– Очень рада это слышать. Вы единственный человек в доме, да и вне дома, кто может дать мне совет. О мистере Фэрли, с его состоянием здоровья и отвращением ко всякого рода трудностям и загадкам, нечего и думать. Пастор наш – добрый, но нерешительный человек, который не разбирается ни в чем, что не касается напрямую его обязанностей, а с соседями мы водим столь поверхностное знакомство, что к ним не обратишься в минуту треволнений и опасности. Я хотела бы знать вот что: следует ли мне предпринять немедленные шаги к поиску того, кто написал письмо, или же подождать и обратиться к поверенному мистера Фэрли завтра? Это вопрос, возможно очень важный, – стоит ли терять день или нет? Скажите, что вы думаете об этом, мистер Хартрайт? Если бы не необходимость вынудила меня обратиться к вам в таких деликатных обстоятельствах за помощью, даже мое беспомощное положение, вероятно, не извиняло бы меня. Но теперь, после того, что произошло между нами сегодня, полагаю, я не поступаю дурно, закрывая глаза на то, что вы стали нашим другом всего три месяца назад.

Мисс Холкомб передала мне письмо. Оно начиналось сразу, без вступительных фраз и обращений, вот так:

«Верите ли Вы в сны? Я надеюсь, ради Вашего же блага, что да. Посмотрите, что говорится в Священном Писании о снах, и примите предостережение, которое я посылаю Вам, пока еще не поздно.

Прошлой ночью мне приснились Вы, мисс Фэрли. Мне снилось, что я стою в церкви: я – по одну сторону аналоя, а священник в стихаре и с молитвенником в руках – по другую. Через некоторое время в церковь вошли мужчина и женщина, желающие совершить обряд венчания. Вы были невестой. Вы выглядели так прелестно и невинно в своем чудесном белом шелковом платье и длинной белой кружевной фате, что сердце замерло у меня в груди, а глаза наполнились слезами.

Это были благословенные небом слезы сострадания, молодая леди, но вместо того, чтобы литься из моих глаз, как текут они у всех нас по щекам, они превратились в два луча света, которые устремлялись все дальше и дальше к мужчине, стоявшему у аналоя подле Вас, пока не коснулись его груди. Эти два луча изогнулись дугой, как две радуги, между ним и мной. Я посмотрела, куда они указывали, и мне открылись самые глубины его сердца.

Внешность мужчины, за которого Вы выходили замуж, была довольно приятная. Он был не высок и не низок, чуть ниже среднего роста. Веселый, оживленный мужчина лет сорока пяти. У него было бледное лицо и облысевший лоб, на голове росли темные волосы. Подбородок был выбрит, в то время как щеки и верхнюю губу украшали бакенбарды и усы каштанового цвета. Глаза карие и очень блестящие; нос такой прямой, красивый и изящный, что скорее подошел бы женщине. И руки тоже. Время от времени его беспокоили приступы сухого кашля, а когда он подносил свою правую руку к губам, чтобы прикрыть рот, на ней виднелся красный шрам от старой раны. Мне приснился Ваш жених? Вам лучше знать, мисс Фэрли, Вы сами видите, ошиблась я или нет. Прочтите дальше, что скрывается за этой внешностью, – умоляю Вас, прочтите и воспользуйтесь этим знанием себе во благо.

Я смотрела, куда устремлялись два луча света, и мне открылись самые глубины его сердца. Оно было черно, словно ночь, и на нем было написано красными пылающими буквами рукою падшего ангела: „Без жалости и без угрызений совести. Он сеял горести на пути других и будет жить, сея горести на пути той женщины, что стоит подле него“. Я прочла эти слова, и тогда лучи переместились выше и указали за его плечо; там, позади него, стоял дьявол и смеялся. И снова лучи переместились и осветили Ваше плечо; за Вами стоял ангел и плакал. И в третий раз переместились лучи и легли прямо между Вами и этим человеком. Они все ширились и ширились, оттесняя Вас друг от друга. Тщетно священник пытался отыскать венчальную молитву: она исчезла из его молитвенника; и он закрыл книгу и отложил ее в отчаянии. Я проснулась с глазами полными слез и с сильно бьющимся сердцем, ибо я верю в сны.

Верьте и Вы, мисс Фэрли, умоляю Вас, ради Вашего же блага, верьте, как верю я. Иосиф и Даниил и прочие в Священном Писании верили в сновидения. Разузнайте о прошлой жизни человека со шрамом на руке, прежде чем произнести слова, которые сделают Вас его несчастной женой. Не ради себя я предупреждаю Вас, но ради Вас самой. Я буду радеть о Вашем благополучии до последнего своего вздоха. В моем сердце всегда будет место для дочери Вашей матушки, поскольку Ваша матушка была моим первым, моим лучшим и единственным другом».

Так заканчивалось это странное письмо, без всякой подписи.

Догадаться о том, кто написал письмо, по почерку не представлялось возможным. Оно было написано на линованной бумаге, буквы были выведены очень старательно, как в школьной тетради. Мелкий почерк был несколько слаб и тонок, с помарками, но ничем особым не выделялся.

– Это письмо не безграмотное, – сказала мисс Холкомб, – но вместе с тем оно, конечно, слишком бессвязно для письма образованного человека из высшего света. Упоминания о платье невесты и фате, а также другие выражения, по всей видимости, указывают на то, что письмо написано женщиной. Что вы об этом думаете, мистер Хартрайт?

– Полагаю, вы правы. Мне даже кажется, что это письмо написано не просто женщиной, а женщиной, чей разум несколько…

– Несколько расстроен? – подсказала мисс Холкомб. – Мне тоже так показалось.

Я не отвечал. Мой взгляд застыл на последней фразе письма: «В моем сердце всегда будет место для дочери Вашей матушки, поскольку Ваша матушка была моим первым, моим лучшим и единственным другом». Эти слова и сделанное мной предположение насчет здравого рассудка писавшей письмо подсказывали мысль, о которой я боялся даже подумать, не то чтобы высказать ее вслух. Я начал бояться за собственный рассудок. Слишком уж походило на навязчивую идею приписывать все странное и неожиданное одному и тому же скрытому источнику, одному и тому же зловещему влиянию. На этот раз я решил, защищая свое собственное мужество и свой здравый смысл, не поддаваться искушению и не делать никаких предположений, не подкрепленных фактами.

– Если есть хоть малейшая возможность разузнать, кто написал это письмо, – сказал я, возвращая его мисс Холкомб, – мне кажется, никакого вреда не будет, если мы воспользуемся случаем, если такой представится. Думаю, что нам надо поговорить с садовником о старухе, которая вручила ему письмо, а потом расспросить, не знает ли кто чего в деревне. Но позвольте сначала задать вам вопрос. Вы хотели посоветоваться завтра с поверенным мистера Фэрли. Разве нельзя обратиться к нему раньше? Почему не сегодня?

– Я могу объяснить это, только коснувшись некоторых подробностей, связанных с обручением моей сестры, о которых считала ненужным и нежелательным упоминать сегодня утром. Цель приезда сэра Персиваля Глайда в понедельник состоит в том, чтобы назначить день свадьбы, до сих пор этот вопрос еще не был решен. Он хочет, чтобы свадьба состоялась до конца года.

– Мисс Фэрли знает об этом? – спросил я нетерпеливо.

– И не подозревает. А после того, что случилось, я не возьму на себя ответственности сообщить ей об этом. Сэр Персиваль упомянул о своем желании только мистеру Фэрли, который сам сказал мне, что как опекун Лоры он готов поспособствовать этим планам. Он написал в Лондон нашему семейному нотариусу мистеру Гилмору. Тот сейчас находится по делам в Глазго и сможет заехать в Лиммеридж на обратном пути. Он приедет завтра и пробудет у нас несколько дней, так что сэру Персивалю представится возможность изложить свои доводы в пользу ускорения свадьбы. Если он преуспеет в этом, то мистер Гилмор отправится в Лондон, получив необходимые инструкции относительно брачного контракта моей сестры. Теперь вы понимаете, мистер Хартрайт, почему я хотела подождать до завтра. Мистер Гилмор – старый и испытанный друг двух поколений семьи Фэрли, и мы можем положиться на него, как ни на кого другого.

Брачный контракт! Эти слова пробудили в моем сердце отчаяние ревности, отравлявшее все лучшее во мне. Я начал было размышлять – трудно признаться в этом, но я не должен скрывать никаких подробностей этой ужасной истории, которую решил обнародовать, – я начал было размышлять с надеждой, исполненной ненависти, об обвинениях против сэра Персиваля Глайда, выдвинутых в анонимном письме. Что, если эти обвинения имеют под собой почву? Что, если истина вскроется до того, как прозвучат роковые слова согласия и будет подписан брачный контракт? Я хотел бы думать, что чувство, придавшее мне в тот момент бодрости, объяснялось исключительно заботой о счастье мисс Фэрли, но мне не удалось обмануть себя в этом тогда, не стану я и сейчас обманывать других. Чувство это объяснялось мстительной, отчаянной, безнадежной ненавистью к человеку, который должен был стать ее мужем.

– Если мы можем что-нибудь разузнать, – сказал я под влиянием этого нового чувства, – то нам лучше не терять ни одной минуты. Я еще раз советую вам расспросить садовника, а затем навести справки в деревне.

– Думаю, в обоих случаях мне может понадобиться ваша помощь, мистер Хартрайт, – сказала мисс Холкомб, поднимаясь с места. – Пойдемте же немедленно, мистер Хартрайт, сделаем все, что в наших силах.

Я уже было распахнул перед ней дверь, но вдруг остановился, чтобы задать еще один важный вопрос, прежде чем мы покинем комнату.

– В анонимном письме есть описание жениха. Имя сэра Персиваля Глайда не упомянуто, я знаю, но имеет ли это описание некое сходство с ним?

– Оно совершенно точно, даже в том, что ему сорок пять лет.

Сорок пять! А ей не было еще и двадцати одного года! Мужчины его возраста женятся на девушках ее лет каждый день, и опыт показывает, что такие браки часто бывают очень счастливыми. Я это знал, и все же упоминание его возраста в сравнении с ее годами лишь усилило мою слепую ненависть и недоверие к нему.

– Даже в том, что на правой руке у него шрам от раны, которую он получил несколько лет тому назад, когда путешествовал по Италии. Нет сомнений, что писавшей письмо в мельчайших подробностях известна его наружность.

– А беспокоящий его кашель, который, насколько я помню, упоминается в письме?

– Да, все верно. Сэр Персиваль не обращает внимания на свой кашель, который иногда беспокоит его друзей.

– Полагаю, никаких слухов, порочащих его репутацию, до вас не доходило?

– Мистер Хартрайт! Я надеюсь, вы не настолько несправедливы, чтобы поддаться влиянию этого гнусного письма?

Я почувствовал, как кровь прилила к моим щекам, ведь я-то знал, что поддался его влиянию.

– Надеюсь, что нет, – ответил я смущенно. – Возможно, я не должен был спрашивать.

– Я не жалею, что вы об этом спросили, – сказала она, – потому что благодаря вашему вопросу могу отдать должное репутации сэра Персиваля. Нет, мистер Хартрайт, ни я, ни мои друзья не слышали про него ничего дурного. Он два раза одержал победу на выборах в парламент и прошел это испытание незапятнанным. Репутация человека, которому это удалось, безупречна.

Я молча открыл дверь перед мисс Холкомб и проследовал за ней. Она не убедила меня. Если бы с неба спустился ангел, дабы подтвердить ее правоту и открыть мне глаза, то и он не смог бы убедить меня. Мы обнаружили садовника за работой. Несмотря на все наши усилия, мы ничего от него не добились – так непроходимо глуп был этот мальчишка. Женщина, вручившая ему письмо, была в возрасте; она не сказала ему ни слова и очень спешила, уходя в южном направлении. Вот все, что мог рассказать нам садовник.

Деревня находилась к югу от замка. Итак, мы отправились в деревню.

XII

Терпеливо расспрашивая самых разных людей, мы обошли весь Лиммеридж. Трое из жителей деревни уверяли нас, что видели эту женщину, но так как они были не в состоянии описать ее и не сходились во мнении, в каком направлении она удалилась, то эти три блестящие исключения из правила всеобщего неведения так же мало помогли нам, как и их невнимательные соседи.

Наше безрезультатное расследование вскоре привело нас на край деревни, где находилась основанная миссис Фэрли школа. Когда мы проходили мимо здания, предназначенного для мальчиков, я предложил напоследок расспросить школьного учителя, который, как мы полагали, по роду своей службы должен был бы быть самым умным человеком в деревне.