Сексуальное возбуждение, не проходящее рядом с этими двумя, постоянно туманило разум. Это невидимое напряжение – сладкое и томительное ‒ затмевало все остальное, как полупрозрачная штора. Ни сосредоточиться на чем-то еще, ни отпустить. Никогда не думала, что меня накроет так, чтобы отвалились все мысли. А ведь еще чувства – касательно новых знакомых у меня их появлялось все больше. А у них? Кто я им? Девочка на одну неделю? О, только бы не сесть пузом на мель, когда прибой сойдет на нет, только бы не рассечь себе кожу о булыжники. Я уже чувствую непозволительно много, где-то на задворках сознания я нахожусь в беспричинной эйфории, а влюбляться в этих нельзя. К тому же вообще нельзя влюбляться в двоих мужчин сразу: это неправильно, это всегда чревато. И выбор между ними сделать невозможно – никогда не думала, что пройду через подобный опыт. Выбрать Коэна и отсечь Эйса? Не то. Выбрать Эйса и отсечь Коэна? Опять не то. Что за бред?

‒ Ты снова напряжена. – Оказывается, Гэл смотрел на меня, пытался разобрать, что спрятано за ширмой из беспокойства. – Расскажешь «другу» почему?

«Другу». От голоса которого твердеют соски и поджимается низ живота.

Я запуталась. Во всем и совсем. И не остаться одной ни на минуту, чтобы попытаться во всех нюансах разобраться. А пытливый взгляд не давит, но держит на крючке, не дает увильнуть от ответа.

‒ Просто… ‒ Придется ему признаться хоть в чем-то. – Я предполагала, что жить с вами будет…в некотором роде испытанием. Но не предполагала насколько.

‒ Ну, это взаимно. Я обещал тебе, что свои реакции на тебя мы будем скрывать, но все скрыть невозможно.

Вспомнилась ткань мягких штанов Эйса, приподнятая дугой члена.

Коэн отложил телефон, развернулся ко мне, положил руки на стол. И возникло в его глазах то самое выражение: мол, доверься мне, мы во всем разберемся.

‒ Выложи все, как есть, Лив. Просто начни говорить.

Начать говорить? Да мне, чтобы начать говорить на эту тему, требовалось минимум полбутылки вина. Я не могла. Просто не могла признаться ему в том, что в моей голове, некогда представлявшей из себя чистую, убранную комнату, случился бурелом из мебели. А еще из вставших поперек принципов, беспомощности и постоянной необузданной тяги к мужским телам. И я должна об этом говорить?

‒ Я… не могу.

Он смотрел тепло.

‒ Зато я могу. Знаешь, что с тобой происходит?

Лучше бы этого не знал он. Но Гэл продолжил с присущей ему тактичной прямотой:

‒ Ты меня хочешь.

Я не знаю, заметил ли он, что при этих словах мой разум в панике попытался спрятаться за радужкой глаз, схорониться где-нибудь в темном чулане. И спасибо, что не спросил: «Ты это признаешь?» Я признала вчера, когда коснулась его губ. Куда теперь прятаться, что отвечать? А дальше прозвучала еще более беспощадная правда:

‒ А еще ты хочешь Эйса. Бесполезно отрицать. – Никакого напряжения в его голосе. Я снова с пунцовыми щеками отвернулась и стала смотреть в сторону. Я за эти два дня краснела больше, чем за всю жизнь. – И опасаешься того, что, сделав выбор в пользу одного из нас, ты отсечешь от себя другого.

«А будет не так?» Это сейчас все хорошо, пока стрелка весов никуда не склонилась, а после начнутся сложности.

‒ Хорошая новость заключается в том, ‒ голос Коэна лился тягучим медом, ‒ что между нами нет нужды выбирать.

‒ Вы геи?

‒ Будь уверена, что нет.

‒ Тогда… почему?

Я только что выдала себя с потрохами, когда не стала отрицать тот факт, что все сказанное им обо мне – правда. К чему теперь таиться?

‒ Позволив себе контакт со мной, ‒ меня почему-то незаметно прошило током при слове «контакт», ‒ ты не оттолкнешь от себя Арнау, о нет. Ты его…

‒ Что?

Почему-то пересохло в горле.

‒ Ускоришь.

Не думала, что мы будем обсуждать эту тему. И уж точно не так напрямую.

‒ Я не сплю…с двумя, Гэл.

‒ Потому что это вульгарно?

‒ Потому что это значит, что ни у кого в подобном союзе нет чувств. Раз они готовы «делить» и «делиться».

‒ Это неправда.

‒ Правда. – Теперь я собиралась отстаивать свою позицию до конца. – Стоит женщине сделать выбор между двумя мужчинами, и у отверженного возникают ревность, обида, негодование. Это нормально. Это означает, что есть чувства.

‒ Вовсе нет. – Гэл, кажется, забавлялся. – Это всего лишь означает, что есть страхи.

Меня почему-то этот ответ осадил. И удивил.

‒ Да, страхи. Но они тоже норма.

‒ Да, норма для узкого сознания, полного комплексов и стрессов.

Чтобы смочить горло, мне пришлось допить остывший кофе – теперь на дне осталась лишь пена.

‒ А ты представляешь, что все может быть как-то иначе?

‒ Я знаю, что все может быть иначе.

‒ Как? Расскажи мне.

Действительно, интересно послушать.

Коэн впервые на моей памяти достал сигарету. А еще дорогую металлическую зажигалку; щелкнул колесиком, неторопливо затянулся. И я не знаю, почему меня пробило снова. Его сексуальность крылась в неуловимых жестах, в его мужественности.

‒ Представь, Лив, что у тебя есть подруга. Хорошая подруга, лучшая.

‒ Так.

‒ И вы живете и работаете вместе, с полуслова понимаете друг друга.

‒ Хорошо, представила.

‒ И вот однажды у вас появляется парень. Красивый, ладный, прекрасный во всех отношениях – он приходит к вам в семью.

‒ Не может быть такой «семьи». Он сделает выбор раньше или позже, и, когда это случится, возникнет обида. Если он выберет мою подругу, я почувствую себя скверно при наличии к нему чувств. Если выберет меня, буду расстраиваться за подругу. Пусть даже на словах она будет «за нас».

Гэл согласно кивнул – он изначально не собирался спорить. Стряхнул пепел в пепельницу, продолжил:

‒ А теперь представь, что у тебя ревности не возникнет. А у него не возникнет надобности между вами выбирать. И ты, когда он будет с ней, будешь знать, что у них все хорошо. Что у тебя есть время поработать или отдохнуть, радуясь тому, что все просто хорошо. И знать, что, когда парень вернется, его внимание всецело будет принадлежать тебе, если ты этого захочешь. И что в эти моменты за вас будет радоваться подруга. Некое «трио», в котором нет комплексов и стрессов относительно своей неполноценности.

‒ И нет ревности?

‒ Нет.

‒ Значит, мне все равно, если ее нет.

‒ Или это значит, что ты любишь подругу. И заодно парня. И себя, выбирая подобную ситуацию, позволяя себе наслаждаться текущим моментом.

‒ Не представляю…

‒ Ты попробуй, как будет время.

‒ Представить, что у меня нет ревности и обиды?

‒ Представить, что у тебя нет страхов.

Это что-то провернулось в моей голове. Еще несильно и не на сто восемьдесят градусов, но заставило почему-то представить пляж. И бунгало. У меня на коленях ноутбук, я работаю, а моя подруга и смуглый жилистый красивый брюнет резвятся в море. Им хорошо, они плещут друг в друга брызги и смеются – я улыбаюсь. Я знаю, что, когда они вернутся, брюнет поцелует меня со всем обожанием, с искренностью. Знаю о его любви ко мне, знаю о нежном обожании себя подругой. И да, она настоящая подруга – всегда готова прийти на помощь, подставить плечо, она надежная и всегда со мной в веселье и в горе. Мы просто выбрали одного на двоих парня, потому что это удобно, и это здорово, потому что нам нравится спать втроем. И ни у кого нет побочных чувств – только море, только нега, только прибой…

Я очнулась минуту спустя, удивляясь возникшей в воображении картине. Нет, я не допускала подобной логики раньше, даже возможности ее существования. Но в нарисовавшейся картине у меня действительно не было страхов – один лишь выбор удовольствия.

Это как минимум удивляло. Как будто «хочешь – выбери парня только для себя. А хочешь – одного на двоих». Это просто варианты получения удовольствия в различных формах, если нет комплексов.

И под чутким вниманием Гэла тряхнула головой.

‒ Может, в этом случае мы обе его не любим?

‒ Вы обе в этом случае можете его по-настоящему любить.

‒ Но ревность…

Далась мне эта ревность – я твердила о ней, как попугай.

‒ А кто тебе сказал, что ревности нет совсем? – вдруг изменился взгляд Коэна, потяжелел. И дым из его рта был в очередной раз выдохнут сексуально. – Кто сказал, что, если появится человек со стороны, мы не дадим ему отпор? Не закопаем в соседнем лесу?

Ух ты. Я будто только что посмотрела секундный фильм про бархатную шкатулку, из скрытого отсека которой выдвинулся сверкающий хромированный пулемет адского калибра.

‒ То есть все по-честному, мы были бы друг за друга втроем? Но это не касалось бы людей извне?

‒ Всё так.

Я никогда не мыслила подобным образом, мне было это чуждо. До сегодняшнего дня.

‒ Ты просто хочешь, чтобы у меня сорвало тормоза. – Начистоту так начистоту.

‒ Нет. Я показываю тебе другой угол зрения. Более зрелого сознания.

Могло ли то, что он говорил, быть правдой? Существовало ли у кого-то это самое «более зрелое сознание»? Хоть у одного процента населения из ста?

‒ И ты можешь быть рад, наблюдая мой с Эйсом поцелуй?

‒ Могу испытывать при этом возбуждение, да.

‒ А он?

‒ Поверь мне, Эйс умеет получать огромное удовольствие от созерцания чужого процесса.

«И любит в нем участвовать».

‒ Ты это знаешь, потому что с вами уже кто-то жил?

«Другая Третья?»

‒ С нами никто не жил.

‒ Тогда откуда…

‒ Мы слишком давно вместе, Лив. Я просто знаю.

Все это было для меня слишком новым. И просто… слишком.

Я не знала, что делать, я терялась. Понимала только, что не смогу долго выдерживать сексуальный дурман, окутывающий мое сознание с утра до вечера. Мне нужно как-то разряжаться, нужно его сбрасывать.

‒ Скажи, у нас есть свободные… минут сорок?

Гэл затушил сигарету в пепельнице, взглянул на хромированные часы на запястье.

‒ Есть час. Что ты хочешь?

Я призналась уже в машине.

‒ Отвези меня в душ. То есть… ‒ Я чуть не огрела себя кулаком по башке. Оговорилась так оговорилась. По полной. – То есть ко мне домой…

Теперь уже врать про то, что мне нужно забрать кое-какие вещи, не имело смысла.

‒ Мне… нужно… снять напряжение.

Тишина в салоне, я вновь на сиденье Арнау, взгляд Гэла теплый, слишком густой, чтобы я могла его выдерживать.

‒ Я могу тебе… помочь.

Мне хотелось. Уже хотелось, чтобы помог любой из них, – к дьяволу принципы. Иногда возбуждение, довлеющее над тобой круглосуточно, вынуждает просить о помощи тех, от кого ты ранее решил держаться подальше.

‒ Твое близкое присутствие… только все усугубляет.

Я не могла ему сказать «помоги». Еще не все рамки сломаны, не все барьеры пройдены.

‒ Хорошо.

Он не давил. Он не спорил. Он просто повернул ключ в замке зажигания, а меня плющило от вида рук на руле.

* * *

На постели в собственной квартире я сидела в полнейшем замешательстве, в прострации. Времени мало: мне следовало идти в душ, делать то, что я запланировала. Но, впервые оставшись в одиночестве, я почему-то окончательно потерялась в чувствах. Не поднималась, не шла, не включала воду.

Нужно было торопиться, но не выходило даже шевельнуться.

А через минуту прозвенел дверной звонок.

Кому… Кого принесло так невовремя?

«Соседей? Шенну? Ошиблись дверью?»

Отперла замок, забыв посмотреть в глазок.

На пороге стоял Гэл.

И взгляд его был другим – я распознала это сразу. О том, что случится, я поняла до того, как он, не спрашивая разрешения, шагнул в квартиру. Задом запер дверь.

Я знала, что не скажу ему «нет», попросту не смогу. Он сделает то, что захочет, и я позволю ему это – сделать все, что угодно. Мне нужны его руки, его губы, он нужен мне любым способом, каким он захочет мне себя дать. Когда в мужчине столько тестостерона, что у тебя не возникает иных желаний, кроме как принять его в себя, любая игра проиграна заранее.

Его взгляд серьезен, за бархатом ‒ горячий бетон. Пусть будет то, что будет.