие толстые вязаные носки.

– Привет, Моник.

Меня немного удивляет небрежность и уверенность, с которыми она произносит мое имя, как будто мы давние знакомые.

– Привет.

– Я – Эвелин. – Она протягивает руку, пожимает мою. Какой же нужно обладать уверенностью, чтобы назвать свое имя, когда знаешь, что оно известно всем в комнате – да что там, во всем мире.

Грейс входит с белой чашечкой на белом блюдце.

– Пожалуйста, ваш кофе. И совсем немного сливок.

– Большое спасибо.

– Я тоже такой люблю, – говорит Эвелин, и, смешно признаться, мне приятно это слышать, как будто я угодила ей чем-то.

– Кому-то из вас что-нибудь еще нужно? – спрашивает Грейс.

Я качаю головой, Эвелин не отвечает, и Грейс уходит.

– Идемте в гостиную, устроимся поудобнее.

Я беру сумочку, Эвелин забирает у меня кофе, и мне на память приходит вычитанная где-то фраза насчет того, что харизма – это «обаяние, которое вдохновляет привязанность». И какое прелестное сочетание – могущественная женщина и такой простой, скромный жест.

Мы входим в большую, светлую комнату с высокими окнами. Два серовато-белых кресла, напротив – серо-голубая софа. Под ногами толстый ковер цвета слоновой кости. В глаза бросается открытое черное фортепьяно под окном. Над софой увеличенная черно-белая фотография – Гарри Кэмерон на съемочной площадке. Над камином афиша – Эвелин в фильме 1959 года «Маленькие женщины». Вместе с Эвелин Селия Сент-Джеймс и еще две актрисы. В 50-х этих четырех женщин знали все, но испытание временем выдержали только Эвелин и Селия. Смотрю на них сейчас – они как будто и сияют ярче. Но это, конечно, всего лишь предвзятость ретроспективного взгляда. Я вижу то, что хочу видеть, уже зная, как все обернется.

Эвелин ставит чашку с блюдцем на покрытый черным лаком кофейный столик.

– Садитесь, – приглашает она и сама опускается в мягкое кресло, подтягивая ноги. – Куда хотите.

Я киваю, кладу сумочку, усаживаюсь на софу и достаю блокнот.

– Так вы выставляете на аукцион платья. – Щелкаю ручкой, показывая, что готова слушать.

И тут она говорит:

– Вообще-то, я пригласила вас сюда под ложным предлогом.

– Извините? – Я почти уверена, что ослышалась.

Эвелин устраивается поудобнее и смотрит на меня.

– О продаже через «Кристис» кучки платьев и говорить-то особенно нечего.

– Но тогда…

– Я пригласила вас обсудить кое-что еще.

– И что же?

– Историю моей жизни.

– Историю вашей жизни? – Я совершенно обескуражена и изо всех сил стараюсь понять, о чем речь.

– Да, откровенно обо всем.

Откровения Эвелин Хьюго… это… это… Даже не знаю. Что-то вроде истории года.

– Вы хотите рассказать вашу историю через «Виван»?

– Нет.

– Вы не хотите…

– Я не хочу делать это через «Виван».

– Тогда зачем я здесь? – в полном недоумении спрашиваю я.

– Я собираюсь отдать свою историю вам.

Смотрю на нее и не могу понять, что именно она хочет сказать.

– Вы хотите рассказать вашу историю всему миру и сделать это через меня, но не через «Виван»?

Эвелин кивает.

– Ну вот, вы начинаете понимать.

– И что именно вы предлагаете? – Ситуация невозможная: одна из самых загадочных и знаменитых женщин во всем мире предлагает мне историю своей жизни – без всяких на то причин. Должно быть, я что-то упустила.

– Я расскажу вам свою историю так, что это пойдет на пользу нам обеим. Хотя, если уж начистоту, главным образом вам.